Танец марионеток

– Что это? Неужели у меня на глазах развивается какой-то мыслительный процесс? Не может быть.

– Что я сделал? Чем заслужил все эти любезности?

– Ничего, не считая того, что ты со своими ребятами растоптал своими сапожищами всю мою деятельность за последние несколько месяцев. Но ведь кто-то должен наконец объяснить вам, что в разведке важно заботиться о постоянных источниках информации, а не выжимать их, как губку, и перерезать горло. Всякий раз, когда мне удается внедриться в какую-нибудь среду, вы тараните дверь подпольной квартиры или пытаете какого-нибудь первого попавшегося бедолагу, и вся организация тает, как дым, а я остаюсь ни с чем. Если бы вы сами были хоть в чем-то компетентны… но нет, единственное, что вы умеете, это брать языка и пытать его в надежде, что он выдаст кого-то более важного.

– Для шпионки ты слишком болтлива, – заметил Ферре.

– Не ной, мы уже почти пришли.

Мы свернули в узкую улочку, зажатую между рядами невысоких каменных зданий. Я не знал этого района. Мы находились где-то в северо-восточной части города, где жили в основном мелкие ремесленники. Я не понимал, почему именно здесь назначила встречу представительница богатейшей семьи провинции. Наша проводница внезапно свернула вправо и повела нас по узкой тропинке между двумя неприметными домами. Мы оказались на захламленном дворе, который местные жители, по-видимому, использовали в качестве свалки. Солнце уже село, и вокруг не было видно ни одной живой души. Марианна остановилась и указала рукой направление по диагонали через весь двор.

– Идите туда, и окажетесь на месте. Там вас будет ждать один придурок на службе у Вээн. Уверен, он вас узнает и проведет дальше.

Сказав это, она развернулась и исчезла из виду. Мы двинулись в указанном направлении и вскоре заметили двух вооруженных охранников, дремавших на посту у входа в какую-то ветхую постройку, больше напоминавшую разваливающийся сарай. Когда же мы сделали еще десяток шагов, из мрака показался Вильгельм. Он стоял чуть дальше позади охранников, прямой как шест, в безупречной ливрее рода ван Доррен.

– Этот господин – наш гость, – сообщил он охране, указывая на меня, хотя те даже не вздрогнули, когда мы приблизились. Затем обратился к Ферре: – Боюсь, приглашение действительно только для одного человека.

Ферре пожал плечами и отошел немного в сторону, чтобы прислониться к стене здания. Вильгельм знаком указал мне, чтобы я последовал за ним.

– Госпожа уже ждет.

Он открыл дверь, я переступил порог и тут же резко затормозил. В помещении было полно вооруженных людей. Я справился с первым инстинктивным порывом бежать, понимая, что за спиной стоит Вильгельм и может без труда остановить меня. Несколько мгновений я стоял совершенно парализованный, но когда глаза привыкли к свету, я понял, что моя реакция была излишней. Да, в здании – на самом деле большом, гнилом сарае – находилось несколько десятков вооруженных головорезов. Однако они не проявляли никакого намерения немедленно наброситься на меня, а сидели в разных местах, разбившись по мелким или крупным группам, играли в карты или вполголоса разговаривали, смертельно при этом скучая. Никто из них не обратил на мое появление ни малейшего внимания.

Вильгельм наклонился к моему уху.

– Все гости настаивают на том, чтобы их сопровождали телохранители, но семья ван Доррен обеспечивает высочайший уровень безопасности.

– Судя по охранникам у входа, вряд ли стоит удивляться желанию гостей, – прокомментировал я, хотя понятия не имел, что тут происходит.

– Часовые здесь исключительно для формальности. У семьи есть иные, более деликатные способы гарантировать безопасность своих гостей.

Мы повернулись направо, где у стены стоял огромный дубовый стол, на котором была разложена внушительная коллекция всевозможного оружия.

– Я бы попросил оставить здесь меч, – сказал мой проводник. – Оружие неприемлемо для нас, по крайней мере, на время состязаний. Железо и сталь – это осквернение традиции.

Не говоря ни слова, я снял с пояса меч и положил его на стол, а после секундного колебания добавил еще и два ножа.

– Сюда, пожалуйста.

Вильгельм нагнулся и поднял люк в полу, приглашающим жестом указывая на ведущую вниз лестницу.

Мы преодолели по меньшей мере несколько десятков высеченных в камне ступеней, прочная конструкция которых никак не сочеталась с состоянием расположенной над нами развалюхи. Освещение было тусклым, но когда я протянул руку, чтобы коснуться стены, то почувствовал гладкий, тщательно отполированный камень.

– Осторожно, – предупредил Вильгельм. – Представление уже началось, и свет погасили. Упасть в этом месте было бы очень неприятно.

Я не задавал никаких вопросов и не просил объяснений, надеясь, что произвожу впечатление человека, контролирующего ситуацию. Лестница закончилась, и мы вышли в коридор, выложенный каменной плиткой. Справа и слева я разглядел овальные ниши в стенах, а туннель вел дальше, обрываясь через десяток шагов очередным пролетом ступенек. Я бездумно продолжал идти вперед, пока Вильгельм не схватил меня за руку и не остановил.

– Плохая идея, – он потянул меня направо. – Ложа госпожи вон там.

Мы вошли в один из овальных проемов и преодолели еще десяток шагов по тесному коридору, пока не оказались в месте, которое действительно напоминало театральную ложу. В темноте мне удалось разглядеть обложенный подушками диван и стройную женщину в темной епанче. Ее тяжелые ездовые сапоги упирались в деревянную балюстраду. Я был почти уверен, что заметил, как между складками ткани блеснул металл. Осквернение, да?

– Спасибо, Вильгельм.

Слуга ван Дорренов поклонился:

– Я буду в пределах досягаемости, госпожа.

– Будь немного подальше.

Вильгельм снова поклонился и исчез в коридоре. Я остановился далеко от балюстрады и не мог видеть того, что происходило внизу, но сдержал искушение заглянуть туда. Я стоял на месте и терпеливо смотрел на женщину передо мной. Никто из нас не поздоровался и не представился. Мне казалось, что это лишнее.

– Смелей взгляни, – промолвила Вээн ван Доррен. – Я вижу, что тебя снедает любопытство.

Я подошел к балюстраде и посмотрел вниз. В нескольких десятках метров подо мной располагалась площадка, залитая светом факелов. В ее центре был выложен маленький круг из овальных камней, в котором кружили две фигуры, которые то и дело сходились в быстрой схватке и обменивались ударами голых кулаков. Сфокусировав на них взгляд, я понял, что на обоих воинах ничего нет, кроме накинутых на голову и спину звериных шкур с ощеренными пастями. Темнота, наполнявшая всё пространство, кроме освещенного круга внизу, мешала определить, насколько велико было помещение, в котором мы находились. Судя по расстоянию от ложи Вээн до площадки, все это сооружение могло иметь такие же размеры, как арены боев на Другом Берегу, куда вмещались многотысячные толпы. Однако никаких толп я не видел. Да, слышал доносившееся из темноты гуканье и ободряющие крики, особенно с мест, расположенных непосредственно перед рингом, но это были скорее одиночные отрывистые возгласы, а не рев разъяренных масс. Это были скорее небольшие сборища в ложах вроде той, где я сейчас находился. Элитарная забава.

– Что мы, собственно, смотрим? – спросил я.

– Ва’леагха Ва’дхагха. Ты можешь это перевести?

– Смерть внутри… нет, внутренняя борьба? Волка и медведя? Бессмыслица какая-то.

– Слишком буквально, но в этом тебя трудно винить. Эрейский язык не способен правильно передать смысл этого выражения. «Борьба душ», вот так, пожалуй, будет ближе всего. Замечу только, что в оригинале слова, обозначающие волка и медведя, не только не разделены союзом, но и как бы обрезаны и сливаются воедино с термином, означающим внутреннюю борьбу. Бойцы во время стычки на ринге становятся единым целым, утрачивают внешние различия и видовые особенности. Они сливаются в едином теле зверя, внутри которого бушует битва душ. Победитель получает власть над спаянным телом и забирает себе силу противника. Если бы ты спросил этих фанатиков в первом ряду, что так громко кричат и воют, подобно животным, они сказали бы тебе, что в Ва’леагха Ва’дхагха сила мышц не имеет значения, имеет значение только сила духа.

– Я слышал об этих боях раньше, но всегда был уверен, что это развлечение устраивают в подозрительных притонах на радость примитивной кровожадной черни.


– Это и есть подозрительный притон, а мы примитивная кровожадная чернь.

– В помещении царит полумрак, а большинство зрителей скрывает головы под капюшонами, но я мог бы поклясться, что в соседней ложе узнаю нескольких шишек из купеческих кварталов, у других же на шеях висят золотые медальоны, которые можно увидеть только во дворце губернатора. Не говоря уже о том, что здесь нет примитивных скамеек, на которые обычно усаживается плебс, – только удобные диваны и уединенные ложи под надзором вооруженных до зубов мрачных парней.

Движением головы я указал на проем, в котором исчез Вильгельм.

– Это не меняет того факта, что, когда ударят в гонг, мы все отдадимся во власть наших худших инстинктов. Если ты полагаешь, что Ва’леагха Ва’дхагха привлекает только бедноту или что богатые горожане имеют исключительно тонкие эстетические пристрастия, то я начинаю задаваться вопросом, с тем ли человеком разговариваю. Но я признаю, что, как иностранец, ты имеешь право не понимать определенные аспекты того, что видишь перед собой. Холодная, бесстрастная культура Эреи делает все возможное, чтобы глубоко похоронить свои варварские истоки. В Каэллархе наоборот, чем сильнее королевская администрация настаивает на разрыве с примитивными традициями, тем скорее население прибегает к ним, выражая свое несогласие. И вокруг подобных запрещенных практик люди строят свою национальную идентичность. Все эти богачи, которые ежедневно ворочают огромными суммами денег с каменным выражением лица, здесь теряют контроль над собой, не потому что любят запах крови, а потому что именно в этих боях видят сущность нашего народа. Они считают, что в этой жестокой ритуальной традиции сохранился дух нации и что эти практики позволят снова пробудить его. Они верят, что именно эта скрытая, животная сила проявится у всех жителей Каэлларха и позволит свергнуть эрейское правительство.

– А ты? – спросил я, обратив внимание на отстраненную манеру, с которой она говорила о жителях Каэлларха.

– Я? – фыркнула Вээн. – Я считаю, что до тех пор, пока у нас нет самостоятельной экономики, а наши технологии и наука отстают на несколько десятков лет от Эреи, никакая борьба душ не решит наших проблем. Вот почему я организую эти бои и заставляю толстосумов платить за вход.

– Ты могла бы делать это из-за кулис. Тем не менее ты сидишь в ложе с прекрасным обзором на ринг и смотришь бои. Значит, в этом есть что-то привлекательное и для тебя.

– Во-первых, это не ринг. Круг, в котором происходит бой, – это ва’гх. Священное пространство. После того как пробил гонг, боец скорее потеряет кожу, чем выйдет за пределы ва’гха. Это означает не только проигрыш, но и величайший позор. Трус, перешедший границу во время схватки, становится ниже животного. Его связывают и медленно опускают в клетку с голодными крысами. Это гораздо хуже, чем потеря кожи. Во-вторых, нет, меня в этом ничего не привлекает. Но мою семью уже обвиняют в измене из-за наших торговых связей с Эреей. Участвуя в этих боях, я могу хотя бы немного восстановить утраченную репутацию в глазах других аристократов. Мне это ничего не стоит, разве что приходится быть свидетельницей безмерного идиотизма моих земляков.

– Погоди, погоди… «потерять кожу»?

– Неужели ты совсем не знаешь правил?

– Два воина выходят на ринг и сражаются. Что здесь знать?

– На ва ‘гх! Нет никакого «ринга». Да, два воина сражаются, но ведь должно быть какое-то условие победы, верно? Посмотри вниз. Эти двое, что стоят друг напротив друга, ожидают удара гонга как сигнала к началу следующего раунда. Один одет в шкуру медведя, другой – волка. Победит тот, кто сумеет сорвать шкуру с противника.

– Это больше похоже на соревнование, основанное на ловкости и скорости рефлексов, чем на силе.

– О, нет. Шкуры животных пришиты к скальпам и спинам воинов сотнями грубых крепких стежков. Чтобы оторвать их от тела, требуется… сильная хватка.

– О, бля!..

– По преданиям, в старину, когда наш народ был гораздо ближе к природе, воины имели настоящие звериные шкуры, они были наполовину животными, наполовину людьми. Говорят, что в нынешние времена мы потеряли связь с лесными дебрями, вросли в уют кирпичных домов и теплую одежду, что лишило нас былой мощи. Развлечение, которое ты наблюдаешь, – это жалкий суррогат утраченной силы, которую некоторые маньяки жаждут пробудить, поддерживая былые традиции.

Вээн сняла ноги с балюстрады и изменила положение, впервые повернувшись лицом ко мне. Только сейчас я смог увидеть ее черты, оказавшиеся неожиданно нежными, почти девичьими. Я знал, что ей меньше тридцати, и не заметил ни единой морщинки, но в ней не было ни капли юношеской свежести. Цвет ее лица был бледным и нездоровым, темные мешки под глазами оттеняли белки с кровавыми потеками. Ей явно было трудно сфокусироваться, ее взгляд перескакивал с места на место, и она моргала слишком часто, как будто от сухости век. Я уже видел такие лица. Так выглядят люди, привыкшие часами читать и писать при свете масляной лампы.

– Много усилий пришлось вложить в подготовку этого наглядного урока? – поинтересовался я. – Если ты так потрудилась, чтобы чему-то меня научить, то, может, прямо сейчас скажешь, какую мораль я должен извлечь из этой истории?

– Никто не трудился, – фыркнула она. – Во всяком случае, не ради тебя. У меня выдалась свободная минутка, я свистнула, и ты прибежал. А то, что попутно тебе показали немного местного фольклора, – это уже твое счастье. Но если ты нуждаешься в уроке, то получишь его. Если ты сам не сумел сделать выводы из увиденного, то придется их тебе подать на тарелке. Вот и всё. Пусть сегодняшний вечер научит тебя, поручика Седьмого полка, что ты ни черта не знаешь о месте, где расположился твой полк, и о людях, мимо которых проходишь, патрулируя улицу. Ты здесь уже больше года. Неужели ты думаешь, что, дав несколько раз по морде местным, узнал о них все необходимое? Отнюдь. Этот народ целыми веками совершенствовал искусство сокрытия своих тайн и хранил запретные традиции. Здесь детей с самого детства учат, что о некоторых вещах нельзя рассказывать посторонним людям. А ты для них настолько посторонний, насколько это возможно. Ты можешь разбивать головы и пытать людей, но есть места, куда ты никогда не доберешься без посторонней помощи. Такие места, как это.

Внезапно арену заполнил безумный звериный вой, донесшийся из круга внизу.

– Бедолага, – простонал я, предпочитая не смотреть вниз.

– Отнюдь. Тот, кого ты слышишь, – победитель. Неудачник потерял свою кожу. Он не имеет права на вой. Ведь рев – животный звук, только те, у кого есть мех, его достойны.

– В трактирах толкуют, что ты предала свой народ. На базаре говорят, что для тебя важно только эрейское золото. Придя сюда, я в последнюю очередь ожидал услышать лекцию о древних традициях.

– К черту традиции, – неестественно рассмеялась она. – Если бы я могла, то отправила бы всех этих чертовых зоофилов в глубокую пустыню, чтобы они там одевались в шкуры, лечились березовой корой и подтирали задницы листьями лопуха, раз им так противны блага цивилизации. Но мои интересы лежат на стыке Каэлларха и Эреи. Я не могу выжить, опираясь только на одну из сторон. Я должна понимать и тех, и других, знать, что для них важно и как им угодить. Обе стороны постоянно подсчитывают, чего больше дает им существование рода ван Доррен – потерь или выгоды. Мне приходится постоянно следить за тем, чтобы баланс был в мою пользу. Между тем ситуация в провинции все более напряженная. Жизнь на пограничье становится проблематичной, и расчеты перестают сходиться. Методы, которые я применяла до сих пор, – деликатные и систематические, слишком трудоемкие. Мне нужны быстрые решения. Окончательные.

– Эту часть я понимаю. Но не понимаю другого: у тебя есть частная армия, по численности не меньше всего Седьмого полка. Есть Вильгельм, который одной рукой уложил бы большую часть моих людей. Зачем тебе я?

– Если ты не в состоянии ответить на этот вопрос, то не заслуживаешь этой работы.

Я на секунду задумался, возвращаясь в мыслях к разговору с Араи.

– Люди в зелено-черных ливреях работают на семью, – сказал я наконец. – Тебе нужен кто-то, кто будет работать на тебя.

– Поздравляю. Араи, не тебя. Потому что ты повторяешь только то, что слышал от нее, не так ли?

Я не отрицал этого.

– Какую проблему я должен решить?

– Один из наших деловых партнеров очень нерегулярно выполняет свои обязательства перед нами. Его долг уже достиг внушительных размеров. Самое неприятное во всей этой ситуации то, что у упомянутого человека достаточно средств, чтобы выполнить все свои обязанности. Моему брату, к сожалению, не хватает решимости как-то воздействовать на него.

– Я не ожидал, что у рода ван Доррен возникнут проблемы с взысканием долгов.

– Даже простые вещи усложняются, когда в игру вступают семейные отношения.

– У этого… делового партнера что-то есть на твоего брата?

– Скажем так, Амину трудно давить на людей, которых он любит. В определенных кругах этот факт широко известен и используется. Мой бедный брат еще не понял, что список должников семьи и круг его друзей странным образом объединяют одни и те же имена.

– А пока Амин – номинальный глава семьи, у тебя нет официальных каналов давления.