Тень горы
Часть 40 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Хочешь еще один сэндвич, Билли?
– По правде говоря, да, Линбаба. Меня на улице ждет Джамал.
Я заказал еще один сэндвич навынос.
– Теперь ты готов передать мне послание?
– О да. Навин сказал – я сейчас повторяю его точные слова… Он сказал: «Если увидишь Линбабу, передай ему, что я не узнал ничего нового о человеке в костюме».
– И это все? Это и есть послание?
– Да, баба. Оно очень важное, да?
– Важнее не бывает. Позволь мне спросить у тебя одну вещь, Билли.
– Какую, баба?
– Если бы я не купил эту вещицу, ты так и не передал бы мне послание?
– Конечно передал бы, – ухмыльнулся он. – Только это обошлось бы вам дороже пары сэндвичей.
Официант принес пакет с двумя сэндвичами. Билли взял его и приготовился встать:
– Так… теперь я могу идти?
– Конечно.
Когда он покинул ресторан, я еще раз взглянул на снимки улыбающейся юной парочки, потом закрыл медальон и сунул его в карман рубашки.
Следующие четыре часа я провел, посетив остальные шесть точек в моем районе и проведя примерно по сорок минут в каждой. Все было как обычно. По ходу дела я приобрел один паспорт, три ювелирных украшения, семьсот пятьдесят долларов наличкой, разные суммы поменьше в других валютах, а также прекрасные наручные часы.
Последний предмет в последней сделке этого дня, состоявшейся в последнем из семи баров, втянул меня в конфликт с участием двух уличных деляг.
С человеком, предложившим мне часы (его звали Дипак), мы быстро сошлись в цене, которая была гораздо ниже их настоящей стоимости, но намного выше той, на которую он мог рассчитывать у профессиональных скупщиков в Форте.
Тотчас по завершении сделки в бар вошел второй тип, Иштиак, и громогласно потребовал у Дипака свою долю. Расчет его был прост: под шумок воспользоваться замешательством Дипака и урвать часть полученных им денег.
В других обстоятельствах я бы просто расторг сделку, выгнал обоих спорщиков на улицу и забыл о них. Устоявшиеся добрые отношения с хозяином бара были важнее любой сиюминутной выгоды.
Но, поднеся часы к уху, я услышал бодрое тиканье механического сердца, готового продолжать в том же духе, пока не иссякнет завод – или пока о часах не позаботится очередной из нескольких сменившихся за этот день владельцев. Это были как раз такие часы, какие мне давно хотелось иметь.
И тогда, вопреки своим правилам, я попытался успокоить Иштиака. Однако мои увещевания его только раззадорили, и он завопил вдвое громче прежнего. Посетители за другими столиками стали поворачиваться на шум – в небольшом зале нас было видно практически отовсюду.
Я поспешил всучить скандалисту несколько купюр, чтобы он заткнул глотку. Сцапав деньги, он выкрикнул последнее ругательство в адрес Дипака и покинул бар. Дипак виновато развел руками и также исчез, выскользнув на улицу.
Я надел часы на руку и застегнул металлический браслет. Он подошел идеально: не туго и не слишком свободно. Полюбовавшись часами, я поднял глаза и обнаружил, что на меня таращится весь персонал заведения – от хозяина до последнего официанта. Смысл их взглядов понять было нетрудно: я только что потерял лицо. Люди моего уровня не опускаются до ублажения шантрапы вроде Иштиака.
Я снова взглянул на свои новые часы. Да, я дал слабину из-за банальной жадности. «Жадность – это наш криптонит»[48], – однажды сказала Карла, когда мы с ней подсчитывали навар после удачной сделки.
Надо было срочно растворить досаду на себя в хорошей физической нагрузке, и я погнал мотоцикл к мафиозному спортзалу близ причала Балларда.
Заведовал этим залом Хусейн – ветеран гангстерских войн, в одной из которых он лишился руки, отрубленной ударом мачете. Его длинное, покрытое шрамами лицо переходило в библейскую бороду, покоившуюся на выпуклой грудной клетке. Бесстрашный, добрый, веселый и очень опасный, он и сейчас был в отличной физической форме, не уступая никому из молодых бойцов, здесь тренировавшихся. Каждый раз, глядя в его смеющиеся – и в то же время пугающие – глаза, я пытался себя представить, какими были они с Кадербхаем в молодости, когда создавали банду, впоследствии ставшую мафиозной Компанией. У них была поговорка: «Пусть мой враг увидит глаза тигра перед своей смертью».
Без сомнения, Хусейн и Кадербхай продемонстрировали свой тигриный взгляд очень многим в те годы, когда эти молодые головорезы рыскали по городу, сея ужас и смерть. Ныне следы той угрозы мерцали в красновато-коричневых, цвета обожженной глины, глазах старого воина.
– Вах, вах, Линбаба, – сказал он, когда я появился в зале. – Салям алейкум.
– Ва алейкум салям, Хусейн-с-одной.
Поскольку существовал еще один Хусейн, также давний соратник Кадербхая, ныне заседавший в совете мафии, их иногда различали по числу рук – так появились прозвища Хусейн-с-одной и Хусейн-с-двумя.
– Кья хал хайн?[49]
– Кручусь, как однорукий боец в кабацкой драке, – ответил я на хинди.
Это был мой всегдашний ответ на его приветствие, и он всякий раз встречал его громким хохотом.
– А как ваши дела, Хусейнбхай?
– Наношу удары по-прежнему, Линбаба. Только нанося удары, можно сохранить силу. Когда мельница не машет крыльями, от нее не дождешься муки.
– Очень верно сказано.
– Пройдешь полный цикл?
– Нет, Хусейнбхай, сегодня только заряжу стволы.
Выражение «зарядить стволы» на бандитском сленге означало серию упражнений для накачки бицепсов и трицепсов.
– Отлично! Всегда держи стволы заряженными, йаар. Ты ведь знаешь два главных правила: убедись, что твой удар достиг цели…
– …и добивай противника, пока он не опомнился, – закончил я.
– Джарур!
Взяв у Хусейна полотенце, я проследовал в главный зал. Когда-то это заведение начиналось как маленькая грязная комната, в которой большие грязные гангстеры обучались азам рукопашного боя, но оно оказалось настолько популярным среди мафиозной молодежи, что Компания основательно его расширила, включив в этот спорткомплекс и здание соседнего склада.
Ближайшая ко входу часть зала была отведена для силовых упражнений. Здесь имелись скамьи для жима лежа, латеральные и гребные тренажеры, приспособления для накачки пресса, брусья, турники, гантели и штанги с комплектами дисков. За тренажерной зоной, отгороженной от остальной части зала линией зеркал, находился покрытый кровавыми пятнами ринг, а позади него – борцовский ковер. У дальней стены расположились в ряд тяжелые боксерские мешки для силовой работы и пневматические груши для развития скоростной выносливости. Вдоль одной из боковых стен был сооружен узкий коридор с винипластовым покрытием внутри – там отрабатывались приемы ножевого боя.
В помещении было жарко. Натужное кряхтенье, стоны и вскрики боли пронизывали влажный воздух, насыщенный адреналиновым потом и резким запахом тестостерона.
Бо́льшую часть своей жизни я провел в сугубо мужском обществе, в том числе порядка десяти лет в разных тюрьмах, семь лет – в уличных бандах и двадцать лет – в спортзалах, школах карате, боксерских клубах, регбийных командах и компаниях байкеров. Да и в раннем детстве я учился в школе для мальчиков. И мне всегда было комфортно в мужской среде. Это очень простой и понятный мир. Здесь тебе нужен лишь один универсальный ключ, подходящий к любому сердцу: спокойная уверенность.
Я кивком поздоровался с парнями в тренажерной секции, снял рубашку и положил ее на широкую деревянную скамью, присовокупив к ней свои ножи, деньги, ключи и новые наручные часы. Затем надел толстый кожаный пояс штангиста, накрыл полотенцем свободную скамью и начал выполнять попеременные серии жимов на трицепс и подъемов на бицепс. Через тридцать минут мои мышцы набухли и отвердели, и я, прихватив свои вещи, направился к коридорчику для работы с ножами.
В ту пору – прежде чем все местные уголовники, включая похитителей дамских сумочек, обзавелись пушками – технике ножевого боя уделялось большое внимание в криминальной среде. Мастера, тренировавшие молодых бойцов, являлись для последних культовыми героями; и относились к таким мастерам с не меньшим почтением, чем к членам совета мафии.
Хатода, у которого я брал уроки на протяжении двух лет, учил также Ишмита, лидера велокиллеров, который потом делился полученными навыками со своей братвой. Когда я приблизился к коридору, оттуда как раз вышел сам знаменитый мастер в сопровождении ученика по прозвищу Ловкач. Оба приветствовали меня улыбками и рукопожатиями, после чего молодой гангстер с усталым, но довольным видом направился в душевую.
– Из парня выйдет толк, – сказал Хатода на хинди, глядя ему вслед. – Отменно чувствует нож – да не унизит он свой дар постыдными делами.
Вторая половина фразы была своего рода заклинанием, которое Хатода повторял всем своим ученикам. И я машинально повторил его, как делали мы все, уже от своего имени во множественном числе:
– Да не унизится наш дар постыдными делами.
Хатода был сикхом и родился в священном городе Амритсаре. Еще в юности он связался с местными бандитами, бросил школу и почти все время проводил на улице. Когда совершенное им особо жестокое ограбление вызвало гнев местных старейшин, семья Хатоды отреклась от своего непутевого чада. Остальные члены банды, подчинившись требованию общины, изгнали его из своих рядов.
В одиночку, без гроша в кармане, он добрался до Бомбея и здесь был завербован Кадербхаем. Последний отдал юного сикха в ученики Ганешбхаю, великому мастеру ножевого боя, вместе с Кадербхаем создававшему группировку еще в начале 1960-х.
Хатода не расставался со своим учителем до конца его дней и со временем сам сделался непревзойденным бойцом. Так вышло, что он стал последним классным тренером по ножевому бою в южном Бомбее, хотя мы этого еще не знали в те годы, до наступления «эпохи стволов».
Он был рослым (что для боя на ножах является скорее помехой, чем преимуществом), с густой копной волос, смазанных маслом и собранных в узел на макушке. Взгляд его миндалевидных глаз – тех самых пенджабских глаз с мерцающим в них огоньком, которые стали одним из символов Индии для приезжих со всего света, – был исполнен отваги и достоинства. Имя, под которым он был известен всему южному Бомбею, в переводе с хинди означало «Молоток».
– Собрался потренироваться, Лин? Я уже думал уходить, но могу провести еще один сеанс. Надеюсь, ты сейчас в приличной форме?
– Я не смею нарушать ваши планы, мастер-джи, – запротестовал я.
– Пустяки, – сказал он. – Сейчас попью воды, и начнем.
– Что, если я составлю ему пару вместо вас? – раздался голос за моей спиной. – Гора может поразмяться со мной.
Это был Эндрю да Силва, молодой гоанец и член совета мафии. Слово «гора», то есть «белый человек», использовалось повсеместно в Бомбее, но в данном контексте оно звучало уничижительно. Разумеется, Эндрю это понимал и сейчас глядел на меня со злобным прищуром, приоткрыв рот и выпятив нижнюю челюсть.
Стоит отметить одну интересную деталь. Эндрю, будучи индийцем с примесью португальской крови, имел очень светлую кожу, рыжеватые волосы и глаза медового цвета. Я же был белым без всяких примесей, но так много времени проводил на мотоцикле под солнцем, и к тому же без шлема, что мои руки и лицо теперь были куда смуглее, чем у него.
– Конечно, – продолжил Эндрю, не дожидаясь моей реакции, – если гора не боится, что я его посрамлю.
Момент был удобный, но подвернулся он при неудобных обстоятельствах.
– Какой уровень предпочитаешь? – спросил я.
– Четвертый, – сказал Эндрю.
– Пусть будет четвертый, – согласился я.
Тренировочные бои проводились с ручками от молотков вместо ножей (кстати, отсюда и пошло прозвище Хатоды). Эти деревянные ручки по длине и весу примерно соответствовали ножам и позволяли наносить удары, не причиняя сопернику серьезных повреждений.
Первый уровень означал использование стандартной рукоятки с тупым концом. С последующими уровнями конец все больше заострялся, и в четвертом он был уже достаточно острым, чтобы пролить кровь.
Поединки обычно состояли из пяти одноминутных раундов с тридцатисекундными перерывами. Эндрю тоже снял рубашку, и так – в джинсах и с голыми торсами – мы вошли в коридор. Хатода вручил нам заостренные рукоятки и остался снаружи в качестве рефери.
Ширина коридора позволяла смещаться влево или вправо всего на какие-то сантиметры. Это было сделано для того, чтобы научить бойцов драться в тесных помещениях и проулках. Заканчивался коридор тупиком – выход из него, как и вход, был только один.
Эндрю держал рукоятку прямым хватом, как держат шпагу. Я предпочел обратный хват, острием вниз, и принял боксерскую стойку. Хатода удостоверился, что мы готовы, взглянул на секундомер, висевший у него на шее, и сказал:
– Начали!
Эндрю бросился вперед, рассчитывая на внезапность первого удара. Я легко уклонился, подставил ногу и толчком придал ему ускорение, так что он, споткнувшись, едва не вылетел из коридора.
– По правде говоря, да, Линбаба. Меня на улице ждет Джамал.
Я заказал еще один сэндвич навынос.
– Теперь ты готов передать мне послание?
– О да. Навин сказал – я сейчас повторяю его точные слова… Он сказал: «Если увидишь Линбабу, передай ему, что я не узнал ничего нового о человеке в костюме».
– И это все? Это и есть послание?
– Да, баба. Оно очень важное, да?
– Важнее не бывает. Позволь мне спросить у тебя одну вещь, Билли.
– Какую, баба?
– Если бы я не купил эту вещицу, ты так и не передал бы мне послание?
– Конечно передал бы, – ухмыльнулся он. – Только это обошлось бы вам дороже пары сэндвичей.
Официант принес пакет с двумя сэндвичами. Билли взял его и приготовился встать:
– Так… теперь я могу идти?
– Конечно.
Когда он покинул ресторан, я еще раз взглянул на снимки улыбающейся юной парочки, потом закрыл медальон и сунул его в карман рубашки.
Следующие четыре часа я провел, посетив остальные шесть точек в моем районе и проведя примерно по сорок минут в каждой. Все было как обычно. По ходу дела я приобрел один паспорт, три ювелирных украшения, семьсот пятьдесят долларов наличкой, разные суммы поменьше в других валютах, а также прекрасные наручные часы.
Последний предмет в последней сделке этого дня, состоявшейся в последнем из семи баров, втянул меня в конфликт с участием двух уличных деляг.
С человеком, предложившим мне часы (его звали Дипак), мы быстро сошлись в цене, которая была гораздо ниже их настоящей стоимости, но намного выше той, на которую он мог рассчитывать у профессиональных скупщиков в Форте.
Тотчас по завершении сделки в бар вошел второй тип, Иштиак, и громогласно потребовал у Дипака свою долю. Расчет его был прост: под шумок воспользоваться замешательством Дипака и урвать часть полученных им денег.
В других обстоятельствах я бы просто расторг сделку, выгнал обоих спорщиков на улицу и забыл о них. Устоявшиеся добрые отношения с хозяином бара были важнее любой сиюминутной выгоды.
Но, поднеся часы к уху, я услышал бодрое тиканье механического сердца, готового продолжать в том же духе, пока не иссякнет завод – или пока о часах не позаботится очередной из нескольких сменившихся за этот день владельцев. Это были как раз такие часы, какие мне давно хотелось иметь.
И тогда, вопреки своим правилам, я попытался успокоить Иштиака. Однако мои увещевания его только раззадорили, и он завопил вдвое громче прежнего. Посетители за другими столиками стали поворачиваться на шум – в небольшом зале нас было видно практически отовсюду.
Я поспешил всучить скандалисту несколько купюр, чтобы он заткнул глотку. Сцапав деньги, он выкрикнул последнее ругательство в адрес Дипака и покинул бар. Дипак виновато развел руками и также исчез, выскользнув на улицу.
Я надел часы на руку и застегнул металлический браслет. Он подошел идеально: не туго и не слишком свободно. Полюбовавшись часами, я поднял глаза и обнаружил, что на меня таращится весь персонал заведения – от хозяина до последнего официанта. Смысл их взглядов понять было нетрудно: я только что потерял лицо. Люди моего уровня не опускаются до ублажения шантрапы вроде Иштиака.
Я снова взглянул на свои новые часы. Да, я дал слабину из-за банальной жадности. «Жадность – это наш криптонит»[48], – однажды сказала Карла, когда мы с ней подсчитывали навар после удачной сделки.
Надо было срочно растворить досаду на себя в хорошей физической нагрузке, и я погнал мотоцикл к мафиозному спортзалу близ причала Балларда.
Заведовал этим залом Хусейн – ветеран гангстерских войн, в одной из которых он лишился руки, отрубленной ударом мачете. Его длинное, покрытое шрамами лицо переходило в библейскую бороду, покоившуюся на выпуклой грудной клетке. Бесстрашный, добрый, веселый и очень опасный, он и сейчас был в отличной физической форме, не уступая никому из молодых бойцов, здесь тренировавшихся. Каждый раз, глядя в его смеющиеся – и в то же время пугающие – глаза, я пытался себя представить, какими были они с Кадербхаем в молодости, когда создавали банду, впоследствии ставшую мафиозной Компанией. У них была поговорка: «Пусть мой враг увидит глаза тигра перед своей смертью».
Без сомнения, Хусейн и Кадербхай продемонстрировали свой тигриный взгляд очень многим в те годы, когда эти молодые головорезы рыскали по городу, сея ужас и смерть. Ныне следы той угрозы мерцали в красновато-коричневых, цвета обожженной глины, глазах старого воина.
– Вах, вах, Линбаба, – сказал он, когда я появился в зале. – Салям алейкум.
– Ва алейкум салям, Хусейн-с-одной.
Поскольку существовал еще один Хусейн, также давний соратник Кадербхая, ныне заседавший в совете мафии, их иногда различали по числу рук – так появились прозвища Хусейн-с-одной и Хусейн-с-двумя.
– Кья хал хайн?[49]
– Кручусь, как однорукий боец в кабацкой драке, – ответил я на хинди.
Это был мой всегдашний ответ на его приветствие, и он всякий раз встречал его громким хохотом.
– А как ваши дела, Хусейнбхай?
– Наношу удары по-прежнему, Линбаба. Только нанося удары, можно сохранить силу. Когда мельница не машет крыльями, от нее не дождешься муки.
– Очень верно сказано.
– Пройдешь полный цикл?
– Нет, Хусейнбхай, сегодня только заряжу стволы.
Выражение «зарядить стволы» на бандитском сленге означало серию упражнений для накачки бицепсов и трицепсов.
– Отлично! Всегда держи стволы заряженными, йаар. Ты ведь знаешь два главных правила: убедись, что твой удар достиг цели…
– …и добивай противника, пока он не опомнился, – закончил я.
– Джарур!
Взяв у Хусейна полотенце, я проследовал в главный зал. Когда-то это заведение начиналось как маленькая грязная комната, в которой большие грязные гангстеры обучались азам рукопашного боя, но оно оказалось настолько популярным среди мафиозной молодежи, что Компания основательно его расширила, включив в этот спорткомплекс и здание соседнего склада.
Ближайшая ко входу часть зала была отведена для силовых упражнений. Здесь имелись скамьи для жима лежа, латеральные и гребные тренажеры, приспособления для накачки пресса, брусья, турники, гантели и штанги с комплектами дисков. За тренажерной зоной, отгороженной от остальной части зала линией зеркал, находился покрытый кровавыми пятнами ринг, а позади него – борцовский ковер. У дальней стены расположились в ряд тяжелые боксерские мешки для силовой работы и пневматические груши для развития скоростной выносливости. Вдоль одной из боковых стен был сооружен узкий коридор с винипластовым покрытием внутри – там отрабатывались приемы ножевого боя.
В помещении было жарко. Натужное кряхтенье, стоны и вскрики боли пронизывали влажный воздух, насыщенный адреналиновым потом и резким запахом тестостерона.
Бо́льшую часть своей жизни я провел в сугубо мужском обществе, в том числе порядка десяти лет в разных тюрьмах, семь лет – в уличных бандах и двадцать лет – в спортзалах, школах карате, боксерских клубах, регбийных командах и компаниях байкеров. Да и в раннем детстве я учился в школе для мальчиков. И мне всегда было комфортно в мужской среде. Это очень простой и понятный мир. Здесь тебе нужен лишь один универсальный ключ, подходящий к любому сердцу: спокойная уверенность.
Я кивком поздоровался с парнями в тренажерной секции, снял рубашку и положил ее на широкую деревянную скамью, присовокупив к ней свои ножи, деньги, ключи и новые наручные часы. Затем надел толстый кожаный пояс штангиста, накрыл полотенцем свободную скамью и начал выполнять попеременные серии жимов на трицепс и подъемов на бицепс. Через тридцать минут мои мышцы набухли и отвердели, и я, прихватив свои вещи, направился к коридорчику для работы с ножами.
В ту пору – прежде чем все местные уголовники, включая похитителей дамских сумочек, обзавелись пушками – технике ножевого боя уделялось большое внимание в криминальной среде. Мастера, тренировавшие молодых бойцов, являлись для последних культовыми героями; и относились к таким мастерам с не меньшим почтением, чем к членам совета мафии.
Хатода, у которого я брал уроки на протяжении двух лет, учил также Ишмита, лидера велокиллеров, который потом делился полученными навыками со своей братвой. Когда я приблизился к коридору, оттуда как раз вышел сам знаменитый мастер в сопровождении ученика по прозвищу Ловкач. Оба приветствовали меня улыбками и рукопожатиями, после чего молодой гангстер с усталым, но довольным видом направился в душевую.
– Из парня выйдет толк, – сказал Хатода на хинди, глядя ему вслед. – Отменно чувствует нож – да не унизит он свой дар постыдными делами.
Вторая половина фразы была своего рода заклинанием, которое Хатода повторял всем своим ученикам. И я машинально повторил его, как делали мы все, уже от своего имени во множественном числе:
– Да не унизится наш дар постыдными делами.
Хатода был сикхом и родился в священном городе Амритсаре. Еще в юности он связался с местными бандитами, бросил школу и почти все время проводил на улице. Когда совершенное им особо жестокое ограбление вызвало гнев местных старейшин, семья Хатоды отреклась от своего непутевого чада. Остальные члены банды, подчинившись требованию общины, изгнали его из своих рядов.
В одиночку, без гроша в кармане, он добрался до Бомбея и здесь был завербован Кадербхаем. Последний отдал юного сикха в ученики Ганешбхаю, великому мастеру ножевого боя, вместе с Кадербхаем создававшему группировку еще в начале 1960-х.
Хатода не расставался со своим учителем до конца его дней и со временем сам сделался непревзойденным бойцом. Так вышло, что он стал последним классным тренером по ножевому бою в южном Бомбее, хотя мы этого еще не знали в те годы, до наступления «эпохи стволов».
Он был рослым (что для боя на ножах является скорее помехой, чем преимуществом), с густой копной волос, смазанных маслом и собранных в узел на макушке. Взгляд его миндалевидных глаз – тех самых пенджабских глаз с мерцающим в них огоньком, которые стали одним из символов Индии для приезжих со всего света, – был исполнен отваги и достоинства. Имя, под которым он был известен всему южному Бомбею, в переводе с хинди означало «Молоток».
– Собрался потренироваться, Лин? Я уже думал уходить, но могу провести еще один сеанс. Надеюсь, ты сейчас в приличной форме?
– Я не смею нарушать ваши планы, мастер-джи, – запротестовал я.
– Пустяки, – сказал он. – Сейчас попью воды, и начнем.
– Что, если я составлю ему пару вместо вас? – раздался голос за моей спиной. – Гора может поразмяться со мной.
Это был Эндрю да Силва, молодой гоанец и член совета мафии. Слово «гора», то есть «белый человек», использовалось повсеместно в Бомбее, но в данном контексте оно звучало уничижительно. Разумеется, Эндрю это понимал и сейчас глядел на меня со злобным прищуром, приоткрыв рот и выпятив нижнюю челюсть.
Стоит отметить одну интересную деталь. Эндрю, будучи индийцем с примесью португальской крови, имел очень светлую кожу, рыжеватые волосы и глаза медового цвета. Я же был белым без всяких примесей, но так много времени проводил на мотоцикле под солнцем, и к тому же без шлема, что мои руки и лицо теперь были куда смуглее, чем у него.
– Конечно, – продолжил Эндрю, не дожидаясь моей реакции, – если гора не боится, что я его посрамлю.
Момент был удобный, но подвернулся он при неудобных обстоятельствах.
– Какой уровень предпочитаешь? – спросил я.
– Четвертый, – сказал Эндрю.
– Пусть будет четвертый, – согласился я.
Тренировочные бои проводились с ручками от молотков вместо ножей (кстати, отсюда и пошло прозвище Хатоды). Эти деревянные ручки по длине и весу примерно соответствовали ножам и позволяли наносить удары, не причиняя сопернику серьезных повреждений.
Первый уровень означал использование стандартной рукоятки с тупым концом. С последующими уровнями конец все больше заострялся, и в четвертом он был уже достаточно острым, чтобы пролить кровь.
Поединки обычно состояли из пяти одноминутных раундов с тридцатисекундными перерывами. Эндрю тоже снял рубашку, и так – в джинсах и с голыми торсами – мы вошли в коридор. Хатода вручил нам заостренные рукоятки и остался снаружи в качестве рефери.
Ширина коридора позволяла смещаться влево или вправо всего на какие-то сантиметры. Это было сделано для того, чтобы научить бойцов драться в тесных помещениях и проулках. Заканчивался коридор тупиком – выход из него, как и вход, был только один.
Эндрю держал рукоятку прямым хватом, как держат шпагу. Я предпочел обратный хват, острием вниз, и принял боксерскую стойку. Хатода удостоверился, что мы готовы, взглянул на секундомер, висевший у него на шее, и сказал:
– Начали!
Эндрю бросился вперед, рассчитывая на внезапность первого удара. Я легко уклонился, подставил ногу и толчком придал ему ускорение, так что он, споткнувшись, едва не вылетел из коридора.