Тени за холмами

* * *


Два часа ночи мы встретили на могиле родителей Дахху.

Да, Кадия никогда сюда не приходила — слишком грустно. И, будем честны, немного странно. Ведь Дахху не знал ни отца, ни мать. Они погибли слишком рано. Конечно, бабушка, госпожа Эльша, много рассказывала внуку, но… Это были будто бы истории о чужих людях. Дахху не мог скорбеть о них по-настоящему — и страшно винил себя в этой «черствости».

— Я должен их любить. Почему я не могу? Что со мной не так? — спрашивал он когда-то. Я неизменно качала головой: я не знала.

Потом Дахху перестал спрашивать об этом меня. Себя — вряд ли.

Мы несколько раз в год приходили в Призрачную Рощу. Это было скорее похоже на чьяговскую медитацию, нежели на правильный визит на кладбище. Но мне хотелось думать, что родителям Дахху всё равно приятны гости. Энергия унни, из которой мы все состоим, никуда не девается после смерти. И наверняка ей радостно от того, что кто-то помнит и это её воплощение — двух путешественников-Смеющихся, убитых бешеным волкодлаком. Пусть даже помнит так смутно и стыдливо, как Дахху.

Призрачная Роща располагалась на макушке невысокого лесного холма. В низине под ним плескалось море тумана, перемежаемого болотными огоньками. Наверху туман редел, и при свете щербатой луны можно было охватить взглядом всё кладбище.

Тут были: заброшенная часовня с запертой железной дверью, увитая виноградом; надгробные камни, склепы и мемориальные плиты, покрытые мхом; чугунный забор; сторожка смотрителя и, конечно, привидения.

За годы наших посещений мы уже узнали, кого из них как зовут — кладбищенский смотритель подсказал. С нами призраки не контактировали, предпочитая держаться поодаль. Мы тоже к ним не приставали. Вот и сейчас: бледные зеленоватые силуэты скользили между сосен, гремя цепями и постанывая, но не приближались.

Ярче всех светился новенький призрак по имени Стерва Бетти: на вид — десятилетняя девчушка.

— Что с ней такого случилось при жизни, что в столь юном возрасте её называли Стервой? — спросила я у смотрителя.

— Сирота, мало ли, — тот с чувством поскрёб в затылке. — Она не рассказала. Хочешь — спроси.

Но Стерва Бетти даже издали пахла такой болью и обидой, что я совсем не жаждала общаться.

— Я хотел бы посоветоваться с тобой, — вдруг сказал Дахху, выдергивая меня из сонного ничегонеделанья.

Друг сидел перед сдвоенным надгробным камнем:

Лира из Дома Смеющихся

Айреф из Дома Смеющихся

И стихотворение:

Останови часы и погаси огонь

Переверни портрет и двери в дом закрой.

Нас нет нигде. На севере, на юге, западе, востоке —

Нас нет. Но ты живёшь. И эти строки

Пусть силу придадут пройти путь до конца.

Живи сейчас. Люби. Не прячь лица.

Я устроилась на ступеньке, ведущей к старинному склепу напротив. Я никогда не подхожу к могиле Лиры и Айрефа вплотную. Не думаю, что это вежливо: влезать на фон их общения с сыном. Это как портить изображение имаграфа, неожиданно вбегая в комнату в момент хлопка.

— О чем посоветоваться? — спросила я.

— В поездке мы познакомились с одними мигрантами. Сейчас они занимаются караванной торговлей в Тилирии, Иджикаяне и Западном Хейлонде. Анте рассказал им о том, что я пишу энциклопедию, показал им «Доронах». Им понравилось. Они предложили мне написать биографию Марцелы из Дома Парящих — главы Лесного ведомства. Их родственницы. На заказ, как подарок.

— Ого! — сказала я. — Здорово! Это наверняка поможет тебе в дальнейшем добиться популярности для «Доронаха». Ты уже будешь не абы кем, а, прах побери, крутым биографом крутой тётки.

— То есть, ты думаешь, надо взяться?

— Надо!… А в чем проблема?

— Если я скажу тебе, ты не будешь смеяться надо мной?

— Конечно, нет. Смех должен быть лекарством, а не оружием. Нельзя смеяться над чужой болью. Только над своей — и только после того, как оплачешь её, как следует.

Друг повернулся ко мне лицом, не поднимаясь. Он сидел на собственной сумке — благоразумно, земля-то холодная. Туман петлял вокруг него, как белесые змеи вечности.

Между мной и Дахху переливался красно-золотыми всполохами горячий шар: друг наколдовал его, чтоб мы не мёрзли.

Дахху зажал руки между коленками и сгорбился:

— Я не знаю, хочу ли я писать эту биографию. Одно дело — провести историческое исследование, которое останется после меня и принесёт пользу людям. Другое — пощекотать самолюбие политика тем, что красиво опишешь его жизнь. Вряд ли это моё. Я способен на большее.

Я ахнула, хлопнув ладонью по бедру:


— Вот это ты зазнался, Дахху! Тебе надо поменьше с Анте общаться. А то — смотри — амбиции растут, как на дрожжах. Раньше тебя не волновало величие твоей задачи! Делал на максимум — и всё. Что, останься ты работать в Лазарете, теперь отказывался бы лечить больных с насморком? Только смертельные болезни, только хардкор?

Дахху поморщился и покосился на могилу: неловко перед родителями.

Я смягчилась:

— Тем не менее, если к написанию биографии душа не лежит — отказывайся, — щедро разрешила я, — Я же знаю, тебе хочется поскорее дописать свою энциклопедию. Так допиши, а потом уж займешься щекоткой политиков.

Дахху встрепенулся:

— Думаешь, когда я напишу «Доронах», дальше будет что-то ещё? Это не конец?

— Э-э-э. Нет. Не конец, конечно.

Друг смотрел на меня странно, с эдаким сомневающимся лицом, будто хочет что-то сказать, но не решается.

— О чем ты умалчиваешь? — я нахмурилась.

— Глядя на тебя, — промямлил Дахху, — Я не уверен, что хочу, чтобы моя мечта о «Доронахе» сбывалась.

— В смысле?

— Ты не выглядишь счастливой, хотя достигла, чего хотела. Ты, скорее, кажешься потерянной. И грустной — там, под маской. Если это — успех… То, возможно, я не хочу успеха.

— Я не поняла, в какой момент обсуждение твоей работы переросло в сеанс психоанализа? — я огрызнулась.

Дахху мгновенно дал заднего ходу:

— Ни в какой. Прости, если я попал в больное место.

— Никуда ты не попал.

Я сплела руки на груди и откинулась назад, спиной упершись в шершавые камни склепа. Сзади что-то заскрежетало. Изумленно обернувшись, я поняла, что случайно привела в действие потайной механизм — дверь в усыпальницу открылась. М-да… Сейчас бы сюда Мелисандра Кеса — афериста нашего ненаглядного — и уже через полчасика на траве под луной блестели бы награбленные ценности, изъятые, ибо: «А что им там пылиться-то, Ти? Мёртвым не пригодятся».

Но на кладбище Призрачной рощи сидели носатик-Дахху и дайте-мне-поспать-Тинави. И, следовательно, ни в какой склеп мы не полезли, бурным подземным приключениям предпочтя философское «Доколе?!».

Подождав с минуту нерасторопных приключенцев, склеп с удивленным скрипом закрылся. К таким героям его не готовили.

— Ладно, Дахху, — наконец, сказала я. — Ты пиши биографию Марцелы. А я пока постараюсь подать тебе хороший пример. Хоть и не понимаю, о чём ты! — добавила я быстро и немного лживо.

— Хорошо, — друг серьезно кивнул. Потом поднялся, раскрыл сумку, и, порывшись в ней, протянул мне стопку бумаг. — Ты могла бы найти эту информацию в вашем Архиве?

Я лишь удивленно подняла брови.

Дахху объяснился:

— Госпожа Марцела провела юность в Иджикаяне. Документы хранятся в Иноземном ведомстве, и у меня нет допуска. Поможешь?

— То есть на самом деле ты, гад такой, уже понял, что берешься за биографию, когда обратился ко мне за советом? — я поджала губы.

— Конечно, нет, — он покачал головой. — Но предварительное исследование обязательно еще до принятия решения. Потому что как иначе это решение принимать?

— Наобум, дорогой, наобум. С помощью интуиции, печёнки, селезёнки, сердца, попы, шестого чувства и что еще там у кого гипертрофировано. Именно так и живут нормальные люди, — проворчала я, забирая документы.

Пора было уходить с кладбища. Луна уже постепенно закатывалась, а завтра рабочий день, как-никак. Дахху на прощанье провёл рукой по надгробному камню, что-то тихо шепнул ему.

Мы медленно пошли вниз по склону, погружаясь в туман. Крохотные точки болотных огоньков метались перед нами, разбуженные и перепуганные. В руке у Дахху болталась керосинка — живой оранжевый огонь в глубоком море мартовского мрака.

Когда туман накрыл нас с головами, я тихо вздохнула:

— На самом деле, я понимаю, о чем ты говорил. Я действительно в некотором раздрае. Не в том плане, что я несчастна — не дай небо такое ляпнуть. Просто я не знаю, что делать дальше. Я думала, когда мечта сбывается, наступает эдакий тотальный дзен, вечное сияние незамутненного удовольствия. А оказывается… Надо продолжать идти и продолжать выбирать. И вот, я сейчас вижу много дорог, но они все новые, смутные, пугающие. А некоторые даже противоречат моим старым принципам! Поэтому я мнусь, как совсем зеленый новичок в науке жизни. Это вообще нормально? Опять сомневаться и не знать?

— Да, — сказал Дахху. — Это даже хорошо. Когда мы не знаем, что делать дальше, и начинается настоящая работа, настоящее развитие. Настоящее путешествие. Так что просто будь внимательной. И ты найдёшь ответ.

— Так я ещё даже не в курсе, какой вопрос, — я фыркнула.

— Ну, у тебя всё не как у людей, — Дахху улыбнулся.

Мы спустились в овраг под холмом и уже собирались свернуть к дороге до центра — деревянный указатель едва просматривался сквозь туман, как вдруг я дёрнула друга за рукав:

— Что это? Вот там, видишь?

Вдалеке, между черными силуэтами сосен, багровело большое пятно.