Тени теней

– Надо думать.

Теперь я почувствовал себя еще более неловко. «Если ты собираешься стать писателем». Да, мне этого еще как хотелось, но с недавними отвлекающими факторами я уже несколько недель практически забросил это занятие. Прикинул несколько сюжетов, но все они казались плоскими и безжизненными. Казалось, что мне просто не о чем писать. Что мне не о чем поведать миру.

– Над чем сейчас работаешь? – спросил я.

– Над очередным ужастиком, конечно же. – Ее лицо радостно осветилось, став еще более привлекательным. – Чем-то в таком духе, во всяком случае. Это история с привидениями, так что она скорее грустная, чем какая-то еще.

– Почему грустная?

– Потому что рассказы про привидения и должны быть грустными. Сам-то как думаешь?

При упоминании рассказов о привидениях мне обычно представлялись белые простыни, лязгающие цепи и темные коридоры с фигурами, выскакивающими на вас прямо из стены. Но, немного поразмыслив, я все-таки понял, что именно Дженни имела в виду.

– Да, пожалуй. Должно быть, грустно быть привидением.

– Вот именно! Если есть привидение – значит, кто-то умер. Чья-то душа позабыта-позаброшена и не может найти покоя. Все остальные горюют. И так далее.

– Выходит, никаких кровавых подробностей?

– Нет. – Она шмыгнула носом. – Ну… почти.

Я улыбнулся, припомнив «Верного дружка» – тот чернушный рассказ, который она зачитывала на встрече клуба: про собаку, которая съела своего хозяина после его смерти. И при этом невольно подумал про Гудболда, разгуливающего по улицам городка со своей собственной псиной – что-то во мне надеялось, что нечто подобное однажды приключится и с ним. Хотя, в отличие от нас, к своему бульдогу он вроде относился по-человечески.

– Рассказ про собаку был просто супер, – сказал я.

– Спасибо.

– Ты говорила, что он основан на каком-то реальном событии. Как ты вообще про это услышала?

– Это Мари мне рассказала.

– Какая еще Мари? – удивился я.

– Моя хорошая знакомая. – Дженни положила блокнот на скамейку между нами. – Кстати, хорошо, что вспомнила… У меня кое-что для тебя есть. Не знаю, насколько это тебе интересно… Это Мари мне дала, и я сразу подумала про тебя. Погоди-ка…

Наклонившись, она порылась в сумке у себя под ногами, и, наконец вытащив изрядно потрепанный журнал, передала его мне.

– «Литературная жизнь», – прочел я название.

– Посмотри с обратной стороны.

Я перевернул журнал, изучая текст на задней стороне обложки.

– Конкурс на лучший короткий рассказ, – объяснила Дженни. – Открыт для всех, кому еще не исполнилось восемнадцати. Если тебя отберут, то попадешь в сборник работ победителей – в настоящую книгу. Крайний срок подачи заявок уже не за горами.

– Так-так…

Я еще раз перечитал объявление о конкурсе, не понимая, зачем она мне его подсунула.

Наконец в голове щелкнуло.

– Так… так ты думаешь, мне надо участвовать?

– Ну да! Тут и думать нечего. По-моему, твой рассказ реально хорош. Тебе обязательно надо отправить его.

– А свой собираешься посылать?

– Конечно. В смысле, что я теряю?

Я несколько секунд таращился на журнал, еще раз перечитав объявление, на сей раз более внимательно. Главное, что не требовалось никакого вступительного взноса. Я боялся, что меня, конечно же, с ходу отвергнут, но раз Дженни считает, что мой рассказ действительно неплох…

– У меня нет с собой ручки.

Она закатила глаза.

– Тебе не нужно отправлять его прямо сейчас.

– Это я знаю. В смысле, записать адрес.

– Да не морочься – бери весь журнал. У меня уже все записано.

– Точно?


– А как же иначе? – Она озадаченно покачала головой, глядя на меня. – Поэтому я его тебе и принесла.

«Поэтому я его тебе и принесла».

Помню, какой это у меня вызвало восторг. Это означало, что, несмотря на то что пересекались мы с ней считаные разы, Дженни все-таки думала обо мне, и осознание этого вызвало трепет, который трудно описать. Приятное тепло в животе. Я не испытывал чего-то подобного раньше, но казалось, будто только что узнал, что мир полон возможностей, о которых я даже не подозревал.

Я убрал журнал в свою сумку.

– Спасибо!

– Не за что, – бросила Дженни. – Было бы о чем говорить.





* * *


На следующее утром я шел по поселку, отчаянно зевая и направляясь к дому Джеймса почти что на автопилоте. Утренний холодок по крайней мере немного помог мне проснуться: пусть даже официально наступила весна, Гриттен, похоже, столь же крепко держался за свои зимы, как и за своих обитателей. Но вокруг опять проклевывалась травка, и хотя в тот момент солнце казалось не более чем тускло мерцающей монеткой, проглоченной облаками, я чувствовал, как весна набирает силу. До меня доносилось пение птиц – чуть ли не первое за многие месяцы.

Когда я дошел до дома Джеймса, сердце у меня упало.

Обычно собирал его в школу и провожал по утрам Карл, но в тот день на пороге стояла Айлин. На ней был выцветший домашний халат, и она возила по двери старой синей тряпкой, скомканной в кулаке, с выражением сердитой сосредоточенности на лице.

Калитка висела на одной старой петле и царапнула по земле, когда я открыл ее. Айлин бросила на меня колючий взгляд, и, направляясь к ней по дорожке, я невольно опустил голову.

– Доброе утро, миссис Доусон.

– А оно и вправду доброе?

Айлин вернулась к своему занятию, одной рукой придерживая дверь, а другой прижимая к ней тряпку, которой терла ее с такой яростью, что я почти ожидал услышать хруст продавленного дерева.

– Давай выходи, парень! Пора в школу, – крикнула она в дом.

Немедленной реакции не последовало. Я неловко постоял там несколько секунд, наблюдая за ее работой. У ее ног стоял флакон с каким-то моющим средством.

– У твоих ничего этой ночью не случилось? – спросила вдруг Айлин.

Вопрос застал меня врасплох – я и понятия не имел, что она имеет в виду. Через секунду – восприняв, очевидно, мое молчание как признание какого-то рода вины, – мать Джеймса подозрительно посмотрела на меня.

– А сам-то ты ночью на улицу не выходил?

– Миссис Доусон?

– Не разевай на меня рот, парень! Так выходил или нет?

– Нет.

Она оценивающе уставилась на меня. И после того, что показалось вечностью, покачала головой и опять перевела взгляд на дверь.

– А кто-то, видать, все-таки да… Наверняка кто-то из вашей дебильной компашки решил подурачиться.

Прежде чем я успел произнести еще хоть что-нибудь, в дверях появился Джеймс, осторожно пробравшись мимо матери, словно та была наэлектризована и его могло ударить током, если б они соприкоснулись.

– Пока, па! – крикнул он в глубь дома. – Люблю тебя!

Откуда-то из самой глубины дома донесся ответ Карла:

– Тоже тебя люблю!

Выйдя на улицу, я выждал, пока мы с Джеймсом не окажемся за пределами слышимости.

– Все в порядке?

– Угу.

Что было определенно враньем, но мне не хотелось и дальше развивать эту тему. Когда подъехал автобус, Джеймс забрался в него первым. Я всегда вел нас обоих на второй ярус, к сиденью в самом хвосте автобуса – поскольку казалось, что нам просто полагается сидеть там в нашем возрасте, – но сегодня Джеймс предпочел занять свободные места в середине первого яруса. Когда дверь закрылась и автобус тронулся с места, мы некоторые время сидели там в молчании. И хотя мне не хотелось сходу расспрашивать Джеймса, что произошло, слова Айлин по-прежнему вызывали у меня любопытство.

«У твоих ничего этой ночью не случилось?»

– Что делала твоя мать? – спросил я.

– Мыла дверь.