Темный источник
Часть 7 из 57 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не думаю, что все произойдет так быстро.
Он слегка нахмурился, глядя на остатки воды в своем стакане.
– Немного отдает ржавыми гвоздями, тебе не кажется?
Окна нашего номера выходили к фонтану. Стены были оклеены обоями с растительным узором, в спальне поражала воображение огромная кровать с балдахином, в небольшой ванной комнате стояла тяжелая бронзовая ванна на львиных лапах. Выйдя на балкон, чтобы полюбоваться фонтаном и цветами, я вдруг почувствовала себя странно. Это было чем-то похоже на дежавю, но не совсем. У меня даже слегка закружилась голова, я покачнулась, и Уилл бережно поддержал меня, обняв за талию.
– Осторожнее, – проговорил он. – Это, наверное, от воды. От воды и от чистого лесного воздуха.
– Это место… – медленно проговорила я. – Мне кажется, я его знаю. Нет, я, конечно, никогда здесь не бывала, но… Может быть, я читала о нем или о чем-то очень похожем…
– Где же ты могла о нем читать?
– В сказках! – выпалила я. В тот же момент прямо под балконом закричал павлин. В воздухе плыл густой, одуряющий аромат роз.
Уилл поцеловал меня в волосы.
– Наверное, не в сказках, а в проспекте. Ты же изучила его вдоль и поперек.
– Дело не в том, как все это выглядит, – попыталась объяснить я. – Дело в… ощущении. Мне даже кажется – мы должны были здесь оказаться. Это как вернуться домой после долгой отлучки, как…
Уилл смерил меня удивленным взглядом.
– Иногда тебя посещают весьма странные мысли. – Он снова поцеловал меня, поцеловал в губы, и я ответила на поцелуй. Его руки, обвившие мое тело, были сильными и надежными, они крепко держали меня, пока весь мир взбесившимся волчком кружился вокруг нас.
Глава 5
16 июня 2019 г.
В похоронном бюро я сказала, что мы хотели бы провести краткое отпевание непосредственно в траурном зале. Когда? В среду.
– Как думаешь, это не слишком скоро? – спросила тетя Диана, сжимая руль обеими руками. Выглядела она, как обычно, на все сто: медно-рыжие волосы стянуты в аккуратный пучок, строгий брючный костюм темно-синего цвета, белоснежная сорочка, бежевая сумочка в тон к туфлям. Даже ее маникюр выглядел совершенно безупречно.
– Нет, – отрезала я. На самом деле я понятия не имела, поторопилась я или нет. Через несколько дней или через несколько недель – какая разница? Все равно я никогда не смогу смириться с мыслью, что Лекси больше нет.
Голова у меня раскалывалась от боли, под ложечкой сосало, к горлу подкатывала тошнота. За последние двадцать четыре часа я ничего не ела и не пила, если не считать кофе и маленького пакетика бесплатных соленых крендельков, который мне дали в самолете. Из аэропорта я собиралась добраться до Ласточкиного Гнезда на такси или арендовать машину, но Диана настояла, что заедет за мной сама. Ехать до бабушкиного дома было часа два: час по шоссе и еще час – по извилистым проселкам. Я хорошо помнила наши трехчасовые путешествия от нашего старого дома в Массачусетсе до Бранденбурга, которые мы совершали каждое лето: велосипеды на крыше, чемоданы в багажнике, груды мягких игрушек в салоне. Бо́льшую часть пути наш отец одной рукой правил, а другой – вертел рукоятки радиоприемника, стараясь подобрать самую подходящую для дальней поездки музыку, которая помогла бы ему забыть, куда именно он едет. Мама на переднем сиденье сидела почти неподвижно и, слегка повернув голову, рассматривала сменяющие друг друга пейзажи за окном. Чем ближе мы подъезжали к Ласточкиному Гнезду, тем напряженнее становилось ее лицо. Я знала, что, как только мы приедем, бабушка предложит родителям пообедать, а они примутся выдумывать любые предлоги, толковать о пробках и прочем, лишь бы поскорее тронуться в обратный путь. В Ласточкином Гнезде они никогда не задерживались надолго: едва разгрузив вещи, они торопливо бормотали приличные случаю фразы («Приятно вам отдохнуть!», «Смотрите ведите себя хорошо, не расстраивайте бабушку!» и так далее) и сразу уезжали. Бабушкин дом родители терпеть не могли. Иногда мне даже казалось – они его боятся. Несколько раз я слышала, как мама говорила, что от него, мол, у нее мороз по коже – слишком много с ним связано плохих воспоминаний. Папа и вовсе утверждал, что Ласточкино Гнездо проклято, что там водятся привидения и прочая нечисть. «Желаю хорошо провести лето в замке Дракулы! – шептал он, целуя нас на прощание. – Главное, берегитесь летучих мышей-вампиров!»
Но мы с Лекси питали к бабушкиному дому совсем другие чувства. По дороге туда мы обычно играли на заднем сиденье в «Двадцать вопросов» или пытались угадать по номерным знакам, из какого штата приехала та или иная машина, но чем ближе мы подъезжали к Ласточкиному Гнезду, тем зеленее и холмистее становился пейзаж за окном, и мы начинали мечтать о том, как будем ходить в универмаг за леденцами, мороженым и рутбиром, спорили, кто первый искупается в бассейне, встретит ли нас Райан в Гнезде или нам придется садиться на велосипеды и ехать к нему в пекарню.
Когда Диана съехала с шоссе на проселок, я почувствовала мягкий толчок в сердце. То же самое я испытывала и тогда, когда на этом самом месте сворачивала с шоссе папина машина. Этот поворот был как обещание грядущих приключений, звонкого беззаботного лета. Но на этот раз вместо прилива беспричинного счастья я ощутила растущую тяжесть, которая очень скоро провалилась куда-то в желудок и там затаилась.
Из решеток кондиционера дул ледяной арктический ветер, отчего салон «Линкольна» Дианы напоминал холодильник. На приборной панели подрагивала пачка визитных карточек с надписью «Диана Харкнесс. Риелтор».
– Я разговаривала с твоим отцом, – проговорила тетка, включая левый поворотник и притормаживая, чтобы пропустить встречный грузовик. Большие темные очки и несколько мазков тонального крема на скулах не могли скрыть того факта, что она устала и изнервничалась.
После этой реплики мы несколько минут молча ехали по узкой двухполосной дороге, которая вела мимо ферм, пастбищ, лесов и заправочных станций. Наконец Диана продолжила:
– Он обещал прилететь во вторник утром. Я отправлю за ним машину.
Я кивнула. Диану и нашего отца связывали довольно своеобразные отношения. Насколько я знала, они всегда были дружны и до сих пор поддерживали довольно тесный контакт, что, впрочем, не мешало Диане во всеуслышание заявлять – она считает, что Тед не оправдал надежд нашей матери, был скверным мужем и отцом и в конце концов подвел и маму, и Лекси, и меня.
– Спасибо, что ты так быстро решила этот вопрос, – сказала я. «А главное – без моего участия», – добавила я мысленно. – Как там Тед?
Мы почти никогда не называли его папой. Подражая маме, Лекси начала называть его Тедом, как только научилась говорить, а за ней и я тоже стала называть родителей «мама» и «Тед». Возможно, в этом проявилось наше подсознательное стремление дистанцироваться от отца, исключить его из членов семьи, так как на каком-то глубинном уровне мы чувствовали: вряд ли он останется с нами надолго.
– Когда я звонила, он был достаточно трезв, чтобы понять, о чем я ему толкую. Впрочем, не могу обещать, что он останется таковым, когда сойдет с самолета.
Да, как ни печально, но отец был из тех людей, которых не представляешь без бутылки пива в руке. Эту картину я видела изо дня в день с самого раннего детства. Он пил, чтобы проснуться, пил, чтобы заснуть, пил по поводу и без повода. И только на первом курсе университета, на лекциях по психологии, я начала понимать: для Теда алкоголь был лекарством, с помощью которого он пытался лечить сам себя. Несколько позднее я убедилась, что все его поведение полностью соответствовало картине биполярного расстройства средней степени тяжести, хотя официально этот диагноз так и не был ему поставлен. Настроение у него менялось так же быстро, как у Лекси. По временам Тед впадал в угнетенное состояние, которое неожиданно сменялось периодами возбуждения, которые он называл «приступами вдохновения». В такие дни он мог сутками не спать, музицируя, делая бесчисленные наброски карандашом, работая маслом или акварелью. Когда мы были маленькими, эти его приливы энергии нам даже нравились – в таком состоянии Тед мог внезапно (часто – очень поздно) повезти нас в кафе, где мы объедались мороженым, или на каток, или в торговый центр, чтобы посмотреть там два фильма подряд и заодно накупить целую гору кистей, красок, мастихинов. Как-то раз нас занесло в музыкальный магазин, где Тед купил нам по гитаре-укулеле.
В последний раз я видела своего отца чуть больше года назад, когда после смерти бабушки Лекси переезжала в Ласточкино Гнездо. Явно черпая силы в болезни друг друга, он и моя сестра смеялись, и шутили, и рисовали на картонных ящиках с вещами какие-то нелепые картинки, вместо того чтобы просто пронумеровать их. Взятый в аренду пикап для перевозки вещей они грузили как попало, швыряя коробки в кузов, а когда они вывалились обратно на землю, устроили вокруг них какую-то дикую пляску. В конце концов роль бригадира грузчиков пришлось взять на себя мне. Я составила списки вещей и организовала погрузку так, что поместились все коробки и еще осталось место. Не то чтобы я действительно хотела помочь или показать, какая я вся из себя правильная, – на самом деле мне просто хотелось, чтобы переезд поскорее закончился и я смогла вернуться домой. Кипеть от обиды и не показывать этого бывает очень утомительно.
Ради соблюдения приличий мы с отцом каждый месяц перезванивались, задавая друг другу ничего не значащие дежурные вопросы: Как дела? Как работа? Как погода? Что новенького? Мы как будто исполняли какой-то ритуальный танец, старательно держась друг от друга как раз на таком расстоянии, чтобы внешне все выглядело просто и естественно. Никто из нас не испытывал ни малейшего желания погружаться в мир переживаний и проблем другого. Иными словами, установить дистанцию между собой и отцом мне не составило труда, хотя в отношениях с Лекси я так и не смогла этого добиться.
– Нам придется решить кое-какие вопросы, – продолжала тем временем Диана. – Решить, как… как нам поступить. В первую очередь надо определить, чего бы хотела сама Лекси.
– Я знаю, она хотела, чтобы ее кремировали, – сказала я, вспомнив, какой ужас испытывала Лекси, когда три года назад мы поехали выбирать гроб для мамы. «Целую вечность лежать в деревянном ящике?! – воскликнула она, когда мы шли вдоль ряда выставленных для демонстрации образцов. Их крышки были так тщательно отполированы, что в них, как в зеркале, отражались наши лица. – Нет, только не это! Благодарю покорно!»
Воспоминание заставило меня вздрогнуть. Диана истолковала это движение по-своему и, протянув руку, подрегулировала кондиционер.
– Хорошо, пусть будет кремация, – согласилась она. – Бабушку тоже кремировали, а прах закопали в Ласточкином Гнезде, среди роз.
– Я думаю, прах можно развеять над озером Уилмор, – сказала я, вспоминая те летние деньки, когда мы купались там в детстве. По сравнению с ледяной водой бабушкиного бассейна озеро казалось теплым как молоко, и мы, бывало, целыми днями курсировали между этими двумя водоемами. Озеро находилось с другой стороны Бранденбурга, на велосипеде до него можно было добраться меньше чем за пятнадцать минут. На его берегах стояли летние домики и небольшие дачи, там же находился и большой общественный пляж, усыпанный крупным желтым песком, а рядом со спасательной вышкой стояло кафе, где можно было купить очень вкусную жареную рыбу и моллюсков во фритюре. Нередко с нами ездил на озеро и Райан. На багажнике своего велосипеда он привозил целую корзину свежайших рулетов, булочек и сдобного печенья, испеченных его матерью. Мать Райана звали Терри, а отца – Рэнди. Они владели пекарней «Голубая цапля», снабжая выпечкой и свежим хлебом половину города. Терри занималась непосредственно производством, а Рэнди вел бухгалтерию, нанимал работников, заказывал у поставщиков сахар, муку, масло, сухофрукты и прочее.
Изредка мы с Лекси брали с собой на озеро наш желто-голубой надувной матрас. Лекси называла его «Титаник-2». Сидя на нем с самодельным веслом в руках, я сопровождала сестру во время ее заплывов через все озеро на случай, если она устанет, но этого никогда не случалось. Что касалось меня, то я даже не пыталась плавать вместе с сестрой на противоположный берег; я знала, что мне не хватает ни техники, ни выносливости, чтобы сравняться с ней. Даже если бы я старалась изо всех сил, за Лекси мне было никак не угнаться.
Во время этих заплывов сестра никогда со мной не разговаривала и никак не показывала, что помнит о моем присутствии. Лекси хотелось остаться со стихией один на один, все остальное было просто досадной помехой.
Пожалуй, в те наши летние каникулы в Бранденбурге и зародилась любовь Лекси к плаванию. Оно успокаивало ее разум, затмевало собой все остальное. Озеро предназначалось у нее для дальних заплывов, в бабушкином бассейне она совершенствовала технику плавания, нарезая вдоль бортика круг за кругом. Беспокойная и нервная на суше, в воде моя сестра становилась быстрой, грациозной и безмятежной.
– Для поминальной службы я заказала Лилейный зал, – сказала тетя Диана. – Он самый большой, туда точно все поместятся.
Эти ее слова заставили меня призадуматься. Из близких родственников в живых оставались только я, сама Диана и отец. Все остальные умерли. Значит, мы трое плюс Терри и Райан… кто же еще?
– Ты действительно думаешь, что на похороны соберется много народа? – спросила я.
– У твоей сестры было много друзей в городе.
Но, как я ни старалась, мне трудно было это себе представить. Да, я помнила, что Лекси умеет быть душой компании и блистать на вечеринках, но настоящих друзей у нее было очень мало. Точнее, не было вовсе, и прежде всего потому, что общаться с ней было непросто. Лекси легко привлекала людей к себе и с такой же легкостью отталкивала. Вряд ли что-то изменилось за тот год с небольшим, который она прожила в Бранденбурге.
Тем временем мы въехали в город. За окном замелькали знакомые пейзажи – пожарная часть, универмаг «Четыре угла», бакалейная лавка, методистская церковь, на ограде которой висело большое объявление: «Сегодня после службы пикник для желающих!» Насколько я могла видеть, желающие уже начали собираться на лужайке перед входом – стелить одеяла, раскладывать принесенную с собой снедь и бутылки с содовой.
– Да, хорошо, что нам пришло в голову устроить поминальную службу в траурном зале, – сказала я. – Лекси ненавидела церкви.
Моя сестра действительно относилась к религии с изрядным недоверием, хотя был период, когда она пыталась найти себе что-то по душе. В течение нескольких недель Лекси была буддисткой и даже провела одно лето в ашраме где-то на севере штата Нью-Йорк, потом посещала «молчаливые богослужения» квакеров, ездила еще куда-то… Складывалось впечатление, будто Лекси что-то ищет, быть может, даже ищет какую-то важную часть себя, своей души, без которой она не может чувствовать себя целой.
– А ты веришь в Бога? – спросила она меня прошлым летом.
– Нет, – сказала я. – А ты?
– Я верю в тысячу маленьких богов, – был ответ.
Об этой тысяче маленьких богов моей сестры я и размышляла, когда «Линкольн» свернул на длинную подъездную дорогу к Ласточкиному Гнезду – увитому плющом каменному дому, который маячил впереди, словно небольшая гора. На заднем плане, образуя безупречный фон, высились два высоких, заросших лесом холма: Божья горка слева и Чертова гора справа. Согласно городским легендам, первопоселенцы назвали правый холм «Чертовым» за крутые, каменистые склоны, подняться по которым было не каждому под силу. Что касалось левого холма, то его назвали в честь французских иммигрантов по фамилии Божэ́, которые много десятилетий назад построили себе дом у самого подножья.
В детстве эти объяснения казались нам с Лекси довольно скучными, поэтому мы начали сочинять собственные истории о том, как в лесах позади Ласточкиного Гнезда сражались за души людей Бог и дьявол. Бывало, Лекси показывала на холмы и говорила:
– Видишь, Чертова гора выше? Значит, дьявол победил!
Между холмами залегала небольшая долина, которую пересекал ручей, впадавший в конце концов в текущую с обратной стороны холмов реку.
– А это еще что за новости? – удивилась я, показывая на новенькие таблички с надписью «Частная территория. Прохода нет», прибитые к деревьям вдоль дороги.
– Их установила Лекси, – поджав губы, сказала Диана.
Таблички как-то не вязались с образом человека, у которого, как только что уверяла Диана, «много друзей в городе». Мне даже захотелось спросить, с чего бы это Лекси вздумалось не подпускать к себе своих многочисленных друзей, но я вовремя прикусила язык.
У дверей дома стоял желтый «Мустанг» моей покойной сестры. Для Вермонта с его долгими, студеными зимами кабриолет был машиной по меньшей мере непрактичной, но «Мустанг» был настолько в стиле Лекси, что при виде его я снова почувствовала на глазах слезы.
Тетя Диана положила руку мне на предплечье.
– Ну, ты готова? – спросила она, поглядывая то на дом, то на меня.
Она уже предупредила, что не успела почти ничего убрать и что в доме царит страшный беспорядок.
– Какая теперь разница? – ответила я, беспомощно пожимая плечами.
* * *
Все начало меняться в то лето, когда мне было десять, а Лекси – тринадцать. Всю зиму она проболела и почти безвылазно сидела в своей комнате, обложившись книгами, карандашами, блокнотами для эскизов. Коротать время ей помогал и старый телевизор, который папа притащил из подвала. Когда весной Лекси появилась наконец из своей берлоги, она была уже другой. И дело было не в том, что за время болезни она вытянулась и сильно похудела. Отчего-то ей стало труднее сосредоточиться на обращенных к ней вопросах. Лекси быстрее раздражалась и ругалась почти без передышки. Вообще-то бранные словечки у нас были под запретом, но теперь мама пропускала их мимо ушей. Что касалось отца, то его они, по-моему, только забавляли. Больше всего он веселился, когда Лекси использовала его собственные ругательства вроде «членососные пылесосы» (ее излюбленное выражение). Мне мама велела не обращать внимания на раздражительность сестры.
– Это гормоны, – сказала она. – С твоей сестрой происходят большие перемены.
Тогда я подумала, что «большие перемены» означают первую менструацию. Я действительно замечала в унитазе обертки от прокладок и тампоны, но мне казалось – это совершенно естественная вещь и нечего тут огород городить. Но мама, видимо, считала иначе. Во всяком случае, она носилась с Лекси как курица с первым яйцом – покупала ей новые вещи, какие-то особые маски для лица, заколки со стразами и витамины от прыщей. Это мало помогало – казалось, Лекси не может усидеть на месте и минуты, такая она стала дерганая. Не в силах уснуть, она часто спускалась по ночам к отцу в гараж, где он оборудовал художественную мастерскую. Там они слушали классический рок, резались в карты или изготавливали из проволоки и канцелярских скрепок странного вида скульптуры. Как-то раз они проторчали в гараже всю ночь, пытаясь сделать пейнтбольную машину из старого карточного стола, нескольких мышеловок, гвоздей, ржавых кроватных колесиков и обрезков садового шланга.
Когда тем летом мы снова оказались в Ласточкином Гнезде, у Лекси появилась новая привычка. Теперь она старалась посвящать меня во все свои тайны и секреты и по вечерам подолгу не давала мне заснуть. Она тарахтела и тарахтела, рассказывала какие-то запутанные истории без конца и без начала, заплетала и расплетала мне волосы или красила мне ногти ярким дорогим лаком, который купила ей перед отъездом мама (интересно, зачем мог понадобиться в Ласточкином Гнезде модный лак?). Бывали, однако, дни, когда Лекси без всякой видимой причины наотрез отказывалась выходить из своей спальни.
Однажды ночью, проснувшись по малой нужде, я вдруг заметила в ее комнате свет. Заглянув внутрь, я, однако, увидела, что в спальне никого нет. Не было Лекси и внизу, и вообще в доме, хотя часы показывали начало третьего ночи. Я сразу догадалась, где ее искать. Потихоньку открыв входную дверь, я спустилась на дорожку и направилась к бассейну.
Он слегка нахмурился, глядя на остатки воды в своем стакане.
– Немного отдает ржавыми гвоздями, тебе не кажется?
Окна нашего номера выходили к фонтану. Стены были оклеены обоями с растительным узором, в спальне поражала воображение огромная кровать с балдахином, в небольшой ванной комнате стояла тяжелая бронзовая ванна на львиных лапах. Выйдя на балкон, чтобы полюбоваться фонтаном и цветами, я вдруг почувствовала себя странно. Это было чем-то похоже на дежавю, но не совсем. У меня даже слегка закружилась голова, я покачнулась, и Уилл бережно поддержал меня, обняв за талию.
– Осторожнее, – проговорил он. – Это, наверное, от воды. От воды и от чистого лесного воздуха.
– Это место… – медленно проговорила я. – Мне кажется, я его знаю. Нет, я, конечно, никогда здесь не бывала, но… Может быть, я читала о нем или о чем-то очень похожем…
– Где же ты могла о нем читать?
– В сказках! – выпалила я. В тот же момент прямо под балконом закричал павлин. В воздухе плыл густой, одуряющий аромат роз.
Уилл поцеловал меня в волосы.
– Наверное, не в сказках, а в проспекте. Ты же изучила его вдоль и поперек.
– Дело не в том, как все это выглядит, – попыталась объяснить я. – Дело в… ощущении. Мне даже кажется – мы должны были здесь оказаться. Это как вернуться домой после долгой отлучки, как…
Уилл смерил меня удивленным взглядом.
– Иногда тебя посещают весьма странные мысли. – Он снова поцеловал меня, поцеловал в губы, и я ответила на поцелуй. Его руки, обвившие мое тело, были сильными и надежными, они крепко держали меня, пока весь мир взбесившимся волчком кружился вокруг нас.
Глава 5
16 июня 2019 г.
В похоронном бюро я сказала, что мы хотели бы провести краткое отпевание непосредственно в траурном зале. Когда? В среду.
– Как думаешь, это не слишком скоро? – спросила тетя Диана, сжимая руль обеими руками. Выглядела она, как обычно, на все сто: медно-рыжие волосы стянуты в аккуратный пучок, строгий брючный костюм темно-синего цвета, белоснежная сорочка, бежевая сумочка в тон к туфлям. Даже ее маникюр выглядел совершенно безупречно.
– Нет, – отрезала я. На самом деле я понятия не имела, поторопилась я или нет. Через несколько дней или через несколько недель – какая разница? Все равно я никогда не смогу смириться с мыслью, что Лекси больше нет.
Голова у меня раскалывалась от боли, под ложечкой сосало, к горлу подкатывала тошнота. За последние двадцать четыре часа я ничего не ела и не пила, если не считать кофе и маленького пакетика бесплатных соленых крендельков, который мне дали в самолете. Из аэропорта я собиралась добраться до Ласточкиного Гнезда на такси или арендовать машину, но Диана настояла, что заедет за мной сама. Ехать до бабушкиного дома было часа два: час по шоссе и еще час – по извилистым проселкам. Я хорошо помнила наши трехчасовые путешествия от нашего старого дома в Массачусетсе до Бранденбурга, которые мы совершали каждое лето: велосипеды на крыше, чемоданы в багажнике, груды мягких игрушек в салоне. Бо́льшую часть пути наш отец одной рукой правил, а другой – вертел рукоятки радиоприемника, стараясь подобрать самую подходящую для дальней поездки музыку, которая помогла бы ему забыть, куда именно он едет. Мама на переднем сиденье сидела почти неподвижно и, слегка повернув голову, рассматривала сменяющие друг друга пейзажи за окном. Чем ближе мы подъезжали к Ласточкиному Гнезду, тем напряженнее становилось ее лицо. Я знала, что, как только мы приедем, бабушка предложит родителям пообедать, а они примутся выдумывать любые предлоги, толковать о пробках и прочем, лишь бы поскорее тронуться в обратный путь. В Ласточкином Гнезде они никогда не задерживались надолго: едва разгрузив вещи, они торопливо бормотали приличные случаю фразы («Приятно вам отдохнуть!», «Смотрите ведите себя хорошо, не расстраивайте бабушку!» и так далее) и сразу уезжали. Бабушкин дом родители терпеть не могли. Иногда мне даже казалось – они его боятся. Несколько раз я слышала, как мама говорила, что от него, мол, у нее мороз по коже – слишком много с ним связано плохих воспоминаний. Папа и вовсе утверждал, что Ласточкино Гнездо проклято, что там водятся привидения и прочая нечисть. «Желаю хорошо провести лето в замке Дракулы! – шептал он, целуя нас на прощание. – Главное, берегитесь летучих мышей-вампиров!»
Но мы с Лекси питали к бабушкиному дому совсем другие чувства. По дороге туда мы обычно играли на заднем сиденье в «Двадцать вопросов» или пытались угадать по номерным знакам, из какого штата приехала та или иная машина, но чем ближе мы подъезжали к Ласточкиному Гнезду, тем зеленее и холмистее становился пейзаж за окном, и мы начинали мечтать о том, как будем ходить в универмаг за леденцами, мороженым и рутбиром, спорили, кто первый искупается в бассейне, встретит ли нас Райан в Гнезде или нам придется садиться на велосипеды и ехать к нему в пекарню.
Когда Диана съехала с шоссе на проселок, я почувствовала мягкий толчок в сердце. То же самое я испытывала и тогда, когда на этом самом месте сворачивала с шоссе папина машина. Этот поворот был как обещание грядущих приключений, звонкого беззаботного лета. Но на этот раз вместо прилива беспричинного счастья я ощутила растущую тяжесть, которая очень скоро провалилась куда-то в желудок и там затаилась.
Из решеток кондиционера дул ледяной арктический ветер, отчего салон «Линкольна» Дианы напоминал холодильник. На приборной панели подрагивала пачка визитных карточек с надписью «Диана Харкнесс. Риелтор».
– Я разговаривала с твоим отцом, – проговорила тетка, включая левый поворотник и притормаживая, чтобы пропустить встречный грузовик. Большие темные очки и несколько мазков тонального крема на скулах не могли скрыть того факта, что она устала и изнервничалась.
После этой реплики мы несколько минут молча ехали по узкой двухполосной дороге, которая вела мимо ферм, пастбищ, лесов и заправочных станций. Наконец Диана продолжила:
– Он обещал прилететь во вторник утром. Я отправлю за ним машину.
Я кивнула. Диану и нашего отца связывали довольно своеобразные отношения. Насколько я знала, они всегда были дружны и до сих пор поддерживали довольно тесный контакт, что, впрочем, не мешало Диане во всеуслышание заявлять – она считает, что Тед не оправдал надежд нашей матери, был скверным мужем и отцом и в конце концов подвел и маму, и Лекси, и меня.
– Спасибо, что ты так быстро решила этот вопрос, – сказала я. «А главное – без моего участия», – добавила я мысленно. – Как там Тед?
Мы почти никогда не называли его папой. Подражая маме, Лекси начала называть его Тедом, как только научилась говорить, а за ней и я тоже стала называть родителей «мама» и «Тед». Возможно, в этом проявилось наше подсознательное стремление дистанцироваться от отца, исключить его из членов семьи, так как на каком-то глубинном уровне мы чувствовали: вряд ли он останется с нами надолго.
– Когда я звонила, он был достаточно трезв, чтобы понять, о чем я ему толкую. Впрочем, не могу обещать, что он останется таковым, когда сойдет с самолета.
Да, как ни печально, но отец был из тех людей, которых не представляешь без бутылки пива в руке. Эту картину я видела изо дня в день с самого раннего детства. Он пил, чтобы проснуться, пил, чтобы заснуть, пил по поводу и без повода. И только на первом курсе университета, на лекциях по психологии, я начала понимать: для Теда алкоголь был лекарством, с помощью которого он пытался лечить сам себя. Несколько позднее я убедилась, что все его поведение полностью соответствовало картине биполярного расстройства средней степени тяжести, хотя официально этот диагноз так и не был ему поставлен. Настроение у него менялось так же быстро, как у Лекси. По временам Тед впадал в угнетенное состояние, которое неожиданно сменялось периодами возбуждения, которые он называл «приступами вдохновения». В такие дни он мог сутками не спать, музицируя, делая бесчисленные наброски карандашом, работая маслом или акварелью. Когда мы были маленькими, эти его приливы энергии нам даже нравились – в таком состоянии Тед мог внезапно (часто – очень поздно) повезти нас в кафе, где мы объедались мороженым, или на каток, или в торговый центр, чтобы посмотреть там два фильма подряд и заодно накупить целую гору кистей, красок, мастихинов. Как-то раз нас занесло в музыкальный магазин, где Тед купил нам по гитаре-укулеле.
В последний раз я видела своего отца чуть больше года назад, когда после смерти бабушки Лекси переезжала в Ласточкино Гнездо. Явно черпая силы в болезни друг друга, он и моя сестра смеялись, и шутили, и рисовали на картонных ящиках с вещами какие-то нелепые картинки, вместо того чтобы просто пронумеровать их. Взятый в аренду пикап для перевозки вещей они грузили как попало, швыряя коробки в кузов, а когда они вывалились обратно на землю, устроили вокруг них какую-то дикую пляску. В конце концов роль бригадира грузчиков пришлось взять на себя мне. Я составила списки вещей и организовала погрузку так, что поместились все коробки и еще осталось место. Не то чтобы я действительно хотела помочь или показать, какая я вся из себя правильная, – на самом деле мне просто хотелось, чтобы переезд поскорее закончился и я смогла вернуться домой. Кипеть от обиды и не показывать этого бывает очень утомительно.
Ради соблюдения приличий мы с отцом каждый месяц перезванивались, задавая друг другу ничего не значащие дежурные вопросы: Как дела? Как работа? Как погода? Что новенького? Мы как будто исполняли какой-то ритуальный танец, старательно держась друг от друга как раз на таком расстоянии, чтобы внешне все выглядело просто и естественно. Никто из нас не испытывал ни малейшего желания погружаться в мир переживаний и проблем другого. Иными словами, установить дистанцию между собой и отцом мне не составило труда, хотя в отношениях с Лекси я так и не смогла этого добиться.
– Нам придется решить кое-какие вопросы, – продолжала тем временем Диана. – Решить, как… как нам поступить. В первую очередь надо определить, чего бы хотела сама Лекси.
– Я знаю, она хотела, чтобы ее кремировали, – сказала я, вспомнив, какой ужас испытывала Лекси, когда три года назад мы поехали выбирать гроб для мамы. «Целую вечность лежать в деревянном ящике?! – воскликнула она, когда мы шли вдоль ряда выставленных для демонстрации образцов. Их крышки были так тщательно отполированы, что в них, как в зеркале, отражались наши лица. – Нет, только не это! Благодарю покорно!»
Воспоминание заставило меня вздрогнуть. Диана истолковала это движение по-своему и, протянув руку, подрегулировала кондиционер.
– Хорошо, пусть будет кремация, – согласилась она. – Бабушку тоже кремировали, а прах закопали в Ласточкином Гнезде, среди роз.
– Я думаю, прах можно развеять над озером Уилмор, – сказала я, вспоминая те летние деньки, когда мы купались там в детстве. По сравнению с ледяной водой бабушкиного бассейна озеро казалось теплым как молоко, и мы, бывало, целыми днями курсировали между этими двумя водоемами. Озеро находилось с другой стороны Бранденбурга, на велосипеде до него можно было добраться меньше чем за пятнадцать минут. На его берегах стояли летние домики и небольшие дачи, там же находился и большой общественный пляж, усыпанный крупным желтым песком, а рядом со спасательной вышкой стояло кафе, где можно было купить очень вкусную жареную рыбу и моллюсков во фритюре. Нередко с нами ездил на озеро и Райан. На багажнике своего велосипеда он привозил целую корзину свежайших рулетов, булочек и сдобного печенья, испеченных его матерью. Мать Райана звали Терри, а отца – Рэнди. Они владели пекарней «Голубая цапля», снабжая выпечкой и свежим хлебом половину города. Терри занималась непосредственно производством, а Рэнди вел бухгалтерию, нанимал работников, заказывал у поставщиков сахар, муку, масло, сухофрукты и прочее.
Изредка мы с Лекси брали с собой на озеро наш желто-голубой надувной матрас. Лекси называла его «Титаник-2». Сидя на нем с самодельным веслом в руках, я сопровождала сестру во время ее заплывов через все озеро на случай, если она устанет, но этого никогда не случалось. Что касалось меня, то я даже не пыталась плавать вместе с сестрой на противоположный берег; я знала, что мне не хватает ни техники, ни выносливости, чтобы сравняться с ней. Даже если бы я старалась изо всех сил, за Лекси мне было никак не угнаться.
Во время этих заплывов сестра никогда со мной не разговаривала и никак не показывала, что помнит о моем присутствии. Лекси хотелось остаться со стихией один на один, все остальное было просто досадной помехой.
Пожалуй, в те наши летние каникулы в Бранденбурге и зародилась любовь Лекси к плаванию. Оно успокаивало ее разум, затмевало собой все остальное. Озеро предназначалось у нее для дальних заплывов, в бабушкином бассейне она совершенствовала технику плавания, нарезая вдоль бортика круг за кругом. Беспокойная и нервная на суше, в воде моя сестра становилась быстрой, грациозной и безмятежной.
– Для поминальной службы я заказала Лилейный зал, – сказала тетя Диана. – Он самый большой, туда точно все поместятся.
Эти ее слова заставили меня призадуматься. Из близких родственников в живых оставались только я, сама Диана и отец. Все остальные умерли. Значит, мы трое плюс Терри и Райан… кто же еще?
– Ты действительно думаешь, что на похороны соберется много народа? – спросила я.
– У твоей сестры было много друзей в городе.
Но, как я ни старалась, мне трудно было это себе представить. Да, я помнила, что Лекси умеет быть душой компании и блистать на вечеринках, но настоящих друзей у нее было очень мало. Точнее, не было вовсе, и прежде всего потому, что общаться с ней было непросто. Лекси легко привлекала людей к себе и с такой же легкостью отталкивала. Вряд ли что-то изменилось за тот год с небольшим, который она прожила в Бранденбурге.
Тем временем мы въехали в город. За окном замелькали знакомые пейзажи – пожарная часть, универмаг «Четыре угла», бакалейная лавка, методистская церковь, на ограде которой висело большое объявление: «Сегодня после службы пикник для желающих!» Насколько я могла видеть, желающие уже начали собираться на лужайке перед входом – стелить одеяла, раскладывать принесенную с собой снедь и бутылки с содовой.
– Да, хорошо, что нам пришло в голову устроить поминальную службу в траурном зале, – сказала я. – Лекси ненавидела церкви.
Моя сестра действительно относилась к религии с изрядным недоверием, хотя был период, когда она пыталась найти себе что-то по душе. В течение нескольких недель Лекси была буддисткой и даже провела одно лето в ашраме где-то на севере штата Нью-Йорк, потом посещала «молчаливые богослужения» квакеров, ездила еще куда-то… Складывалось впечатление, будто Лекси что-то ищет, быть может, даже ищет какую-то важную часть себя, своей души, без которой она не может чувствовать себя целой.
– А ты веришь в Бога? – спросила она меня прошлым летом.
– Нет, – сказала я. – А ты?
– Я верю в тысячу маленьких богов, – был ответ.
Об этой тысяче маленьких богов моей сестры я и размышляла, когда «Линкольн» свернул на длинную подъездную дорогу к Ласточкиному Гнезду – увитому плющом каменному дому, который маячил впереди, словно небольшая гора. На заднем плане, образуя безупречный фон, высились два высоких, заросших лесом холма: Божья горка слева и Чертова гора справа. Согласно городским легендам, первопоселенцы назвали правый холм «Чертовым» за крутые, каменистые склоны, подняться по которым было не каждому под силу. Что касалось левого холма, то его назвали в честь французских иммигрантов по фамилии Божэ́, которые много десятилетий назад построили себе дом у самого подножья.
В детстве эти объяснения казались нам с Лекси довольно скучными, поэтому мы начали сочинять собственные истории о том, как в лесах позади Ласточкиного Гнезда сражались за души людей Бог и дьявол. Бывало, Лекси показывала на холмы и говорила:
– Видишь, Чертова гора выше? Значит, дьявол победил!
Между холмами залегала небольшая долина, которую пересекал ручей, впадавший в конце концов в текущую с обратной стороны холмов реку.
– А это еще что за новости? – удивилась я, показывая на новенькие таблички с надписью «Частная территория. Прохода нет», прибитые к деревьям вдоль дороги.
– Их установила Лекси, – поджав губы, сказала Диана.
Таблички как-то не вязались с образом человека, у которого, как только что уверяла Диана, «много друзей в городе». Мне даже захотелось спросить, с чего бы это Лекси вздумалось не подпускать к себе своих многочисленных друзей, но я вовремя прикусила язык.
У дверей дома стоял желтый «Мустанг» моей покойной сестры. Для Вермонта с его долгими, студеными зимами кабриолет был машиной по меньшей мере непрактичной, но «Мустанг» был настолько в стиле Лекси, что при виде его я снова почувствовала на глазах слезы.
Тетя Диана положила руку мне на предплечье.
– Ну, ты готова? – спросила она, поглядывая то на дом, то на меня.
Она уже предупредила, что не успела почти ничего убрать и что в доме царит страшный беспорядок.
– Какая теперь разница? – ответила я, беспомощно пожимая плечами.
* * *
Все начало меняться в то лето, когда мне было десять, а Лекси – тринадцать. Всю зиму она проболела и почти безвылазно сидела в своей комнате, обложившись книгами, карандашами, блокнотами для эскизов. Коротать время ей помогал и старый телевизор, который папа притащил из подвала. Когда весной Лекси появилась наконец из своей берлоги, она была уже другой. И дело было не в том, что за время болезни она вытянулась и сильно похудела. Отчего-то ей стало труднее сосредоточиться на обращенных к ней вопросах. Лекси быстрее раздражалась и ругалась почти без передышки. Вообще-то бранные словечки у нас были под запретом, но теперь мама пропускала их мимо ушей. Что касалось отца, то его они, по-моему, только забавляли. Больше всего он веселился, когда Лекси использовала его собственные ругательства вроде «членососные пылесосы» (ее излюбленное выражение). Мне мама велела не обращать внимания на раздражительность сестры.
– Это гормоны, – сказала она. – С твоей сестрой происходят большие перемены.
Тогда я подумала, что «большие перемены» означают первую менструацию. Я действительно замечала в унитазе обертки от прокладок и тампоны, но мне казалось – это совершенно естественная вещь и нечего тут огород городить. Но мама, видимо, считала иначе. Во всяком случае, она носилась с Лекси как курица с первым яйцом – покупала ей новые вещи, какие-то особые маски для лица, заколки со стразами и витамины от прыщей. Это мало помогало – казалось, Лекси не может усидеть на месте и минуты, такая она стала дерганая. Не в силах уснуть, она часто спускалась по ночам к отцу в гараж, где он оборудовал художественную мастерскую. Там они слушали классический рок, резались в карты или изготавливали из проволоки и канцелярских скрепок странного вида скульптуры. Как-то раз они проторчали в гараже всю ночь, пытаясь сделать пейнтбольную машину из старого карточного стола, нескольких мышеловок, гвоздей, ржавых кроватных колесиков и обрезков садового шланга.
Когда тем летом мы снова оказались в Ласточкином Гнезде, у Лекси появилась новая привычка. Теперь она старалась посвящать меня во все свои тайны и секреты и по вечерам подолгу не давала мне заснуть. Она тарахтела и тарахтела, рассказывала какие-то запутанные истории без конца и без начала, заплетала и расплетала мне волосы или красила мне ногти ярким дорогим лаком, который купила ей перед отъездом мама (интересно, зачем мог понадобиться в Ласточкином Гнезде модный лак?). Бывали, однако, дни, когда Лекси без всякой видимой причины наотрез отказывалась выходить из своей спальни.
Однажды ночью, проснувшись по малой нужде, я вдруг заметила в ее комнате свет. Заглянув внутрь, я, однако, увидела, что в спальне никого нет. Не было Лекси и внизу, и вообще в доме, хотя часы показывали начало третьего ночи. Я сразу догадалась, где ее искать. Потихоньку открыв входную дверь, я спустилась на дорожку и направилась к бассейну.