Тени старой квартиры

Маша покраснела:

– Ты, конечно, объяснил, что за тобой смотрит скорее моя мать?

– Не думаю, что ей интересны такие детали, – хмыкнул Андрей. – Ключевое в этом – «умываю руки».

– Ладно, – важно кивнула Маша. – Постараюсь не осрамиться.

– А я тут вот что хотел тебе предложить… – Андрей вдруг сильно покраснел. – Здесь, конечно, не время и не место…

Пип-пип-пип – донеслось сбоку: экран кардиомонитора заметно оживился.

– Что? – Маша нахмурилась: сердечная кривая демонстрировала явную тахикардию. Она взяла его за руку, бросила обеспокоенный взгляд на дверь: может, позвать медсестру? – Что ты хотел предложить?

– Да так, ничего особенного, – стиснул ей в ответ ладонь Андрей. – Руку, сердце. И прочие органы, если они тебе вдруг понадобятся.

Маша смотрела на него остановившимся взглядом – пара секунд ушла на то, чтобы осознать, что он, собственно, имеет в виду.

– Это предложение? – неловко спросила она, чувствуя себя полной идиоткой.

– Ну да, – нервно пожал плечами Андрей. – Я знаю, лучше, наверное, в ресторане, под звук серенады, или там… в гондоле…

– Нет, не лучше, – Маша наклонилась, поцеловала его в щеку. И попыталась улыбнуться, чувствуя, что вот-вот произойдет непоправимое. – Больница, герой восстанавливается после геройства. Жаль только – я не сестра милосердия. И я… – Она взглянула было на своего героя, не отрывающего от нее лихорадочных глаз, и – не выдержала, отвернулась. – Я не готова, Андрей.

– Не готова, – она увидела, как дернулся его кадык. Андрей жалко улыбнулся. – Так я и думал.

– Дело не в тебе, – начала она и сама почувствовала, как фальшиво это звучит. – Дело во мне.

Маша растерянно замолчала – чем дальше, тем хуже.

– Я понял, – кивнул Андрей. Пальцы, дрогнув, ослабили хватку. Машина рука осталась лежать на простыне, никому не нужная, как дохлая рыба.

– Правда? – взглянула на него Маша. Андрей вновь внимательно смотрел на тополиную верхушку. Ни черта он не понял! Маша вновь вздохнула и решила попробовать еще раз. – Мне казалось, у нас и так э… Все хорошо?..

Андрей молчал.

– Ну что ты молчишь? – она злилась, что не может найти нужных слов, да и вообще оттого, что очутилась в этой ситуации.

– Что тут сказать? – он вновь повернул к ней лицо, и оно было ужасно несчастным. – Ты пытаешься, как обычно, привести аргументы. Выстроить логическую цепочку. Только логика тут ни при чем. Это, кхм, территория чувств.

– Тук-тук-тук! – в дверь просунулась голова Анютина. – К вам ревизор! Чтобы, так сказать, узнать, когда окажетесь в строю!

Полковник вошел, вытирая со лба пот – в полиэтиленовом пакете просвечивали оранжевыми боками апельсины. Он поставил пакет рядом с тумбочкой, покосившись на уже принесенные давеча Андреевой матерью те же плоды. Банальное больничное подношение.

– Ну, как вы тут, мои котики? – по-отечески зажмурился он, не замечая ни Машиного смущения, ни Андреевой мрачной физии. – Не бойтесь, работать сразу не отправлю. Давайте-ка в отпуск, недельки на три, или даже на месяц. Отдохнете, загорите и – к работе.

– Спасибо, – через силу улыбнулся Андрей.

– Ну-ну, не благодарите! И это, кстати, еще не все! Тебе, Яковлев, премия от начальства, в размере месячного оклада. Танцуй! А тебе, – повернулся он к Маше, – и того больше, старший лейтенант Каравай!

И он смачно расцеловал ее в обе щеки. Маша улыбнулась, но, видно, не так, как положено улыбаться особе, представленной к внеочередному званию.

– Хотела, видать, старшего оперуполномоченного? – он подмигнул. А Маша покраснела – ничего она не хотела и уже открыла было рот, чтобы сказать об этом полковнику, как тот замахал на нее пухлой ручкой: – Хотела, хотела, не спорь! И заслужила, звезда ты наша. Но, если б стала старшим опером, с кем бы в команде пришлось работать, сама подумай, а?

Маша беспомощно обернулась на Андрея и увидела, что тот, красный как кумач, смотрит в пол. А осознав, в чем дело, сама опустила глаза, злая на себя, на Андрея и на довольного собой полковника, поставившего, о том и не подозревая, их с Андреем в еще более неловкое положение.

– Я, наверное, пойду, – кивнула Маша начальству и клюнула в щеку зардевшегося Андрея. – Выздоравливай.

Андрей пробормотал что-то неразборчивое, Анютин проводил ее ласково-благосклонным начальницким взором, а она вырвалась в прохладу больничного коридора. Где воздух, казалось, был легок и пах свободой. Свободой от принятия решений. И почти бегом поспешила на улицу.

Зачем только он задал ей этот вопрос?





Андрей




Зачем только он задал ей этот вопрос? – думал он, рассеянно слушая полковника, не без труда разместившего свое обширное седалище на больничном стуле.

– Блестящая девка, просто блестящая! Кто бы мог представить, что нам так повезет, а? Думали, очередная блатная. А тут – и знания, и нюх, и хватка какая! За полтора года из соплюхи в такого профессионала выросла… – Он заметил наконец, что Андрей никак не реагирует. – Эй, с тобой все в порядке? Ты, вообще, как себя чувствуешь?


– Вообще – не очень, – честно ответил Андрей.

Полковник нахмурился:

– Что? Поругались?

Андрей с удивлением воззрился на начальство – и когда успел догадаться? Пока дифирамбы пел или о премиях разглагольствовал? Кстати, о премиях.

– Я так понял, вы решили попридержать коней и не давать ей новой должности, чтобы меня не смущать?

Анютин повел пухлым плечом, на секунду задумался… Андрей невесело усмехнулся: что ж, заминка с ответом – это тоже ответ. Он прикрыл глаза и монотонно продолжил:

– Вы не дали ей новую должность, потому что старшим операм положена своя группа, и таким образом мы бы стали на равных. Решили не портить нам отношения соперничеством? Или считаете, что она скоро и эту должность со званием переплюнет, и кирдык тогда придет нашей большой и чистой любви?! Хотели меня поберечь?

– Глупости, – полковник наконец собрался с мыслями. – Не повысил я ее потому, что она действительно перестала бы работать с тобой в тандеме. А мне ваш тандем ценен. Он, если хочешь знать, по-своему уникален.

– А по-моему, он уникален только тем, что в нем есть Мария Каравай, – усмехнулся Андрей, глядя на свои руки, сцепленные над одеялом. – Опытных оперов в угро, слава богу, еще хватает.

– Боишься? – вдруг мягко спросил полковник. И Андрей даже прикрыл глаза – настолько это было в точку.

– Боюсь, – сглотнул он.

– Терпи, – голос полковника чуть дрогнул, и Андрей понял, что тот улыбается. – Хочешь быть с Каравай – терпи. Эта девочка того стоит.

– Я-то потерплю, – повернул к собеседнику бледное лицо Андрей. – А она-то долго станет меня терпеть?

Не ожидая, что тот ответит, он прикрыл глаза, почувствовав вдруг, что смертельно устал от сегодняшних эмоций.





Маша




Маша уже подошла к своему подъезду, а так и не выстроила в голове страстной речи к Андрею. Под заголовком «Почему нам не надо жениться». Она вздохнула. Взглянула на желтый прямоугольник окна: мамина тень двигалась за занавеской. Мама! Вот кто сможет ей помочь – у нее есть опыт в таких делах, да и вообще – мама намного больше женщина, чем Маша. Она тактична, сможет красиво обставить Машин отказ, поговорит с Андреем, и… Маша, зайдя в лифт, на секунду отвлеклась. Нет, с Андреем она поговорит сама, и, каких бы отличных советов ни надавала мама, разговор будет неловким. Зачем?! – задавала она в сотый раз вопрос Андрею. Зачем жениться, если им и так замечательно вместе? Детей они пока заводить не собираются, быт их, при всем его обаянии и наличии половозрелой собаки, не отличается устроенностью… Почему любовь требует каких-то официальных рамок, разве они нужны – на этом-то этапе? Приготовившись задать матери свой сакраментальный вопрос, она открыла дверь… И чуть не полетела на пол, наткнувшись на чемодан, стоящий в прихожей.

– Маша? – откликнулась на грохот из глубины квартиры Наталья.

– Я, – потирая коленку, Маша вошла на кухню и резко остановилась, увидев материно расстроенное лицо. – Что случилось? Только предупреждаю, лимит эмоциональных потрясений у меня на сегодня уже исчерпан…

– Звонила твоя бабка. Умерла Ирина Леонидовна, – мать вздохнула, тяжело опустилась на табуретку. – Послезавтра отпевают. Ничего не говорит – но ты же знаешь, как это. Запах корвалола бежит по телефонным проводам.

Маша опустилась на стул рядом, сразу забыв про коленку. Ирина, близкая бабкина подруга, была уже второй «боевой потерей» – как называла Любочка смерти своих ровесников – за месяц. Пару недель назад машина сбила Раечку – бегущую на очередное свидание веселую вдову, что крутила романы и в восьмидесятилетнем возрасте. Теперь вот – снова похороны.

– Я поеду. Попытаюсь подбодрить, – мать расстроенно пожала плечами. – Она, конечно, держится молодцом, но ты же понимаешь, это как…

– Это как темная дыра: натыкаешься на нее в памяти – и каждый раз больно, – подхватила Маша.

Мать вскинула на нее глаза. Маша грустно улыбнулась в ответ. В их семье темные дыры были не редкостью. Они помолчали.

– Я поеду, – вдруг сказала Маша. – Мне предложили отпуск. Недели три-четыре могу пожить в Питере.

– А как же Андрей?

– Андрей уже почти здоров, – отвернулась Маша. – Скоро выпишут. Только я тебя прошу – съезди на дачку, покорми Раневскую. Он там у соседей, но не уверена, что они его кормят досыта. Он все-таки очень прожорлив.





* * *


Стемнело еще на Южном кладбище. Провожавшие возвращались от свежей могилы по главной аллее, спотыкаясь в ноябрьской грязи. В автобусе, везшем их на поминки аж в район проспекта Большевиков (Любочка, подозревала Маша, такие окраины и за Петербург-то не держала), разговаривали вполголоса. Маша сидела тихо, прижавшись к замершей в скорбном молчании бабке. Любочка была сама на себя не похожа – словно эта смерть лишила ее всегдашней живости, кожа на лице истончилась, став почти пергаментной, ввалились щеки. Маша посматривала на нее с беспокойством, нащупывая в кармане пузырек с сердечными каплями и размышляя, не стоит ли попытаться отговорить бабку от поминок. А вместо этого сойти с автобуса и отвезти Любочку домой, где уложить в постель и дать принять что-нибудь посущественнее корвалола. Но, глядя на скорбно сомкнутый тонкой линией рот, не решалась озвучить свое предложение.

Трехкомнатная квартира на Большевиков, несмотря на занавешенные белыми простынями зеркала и общую, совсем не праздничную атмосферу, оказалась очень уютной. Здесь жили три поколения женщин: сама Ирина, ее дочь Нина и внучка Ксения. Нина, толстушка с опухшим от слез лицом, сновала из кухни в большую комнату, где постепенно, негромко переговариваясь, рассаживались гости. Внучку же Маша нашла на кухне и предложила помощь, отметив, что та не похожа ни на мать, ни на покойную ныне бабушку: высокая, густые темные волосы забраны в гладкий хвост. Крупный нос с тонкой переносицей и глаза за круглыми очками с сильной диоптрией придавали ей сходство с большой доброжелательной птицей. Благодарно кивнув, Ксения передала Маше блюдо с фаршированными помидорами и тарелку бутербродов.

Маша понесла их в комнату, застав за поминальным столом беседу между Любочкой и Тоней, одной из последних «могиканш» – оставшихся в живых бабкиных подруг. Антонина, не изменившая ни своему драматическому макияжу – кровавый рот, подведенные темным глаза, – ни склонности к выпивке, уже налила водки и Любочке. Маша хотела было что-то сказать, но заметила, как порозовели у бабки щеки, и осеклась.

– Нам бы с тобой такую смерть, – Антонина взяла с принесенной Машей тарелки бутерброд со шпротами. – Раз – и в дамки! Мечта! И заметь – сердце прихватило не от неприятности какой, которых в нашей старушечьей жизни – ковшом черпай, а от радости! Смерть от счастья – тебе самой-то не завидно?