Темнейшая ночь

«Куда ты идешь?» поинтересовалась она. «Не бросай меня здесь».

«Некогда вести тебя в безопасное место. Тебе самой придется его найти». Он развернулся, показывая ей свои широкие плечи и твердую, удаляющуюся спину, прежде чем бросить через плечо, «Не возвращайся на эту гору, женщина. В следующий раз, ты не найдешь меня столь великодушным».

«Я не возвращусь. Куда бы ты ни шел, я последую за тобой». Угроза, да, но ее она и намеревалась держаться.

Мэддокс остановился и обернулся к ней лицом, стискивая зубы с еще более устрашающим видом. «Могу убить тебя здесь и сейчас, Наживка, как и должен. Как тогда ты последуешь за мной?»

Наживка, опять. Ее сердце беспорядочно колотилось в груди, но она решительно встретила его пристальный взгляд, надеясь, что лучше казаться упрямой и целеустремленной, чем просто окаменевшей. «Поверь мне, я бы желала, чтоб ты так и поступил, чем бросил меня одну с голосами».

Проклятие, шипение боли. Он согнулся пополам.

Теряя свою браваду пред лицом беспокойства, Эшлин примчалась к нему. Она провела пальцами по его спине, ища ранение. Нечто смявшее это громоздкое чудовище должно было быть необычайным. Он отпихнул ее прочь, и она споткнулась от неожиданного насилия.

«Нет», он сказал, и она поклялась бы, что он говорил двумя отдельными голосами. Один был человеческим. Второй…чьим-то более могущественным. Он звучал как гром, отражаясь в ночи. «Не прикасаться».

«Ты ранен?» реабилитировалась она, стараясь не выказать, как плохо завершились его действия. «Может, я могу помочь. Я…»

«Убирайся или умри», он обернулся и прыгнул вперед, растворяясь в ночи.

Болтовня обрушилась на ее мозг, словно она просто ожидала его ухода. Теперь она казалась громче, чем когда-либо прежде, трубя после драгоценной тишины.

Langnak ithon kel moradni.

Ковыляя во взятом Мэддоксом направлении, Эшлин прикрыла свои уши. «Подожди», она стонала. Заткнитесь, Заткнитесь, Заткнитесь. «Подожди. Пожалуйста» Ее ноги путались в сломанных ветвях, и она упала вновь на землю. Острая боль резанула ее щиколотку. Хныча, она приподнялась на руки и колени и поползла.

Ate iteleted let minket veszejbe.

Не могла останавливаться. Должна догнать его. Ветер хлестал ее, такой же острый как кинжалы Мэддокса.

Еще и еще голоса шумели.

Неистовый рев прорезал ночь, сотрясая землю, дребезжа деревьями.

Неожиданно Мэддокс оказался возле нее снова, прогоняя голоса. «Глупая Наживка», отрезал он. Добавил скорее себе, «глупый воин».

Выкрикивая от облегчения, она обхватила его руками. Крепко стискивая. Желая никогда не отпускать – хоть бы он и носил по-прежнему жуткую костлявую маску. Слезы заструились по щекам, кристаллизуясь на ее коже. «Спасибо. Спасибо, что вернулся. Спасибо». Она спрятала голову в изгибе его шеи, точно так, как хотела сделать это ранее. Когда ее щека прильнула к его голой шее, она содрогнулась, те теплые покалывания проскользнули сквозь нее еще раз.

«Ты будешь сожалеть об этом», проговорил он, подхватывая ее одним движением на свое плечо, словно мешок с картошкой.

Ее это не заботило. Она была с ним, голоса убрались прочь, и это было единственной значимой вещью.

Мэддокс ускорил движение, маневрируя меж этих призрачных деревьев. Все чаще, он ворчал словно от боли. Рычал словно от ярости. Эшлин умоляла опустить ее, чтобы облегчить его от тяжести ее веса, он ущипнул внутреннюю сторону ее бедра, в молчаливом приказе заткнуться к чертовой матери. В конце концов, она расслабилась в его руках и просто наслаждалась ездой. Если б только эта радость могла длиться вечно.





Глава третья.




Домой, домой, домой. Мэддокс мысленно напевал приказ, старясь отвлечься от боли.

Стараясь подавить побуждение к насилию…побуждение неуклонно нараставшее. Женщина – Эшлин – подпрыгивала на его плече, как непрошенное напоминание, что он может сломаться в любой момент и зарезать всех кто попадется под руку. Ее, в особенности.

Ты хотел потонуть в женщине, съязвил дух. Вот твой шанс. Тони в ее крови.

Его руки сжались в кулаки. Ему надо было подумать, но он не мог превозмочь боль. Она упоминала силу, прося его помощи. Не так ли? Кое-что из сказанного ею было утрачено посреди рычания в его голове. Все что он твердо знал, это то, что ему следовало оставить ее, как и намеревался.

Но он услышал ее выкрик: звук страждущего, подобный тому безумному реву, что Мэддокс сам часто хотел издать. Нечто внутри него глубоко отозвалось, и заполнило его потребностью помочь ей, потребностью коснуться ее мягкой кожи еще один раз. Потребностью, что каким-то образом смогла пересилить Насилие. Восхитительный, невероятный подвиг.

И он вернулся к ней, даже зная, что с ним она в большей опасности, чем была бы одна в лесу. Даже зная, что она скорей всего должна была отвлечь его и помочь Ловцам получить доступ в крепость.

Глупец. Теперь она была распростерта на нем, ее женственный аромат дразнил его обоняние, все ее мягкие изгибы были доступны ему для исследования.

Или для нарезания ломтиками, демон подсказал.

Она околдовывающе прекрасна, и было легко понять почему Ловцы прислали ее. Кто пожелает испортить такую сочную женственность? Кто отвергнет столь явную чувственность? Не он, как казалось.

Дурак, бессловесно чертыхнулся он снова. Ловцы! Они действительно были в Будапеште, их татуировки – мрачное напоминание о тех темных, темных днях в Греции. Ясно, что они снова искали крови, поскольку каждый из четырех мужчин, следовавших за Эшлин, нес пистолет и глушитель. Как на смертных, они бились с искусными навыками.

Мэддокс оказался победителем в тот кровавом тет-а-тете, но не оказался невредимым. Его нога внизу была порезана, и одно из его ребер было, несомненно, сломано.


Время, казалось, лишь отточило их умения.

Он гадал, как отреагирует Эшлин, узнав, что они погибли. Будет плакать? Вопить? Ругаться? Нападет на него в припадке горькой ярости?

Ожидали ли другие в городе?

В данный момент, он, казалось, не мог себя заставить волноваться об этом. Удерживая Эшлин в своих руках, он был в восторге: ад, которым была его жизнь, на мгновение отступал, оставляя лишь…нечто, чему он не смог бы дать названия. Желание, возможно. Нет. Он отверг слово моментально. Оно не могло пояснить напряжения, натиска, жара.

Мгновенная одержимость, может быть.

Чем бы это ни было, ему это не нравилось. Это было более могущественно, чем все испытанное ранее, угрожающее управлять им. Мэддоксу не нужна была другая сила, пытающаяся нажимать на его тайные пружины.

Она была просто так…прекрасна. Так прекрасна, что было почти больно смотреть на нее. Ее кожа – гладкая и податливая, как корица, погруженная в медовый напиток, затем сбитая в крем, чтоб слизывать. Ее глаза – того же медового оттенка и такие колдовские, что у него защемило в груди. Он никогда не видал смертную так страдающей и ощутил странное сходство с ней.

Когда пряди длинных, шелковых волос, также цвета меда, но с прожилками меди и кварца, пушились вокруг ее нежных черт лица, он возжаждал. Он возжелал. Захотел прикоснуться, вкусить. Захотел поглотить. Потребить. Но не желал причинять вреда. Осознание этого постоянно восхищало его.

Эшлин…Ее имя шепталось в его мыслях, нежное, как и сама женщина. Привести ее в крепость было против правил, было угрозой их самым оберегаемым секретам. Он должен был стыдиться, неся ее вперед, а не прочь, а она должна бы кричать в ужасе.

По-видимому, слово должен не значило ничего ни для одного из них.

Почему она не кричит? Важнее, почему она не кричала? Когда он впервые накинулся на нее, покрытый кровью ее союзников, очаровательная улыбка осветила ее лицо, пухлые губы приоткрылись, демонстрируя идеальные белые зубы.

Вспоминая ту улыбку, Мэддокс испытал толчок надоедливого возбуждения. Под ним, однако, замешательство все еще медлило. Хотя прошла вечность с тех пор, как он в последний раз имел дело с Наживкой, он не припоминал, чтоб они были так откровенны в своем удовлетворении.

Даже Хадия, Наживка помогшая поставить Бадена, хранителя Недоверия, на колени.

Хадия идеально сыграла оскорбленную, напуганную душу. Видя ее, Баден решился действовать без подозрений, впервые с той поры как демон был помещен в него. Или нет. Мэддокс всегда гадал, мог ли человек желать своей смерти. Если так, он понимал его желание. Он был ударен кинжалом в горло через несколько мгновений, после того как открыл свое жилище для Хадии – которая взамен впустила вооруженных Ловцов.

Похоже, сам удар не убил бы Бадена. Ловцы, однако, затем отрубили ему голову. У Бадена ни осталось шанса. И бессмертный не смог бы оправиться от такого.

Он был хорошим человеком, прекрасным воином, и не заслуживал такой кровавой кончины. Мэддокс, однако…

Мое убийство будет оправдано.

Наживка перед Баденом соблазнила Париса. Не то чтобы такая вещь требовала больших усилий. В процессе, Ловцы ворвались в опочивальню женщины и ударили воина ножом в спину, намереваясь ослабить его, перед тем как добраться до его головы.

Парису, однако, секс придавал сил. Даже раненый, он смог расчистить себе путь и убить всех вокруг себя.

Мэддокс не мог представить себе женщину в его руках достаточно трусливой, чтоб ударить исподтишка. Она смотрела ему в лицо и не отступила, даже когда дух внутри него шумно требовал освобождения. Возможно, Эшлин и была невиновной. Он не нашел камер или динамита на деревьях, возле которых она задерживалась. Возможно…

«Возможно, ты больший дурак, чем сам осознаешь», пробормотал он.

«Что?»

Он игнорировал ее, зная, что так будет безопасней. Ее голос был мягок и мелодичен, и подстрекал духа, дразня своей нежностью. Лучше держать ее молчащей.

Наконец он заметил темные, хрупкие камни крепости. Не слишком быстро. Мучительная боль прорезала его живот, почти опрокидывая его наземь.

Насилие струилось по его венам и переливалось в его крови.

«Нет».

Убивай. Рань. Увечь.

«Нет!»

Убивай. Рань. Увечь.

«Мэддокс?»

Дух зарычал, отчаянно, так отчаянно желая освободиться. Сопротивляйся, приказал он себе. Оставайся спокоен. Он втянул воздух в легкие, задержал его, медленно освободил. Убивай. Рань. Увечь. Убивай. Рань. Увечь. «Я буду сопротивляться. Я не монстр».

Посмотрим…

Его ногти удлинились, зудя от непреклонной нужды бить. Если он не успокоится, он скоро будет нападать на всех и каждого в радиусе своего достижения. Он будет убивать, без жалости, без сомнений. Он уничтожит свой дом камень за камнем, круша и раздирая. Свирепствуя. Он уничтожит всех внутри него. И он скорее будет гореть в аду вечность, чем сотворит подобное.

«Мэддокс?» Эшлин сказала опять. Ее сладкий голосок проплыл к его ушам, мольба, что частично была целебным бальзамом, а частично разжигала страсть. «Чего…»

«Тихо». Он сбросил ее с плеча, все еще крепко держа, и втолкнул в парадную дверь, почти сорвав дерево с петель. Разозленные голоса приветствовали его. Торин, Люциен и Рейес стояли в фойе, спорили.

«Ты не должен был позволять ему уходить», Люциен сказал. «Он превращается в животное, Торин, в истребителя…»

«Прекратите», заорал Мэддокс. «Помогите!»