Темный источник

Диана проследила за моим взглядом и, наклонившись, достала из бассейна маленький бумажный кораблик, сложенный из тетрадного листка.

– Просто мусор, – сказала она, скомкав кораблик в руке.

– Ты свалился, когда полез доставать кораблик? – спросила я отца.

– Нет. И вообще, я не падал. Я сам прыгнул в воду.

– Зачем? – удивилась я.

– В воде кто-то был, – ответил он и добавил, понизив голос: – Мне показалось, что там Лекси!





Глава 18




12 декабря 1929 г.

Лейнсборо, Нью-Гэмпшир

Ребенок внутри меня растет. Ворочается, подает сигналы своей особой азбукой Морзе; кажется, даже смеется. Он будит меня среди ночи словно для того, чтобы сказать: «Привет, я здесь! Я плаваю в твоем животе!»

Мой живот еще больше разбух, но я стараюсь следовать привычной рутине. По воскресеньям я хожу в церковь. По понедельникам посещаю швейный кружок. По средам у нас заседание женского отделения Ассоциации ветеранов. В четверг я играю в бридж в клубе. В пятницу штопаю белье и занимаюсь домашними делами.

К сожалению, экономическая ситуация в стране продолжает ухудшаться. Литейный завод в Сент-Олбансе закрылся. Бумажная фабрика работает по полдня. У пациентов Уилла осталось так мало денег, что они платят нам продуктами – свежим молоком, яйцами, маслом, домашним вином, овощами. Некоторые и вовсе приходят очищать наш двор и подъездную дорожку от снега. По нам кризис ударил не так сильно (Уилл был прав, когда говорил, что врачи нужны во все времена), но люди вокруг с каждым днем живут все хуже и хуже. И это просто ужасно.

Да, со стороны может показаться, будто я очень занята, но в действительности у меня только одно настоящее дело. Я жду. Сидя по вечерам у пылающего очага, я смотрю в огонь и жду, когда кончится зима и наступит весна. Весна, когда появится на свет наша дочь.

Бедняжка Миртл сама не своя с тех пор, как съездила к источнику. Уилл прописал ей лекарство от нервов, но, по-моему, оно ей почти не помогает. Миртл очень исхудала – платья висят на ней как на вешалке, но главное не в этом. Моя подруга буквально ни секунды не может оставаться в покое – она все время суетится и без конца болтает о всякой ерунде. Несколько раз я замечала, как она вздрагивает без всякой видимой причины. Что-то ее гнетет и пугает, но я могу только гадать, что именно, тем более что Феликс чувствует себя лучше. Намного лучше. Он снова ходит (Уилл говорит, что не понимает, как это возможно!) и по мере сил заботится о Миртл. Они вместе бывают в церкви, вместе работают в магазине, хотя торговля, конечно, идет не так хорошо, как раньше.

Однажды Миртл призналась мне, что по ночам ее мучают кошмары. Она сказала, ей все время снится женщина, которую, как ей показалось, она видела в воде источника. Я сказала, что ей нужно постараться как можно скорее о ней забыть, но Миртл только покачала головой.

– Но почему? В чем дело? – удивилась я. – Ты своего добилась: твой муж поправился. Думай лучше об этом!

Но успокоить Миртл мне так и не удалось.

Впрочем, мне и самой хотелось бы поскорей забыть все, что рассказывала Миртл о поездке к источнику. Эта история крутится и крутится у меня в голове, и меня все больше пугают вечерние тени, сгущающиеся по углам комнаты, когда я долгими холодными вечерами сижу у очага. Боюсь, что со временем я сделаюсь такой же нервной, как Миртл.

Хуже всего я чувствую себя, когда остаюсь дома одна. Чтобы справиться с нервами, я включаю все лампы, ставлю на патефон, который Уилл подарил мне на прошлый день рождения, пластинку Бесси Смит и начинаю делать что-нибудь по хозяйству. Я пеку хлеб, чиню одежду, вышиваю, готовлю рагу или жаркое. Иногда, чтобы приободриться, я даже напеваю себе под нос: «Я – миссис Монро, и у меня будет ребенок! Все идет отлично. Я счастлива, счастлива, счастлива!»

Чаще всего я занимаюсь уборкой. Я мою, чищу, скоблю, и от этого мои руки становятся красными, как у прачки, а кожа трескается. Я мою полы и обметаю стены, я полирую мебель и натираю паркет. Еще никогда наш дом не был таким безупречно чистым.

И все равно, готовлю ли я тесто или опускаю щетку в ведро с мыльной водой, какая-то часть моего мозга пытается найти ответ на вопрос: действительно ли Миртл видела в бассейне Элизу Хардинг или ей только почудилось?

И каждый раз, когда я ловлю себя на этой мысли, я холодею с ног до головы, словно ледяной ветер, который стучит в окна моего дома, сумел каким-то образом прорваться в комнаты.



15 декабря 1929 г.

Сегодня у нас был первый настоящий зимний буран. Я сварила горячий шоколад, и мы с Уиллом вместе смотрели из окон, как снег заметает подъездную дорожку и ложится у стен и дверей большими сугробами, погружая дом в тишину.

– А вдруг его будет столько, что мы не сумеем выйти? – спросила я.

– Сумеем, – ответил Уилл.

– Ну а все-таки?.. Что, если снег будет идти долго-долго и наш дом заметет по самую крышу? Мы же просто не сможем открыть дверь!

Он рассмеялся:

– Тогда я выпрыгну из чердачного окна и пойду за помощью. – Он поцеловал меня в лоб. – Не волнуйся, Этель, все будет хорошо.

Я ненадолго закрыла глаза.

«Я – миссис Монро, и за окнами идет снег, но я не буду волноваться. Не буду. Не буду. Не буду».

– О чем ты думаешь, дорогая?

Я открыла глаза.


– О том, какая я счастливая.

Мы развели в камине огонь и сели играть в парчиси[10], с азартом бросая кости и передвигая фишки по игровому полю. Несмотря на то что мы недавно поужинали (на ужин было тушеное мясо, которое еще не остыло и стояло на плите), я вдруг почувствовала зверский голод. В последнее время я ела много и жадно, ела буквально все подряд. К примеру, мне могло вдруг захотеться сырого картофеля, квашеной капусты, вареной свеклы или мятного желе. Буквально вчера я поймала себя на том, что тщательно пережевываю шкурку апельсина, наслаждаясь ее ароматной горечью.

Прервав игру, я вышла на кухню, достала из овощного ящика брюкву и откусила большой кусок, даже не очистив ее от приставшей земли, которая приятно заскрипела у меня на зубах.

«Я – миссис Монро, и у меня странные вкусы».

Когда я вернулась, Уилл сидел у камина с книгой и бокалом бренди. Убедившись, что он погружен в чтение, я с самым деловым видом прошла в кладовую и, встав на маленький стул-стремянку, сдвинула в сторону банки с консервированными помидорами, кукурузой и бобами, которые мы заготовили летом. За ними, в самом дальнем углу, стояла склянка с водой, которую привезла мне Миртл. Я старалась расходовать ее очень экономно, но все когда-нибудь приходит к концу. Закончилась и волшебная вода – в банке ее оставалось буквально на один глоток. Отвернув крышку, я поднесла банку к губам и сделала этот глоток. Мой рот заполнился резким металлическим вкусом воды, и я невольно закрыла глаза от удовольствия. На те несколько секунд, пока я ощущала на языке этот вкус, я как будто перенеслась назад во времени, снова оказавшись в воде источника, которая поддерживала меня и ласкала, растворяя все мои волнения и страхи.

Чья-то рука схватила меня за талию, и я задержала дыхание, в полной уверенности, что она утащит меня в холодную глубину.

– Что это ты делаешь, Этель? – спросил Уилл.

Я открыла глаза и обнаружила, что все еще стою на стуле-стремянке, держась одной рукой за полку. В другой руке я сжимала пустую банку.

– Я… я хотела просто достать банку бобов на завтра, – сказала я и действительно сняла с полки банку консервов. Уилл помог мне спуститься со стула.

– Тебе следует быть как можно осторожнее, – ласково сказал он, коснувшись рукой моего раздувшегося живота. Он не мог не заметить пустую банку из-под воды, которую я так и не выпустила, но почему-то не задал больше ни одного вопроса.



1 января 1930 г.

Буквально накануне Нового года Феликсу внезапно стало хуже. Миртл примчалась к нам без пальто, без шапки и в домашних туфлях – просто удивительно, как она ничего себе не отморозила. Она, впрочем, не замечала ни холода, ни сосулек в волосах – Миртл была на грани истерики.

Я провела ее в гостиную, усадила у огня и закутала в толстое шерстяное одеяло.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – утешала я подругу. – Уилл знает, что нужно делать. – И, чтобы она побыстрее успокоилась и согрелась, я налила ей бокал яблочного бренди.

Пока Уилл собирал свой докторский саквояж, Миртл наклонилась ко мне и шепнула:

– У тебя не осталось той воды? Хотя бы капельки?

Ее глаза сверкали, но в глубине их таилось отчаяние. Как она сказала, ее запас воды иссяк: последние несколько глотков Феликс допил три дня назад и почти сразу перестал чувствовать собственные ноги, только на этот раз странное онемение распространилось выше. Сейчас, сказала Миртл, у него почти не действуют руки, но хуже всего было то, что и дышал Феликс лишь с огромным трудом.

– Мне очень нужна эта вода, но я никак не могу заставить себя снова отправиться туда. – Миртл плотнее закуталась в одеяло, а ее руки продолжали беспрестанно мять и скручивать край ткани. Несмотря на тепло огня и выпитое бренди, она продолжала дрожать. – Конечно, мне следовало съездить к источнику еще до того, как началась зима, но я никак ее могла справиться с собой. Я боялась… Ты даже не представляешь себе, как я боялась!

Я похлопала ее по плечу и сказала, чтобы она не волновалась и что все будет хорошо. Увы, я жестоко ошиблась.

Как сказал мне впоследствии Уилл, который сам отвез Феликса в больницу, сделать было ничего нельзя.

К утру муж Миртл умер. Врачи сказали – у него была запущенная спинальная инфекция.

Так печально начался для нас новый, одна тысяча девятьсот тридцатый год.

Уилл провел в больнице всю ночь и вернулся домой очень усталый. Глаза у него покраснели, лоб прорезали две глубокие морщины. Крепко обняв меня, он поцеловал меня в волосы.

– Откровенно говоря, Этель, – сказал он, – просто чудо, что Феликс прожил так долго и при этом ходил своими ногами, а не ездил в инвалидном кресле. Пуля в позвоночнике, осколочные ранения ноги… Они уже давно должны были свести его в могилу.

Я вышла в коридор и сняла с вешалки пальто и шляпу.

– Ты куда, Этель?

– К Миртл, естественно. Такая ужасная новость… Ее нельзя оставлять одну.

Уилл покачал головой:

– Миртл все еще в больнице. Ее накачали успокоительным.

– Тогда я поеду к ней туда…

Уилл подошел ко мне, взял у меня из рук пальто и повесил обратно на вешалку.

– Никуда ты не поедешь. Миртл на себя не похожа, ей сейчас не до визитов. А если ты увидишь ее в таком состоянии, ты и сама расстроишься.

– Но я…

– Думай о ребенке, – сказал он, прижимая ладонь к моему животу.



8 января 1930 г.