Тайные виды на гору Фудзи
Часть 24 из 55 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да тоже не очень.
– В четвертой джане, – сказал профессор, – сохраняются так называемые ментальные формации. Они же санкхары, или, как иногда переводят, фабрикации, диспозиции и так далее. Ментально-волевое брожение, не сознающее себя. Пузыри из до-сознательных слоев бытия, так сказать, с самого дна. Дна мы увидеть не можем, и даже не факт, что оно вообще есть, но пузыри постоянно поднимаются. Сосредоточенность четвертой джаны позволяет медитатору видеть ментальные формации не отождествляясь с ними. Видимо…
– Я объясню, – перебил Юра. – Я этот вопрос на прошлой неделе просек. Там просто. Если сосредоточиться, то ничего как бы нет. Даже тела не чувствуешь. Звуков не слышно, и так далее. Но лысый сказал, что все это никуда не уходит. Тело по-прежнему все воспринимает и чувствует. Просто сознание в другом месте. Все то говно, которое обычно грузит, никуда при этом не исчезает. Просто летит мимо прожектора. Но если прожектор малек довернуть… Помнишь, Дамиан про Воланда и «Сутру Сердца» рассказывал? Он ведь про это в обычном смысле не вспоминал – его бы из джаны выкинуло. Он просто чуть довернул прожектор и кое-что засек. По этой схеме из четвертой джаны любые вопросы прояснять можно.
– А-а-а, – сказал я. – Вот так как-то ближе…
Юра подошел к сильно напрягшемуся профессору и полуобнял его за плечо.
– Михаил Юльевич… Спасибо вам. Если вас не затруднит, подождите нас, пожалуйста, на палубе – у нас будет конфиденциальный обмен мнениями. По бизнесу, уже не ваш вопрос.
Когда профессор вышел, он повернулся к нам с Ринатом и сказал:
– Ну че, просекли фишку?
– Нет, не просекли, – ответил Ринат. – Я во всяком случае.
– И я тоже, – признался я.
– Вам, ребят, надо учиться выделять ключевые слова и понятия. Как вы только переговоры ведете… Что он, по-вашему, сказал? Две важные вещи. Первая – кайф у нас временный. Мы это и сами хорошо знаем. Вторая – с помощью джаны можно получить инсайт, при котором с человеком происходит – внимание – перманентная трансформация. Ясно? Пер-ма-нент-ная. Раз и навсегда.
– Ну допустим.
– Теперь смотрим дальше. Чем мы отличаемся от лысых?
– Чем?
– Тем, что они просветленные, а мы нет. Они в джану в любой момент заходят, а мы без них вообще не можем. А почему? Да потому, что с ними трансформация уже произошла, а с нами нет. Но это, профессор говорит, по ходу, совсем просто, если джаны освоил. Никаких хитростей. Глядишь из четвертой джаны на непостоянство, и – раз…
– А почему тогда монахи про это не рассказывают?
– Ты что, – спросил Юра, – не понимаешь?
– Почему?
– Да потому что, если мы тоже просветлимся, зачем они нам нужны будут? Мы в джану попадать будем в любое время, как они. Без шлемов, без переводчиков. Сами. Понял?
– Надо монаха спросить, – сказал я.
– Ну да, так он и расколется. Такие бабки терять. Что он, сам себе враг? Опять чего-нибудь наплетет про великого Будду, и все. Мужики, давайте вот что. Попробуем из четвертой джаны увидеть это самое непостоянство. И глубоко в него врубиться.
– И что дальше? – спросил Ринат.
– Мы… Если повезет, сами станем просветленные. Вот тогда и увидим, что еще в меню бывает. Значит, так. В шлеме ведь будильник есть? Договоримся о времени, начнем одновременно по сигналу… А то вдруг они фишку просекут. Мало ли…
– Боязно, – сказал Ринат.
– А че бояться-то, – хохотнул Юра. – Ты и в прошлом веке всего боялся – посодють, посодють… И сел, кстати, именно поэтому. Не ссы, Ринат.
***
Рейдерский захват важнейшего буддийского инсайта был назначен на пятницу, тринадцатое число – у Юры такой юмор, что с ним поделаешь.
Он боялся, что после того, как мы обманным путем просветлимся, монахи вообще прекратят вести с нами дела. Поэтому, как Юра и предлагал, мы решили войти в четвертую джану синхронно, провести там час – и, по сигналу встроенного в шлем аларма переключить сосредоточенное монахами внимание на непостоянство всех возникающих феноменов.
В четверг вечером был последний созвон.
– Юра, – сказал я в трубку, – я только до конца не понял, на какие феномены глядеть.
– Ты про это сейчас не думай. Ничего заранее не планируй. Расслабляйся. В шестнадцать ноль ноль, когда будешь в джане, услышишь сигнал гонга. Дамиан так аларм настроил. А дальше… Мой буддолог объяснил так – как что-то заметишь, переключайся сразу на него. Потом другое появится – переключайся на другое. Неважно, что именно. Следи за всем возникающим и наблюдай его изменчивость… Так победим!
Весь вечер я думал про непостоянство. Осознать изменчивость феноменов… А разве я ее не осознаю? Что тут еще понимать? Разве я не в курсе, что это такое?
Вот ты, Танек, например. Была в школе такой красивой девчонкой, а стала натуральной ватрушкой. Нет, ты и сейчас симпатичная, даже очень. Какой-нибудь араб вообще с ума сойдет, они ценят женскую мягкость. Но изменение налицо… Да чего там ты – все государство трудящихся за это время слилось, никто даже не понял почему. Тоже изменение.
Правда, думал я, все эти изменения медленные. Относительно нашей ежедневной суеты мир в практическом смысле неподвижен. Вот как небо – смотришь на него, и кажется, что облака сделаны из вечного небесного камня. А еще через пять минут вспомнишь, глянешь вверх – и где он теперь, камень?
Наконец, в мультимедийную пришел саядо Ан и начался опыт. Только тогда я полностью успокоился. Конечно, не сам: спокоен был мой монах, и эта его невозмутимость передавалась мне вместе с джанами через шлем.
«Помнить, – сказал я себе, – после гонга в четвертой – непостоянство… изменчивость…»
Первую мы прошли быстро – мы вообще редко в ней задерживались. Вторая захватила меня золотым светом, подержала немного в своих сладчайших глубинах – и, уже спокойного и умиротворенного, передала в нежные ладони третьей.
И это было так хорошо, что у меня даже мелькнула в очередной раз мысль – вернее, легчайшая тень мысли, какая только и может быть в джане – о том, что этот шлем и этот монах были лучшей инвестицией моей жизни.
Началась четвертая, и мой ум благодарно молчал все то безграничное безвременье, что она длилась.
А потом я услышал гонг. И тут же, не раздумывая, устремил на него все свое сосредоточенное внимание.
Звук этот в тот момент даже не показался мне звуком.
Как будто я ехал в какой-то древней военной процессии, и мы вошли в лес из железных деревьев, и листья их стали шуршать о бока наших коней и наши знамена… И продолжалось это день, неделю, век, а мы уходили все глубже и глубже в чащу, не помня уже, кто мы такие и откуда, и не верилось, что мы когда-нибудь дойдем…
Пока гонг звучал, я не думал, конечно, ни о лошадях, ни о знаменах – а только вслушивался в сотни и тысячи сменяющих друг друга звучаний, на которые распался такой вроде бы простой металлический удар.
Звук гонга длился бесконечно. В нем была зашифрована вся история Индии до Будды и после него, и много-много других сюжетов. У каждого из звуковых осколков была своя сказка… Но я так и не дослушал их все – мое внимание перекинулось на зуд в пальце ноги. И повторилось то же самое!
Там было столько микроскопических ощущений, столько кратчайших жизней ума, столько празднеств и трагедий, столько… столько… Словом, процессия снова въехала в лес, но там росли уже другие деревья, и мы ехали долго, невыразимо долго – а потом у меня зачесался нос, и это, Танечка, была Песнь Песней, Махабхарата и полное собрание сочинений Льва Толстого, а еще великое древнее кладбище, где все это при мне похоронили.
Мой ум стал стремительно перемещаться от одного ощущения к другому, и везде обнаруживал одно и то же. Как если бы, взыскуя божественных тайн, я гонялся за Зевсом, принявшим форму орла – и все время настигал его, но этот огромный орел каждый раз оказывался сделанным из множества колибри.
Каждая из птичек проносилась передо мной по очереди, и я отчетливо различал ее клюв и хвост, и не мог понять, в какой из них прячется тайна. Я догадывался даже, что любую колибри можно точно так же увидеть в качестве крохотного облака мушек, а каждую мушку…
Словом, это было неописуемо. Приятного в этом, положим, не было – но это было интересно и не похоже ни на что другое.
Когда мы закончили, саядо Ан сказал:
– Вы первый раз используете четвертую джану по назначению. Но мне отчего-то тревожно. Надо поразмыслить…
Больше он к этой теме не возвращался.
За следующие две недели я повторил этот опыт много раз – и сосредоточенность монаха, переданная в мою голову по проводам, подарила мне много таких ощущений, которые раньше были знакомы только по юношеским опытам с ЛСД. Мир расщеплялся на атомы, а эти атомы расщеплялись на частицы, и так без конца, без конца. Но потом саядо Ан снимал свой шлем, и все приходило в норму.
Кое-что из увиденного во время этих опытов поразило меня до глубины сердца. Но это было так странно и мимолетно, что я даже не знаю, получится ли у меня про это рассказать.
Попробую.
Четвертую джану идеально описывали слова Рината «сейф души». Самое замечательное в этом сейфе было то, что в нем ничего не лежало – и, значит, беспокоиться тоже было не о чем. Но когда я стал следить за изменчивостью, сразу же выяснилось много нового.
Сперва я заметил вот что: хоть в джане ничего вроде нет, это «ничего» все время немного разное. А как только это стало ясно, так я и увидел остальное.
Сразу. За долю мига. Инсайт, по-другому не скажешь.
Что происходит в темноте, когда эта темнота каждую секунду слегка другая? Или когда ничего не думаешь, но это «не думаешь» все время немного разное? Как это назвать? Это как ночной пруд – его не видно, а потом ветер поднимет рябь, и на этой ряби чуть задрожит свет фонаря… Вот только тогда и видишь воду. Вернее, не видишь – по нескольким бликам мозг вычисляет, что пруд есть.
Вот такую же рябь можно различить и в джане. Это не относится в чистом виде ни к зрению, ни к слуху, ни к ощущениям, ни к мыслям. Шесть чувств тут смешаны во что-то такое, что не похоже ни на что из нашего мира.
Это как бы невидимые волны: докатившись до требуемой черты, они делаются нами. Увидеть их нельзя, потому что мы, наблюдатели, тоже возникаем из них – а как заметить то, что только собирается тобой стать? Парня, способного это сделать, еще нет.
Но, поскольку тебя самого в четвертой джане тоже нет, эти волны иногда становятся смутно и как бы интуитивно различимы (вопрос «кому» здесь не имеет смысла), и переживание это не спутаешь ни с чем другим.
Эти волны становятся миром и нами. А потом новым миром и нами, и опять, и опять. Мы все время возникаем из них, как Афродита из пены – кадр за кадром, вместе со всей нашей вселенной. Мы действительно состоим из быстро сменяющихся кадров, в точности как кино.
А когда начинаешь видеть вместо кино кинопленку, все великие кинематографические вопросы снимаются как грязные носки. Есть Бог, нет Бога, есть ли загробная жизнь, есть ли Мировая душа… Все это полная фигня. Главное, наиважнейшее, о чем даже и сказать-то трудно, видишь в это время сам – и понимаешь дивные вещи.
Помню, мы с Дамианом обсуждали, где душа соединяется с телом. Вот здесь. Потому что из этих волн появляется и душа, и тело, и все остальные человеческие развилки с разводками.
Эти волны – как бы непостижимая радиопередача, из которой возникает все. В сущности, до нее ничего знакомого нам нет. Я, ты, другие, мир, тело, душа – это то, чем волны становятся после… Не знаю, как сказать. Нашего с ними отождествления? Что-то вроде этого, хотя тут уже очень трудно продираться сквозь слова, потому что они начинают противоречить сами себе.
Это как подаваемое к соплу топливо за секунду до воспламенения того огня, где мы корчимся всю жизнь и откуда не можем выйти, потому что мы и есть этот огонь. И смерть здесь вовсе не решает вопроса, поскольку никак не задевает ни этих волн, ни их непостижимого источника – пропав в одном месте, огонь вспыхнет в другом, и снова будет «я», головка от меня и все остальное многообразие человеческих радостей и смыслов.
Но это не значит, что огонь снова загорится в том же околотке. Нет. Огонь каждый раз заново создает свое «время», «место» и все такое прочее. Вот это я просек совершенно точно – и понял наконец, что хотел сказать саядо Ан, когда говорил, что спорить о феноменах нет никакого смысла. Ни смысла, ни возможности. Это как если бы дым рассуждал об огне. Вернее, думал, что рассуждает, пока его засасывает в вентиляцию.
Ученики Будды, как я понял, как раз и старались этот огонь погасить, перекрыв топливный шланг. У них это называлось ниббаной, или угасанием, и это не метафизический или мистический, а чисто технический термин. Я бы даже сказал, несколько пожарный. Или вообще газпромовский – вот как гасят факел над скважиной, перекрывая газ.
И все то, что я пытаюсь сейчас описать, понимаешь в джане за долю секунды, даже не думая – просто как бы получаешь доступ к этому ментальному чертежу.
Смотреть на эти волны обычным умом нельзя, они недостижимы. А когда они делаются иногда видны из высокой спокойной джаны, вопросы ставить уже некому, там можно только видеть. Так уж все устроено. Но потом, когда выходишь из джаны, действительно можно задуматься – если это просто волны, что будет, если они угаснут? Тогда ведь, наверно, пропадет и огонь?
Когда я заметил, что напряженно об этом думаю, меня, конечно, уже вынесло из джаны.
Саядо снял шлем и сказал:
– Санкхара патчая виньяна… С вашей стороны неразумно склонять ум в сторону подобных тонких инсайтов. Во-первых, ваше восприятие крайне искажено. Во-вторых, у вас нет требуемой тренировки, и это может иметь неожиданные последствия. В-третьих, я вижу приближение определенных кармических препятствий. Пожалуйста, обратите внимание на мои слова.
– В четвертой джане, – сказал профессор, – сохраняются так называемые ментальные формации. Они же санкхары, или, как иногда переводят, фабрикации, диспозиции и так далее. Ментально-волевое брожение, не сознающее себя. Пузыри из до-сознательных слоев бытия, так сказать, с самого дна. Дна мы увидеть не можем, и даже не факт, что оно вообще есть, но пузыри постоянно поднимаются. Сосредоточенность четвертой джаны позволяет медитатору видеть ментальные формации не отождествляясь с ними. Видимо…
– Я объясню, – перебил Юра. – Я этот вопрос на прошлой неделе просек. Там просто. Если сосредоточиться, то ничего как бы нет. Даже тела не чувствуешь. Звуков не слышно, и так далее. Но лысый сказал, что все это никуда не уходит. Тело по-прежнему все воспринимает и чувствует. Просто сознание в другом месте. Все то говно, которое обычно грузит, никуда при этом не исчезает. Просто летит мимо прожектора. Но если прожектор малек довернуть… Помнишь, Дамиан про Воланда и «Сутру Сердца» рассказывал? Он ведь про это в обычном смысле не вспоминал – его бы из джаны выкинуло. Он просто чуть довернул прожектор и кое-что засек. По этой схеме из четвертой джаны любые вопросы прояснять можно.
– А-а-а, – сказал я. – Вот так как-то ближе…
Юра подошел к сильно напрягшемуся профессору и полуобнял его за плечо.
– Михаил Юльевич… Спасибо вам. Если вас не затруднит, подождите нас, пожалуйста, на палубе – у нас будет конфиденциальный обмен мнениями. По бизнесу, уже не ваш вопрос.
Когда профессор вышел, он повернулся к нам с Ринатом и сказал:
– Ну че, просекли фишку?
– Нет, не просекли, – ответил Ринат. – Я во всяком случае.
– И я тоже, – признался я.
– Вам, ребят, надо учиться выделять ключевые слова и понятия. Как вы только переговоры ведете… Что он, по-вашему, сказал? Две важные вещи. Первая – кайф у нас временный. Мы это и сами хорошо знаем. Вторая – с помощью джаны можно получить инсайт, при котором с человеком происходит – внимание – перманентная трансформация. Ясно? Пер-ма-нент-ная. Раз и навсегда.
– Ну допустим.
– Теперь смотрим дальше. Чем мы отличаемся от лысых?
– Чем?
– Тем, что они просветленные, а мы нет. Они в джану в любой момент заходят, а мы без них вообще не можем. А почему? Да потому, что с ними трансформация уже произошла, а с нами нет. Но это, профессор говорит, по ходу, совсем просто, если джаны освоил. Никаких хитростей. Глядишь из четвертой джаны на непостоянство, и – раз…
– А почему тогда монахи про это не рассказывают?
– Ты что, – спросил Юра, – не понимаешь?
– Почему?
– Да потому что, если мы тоже просветлимся, зачем они нам нужны будут? Мы в джану попадать будем в любое время, как они. Без шлемов, без переводчиков. Сами. Понял?
– Надо монаха спросить, – сказал я.
– Ну да, так он и расколется. Такие бабки терять. Что он, сам себе враг? Опять чего-нибудь наплетет про великого Будду, и все. Мужики, давайте вот что. Попробуем из четвертой джаны увидеть это самое непостоянство. И глубоко в него врубиться.
– И что дальше? – спросил Ринат.
– Мы… Если повезет, сами станем просветленные. Вот тогда и увидим, что еще в меню бывает. Значит, так. В шлеме ведь будильник есть? Договоримся о времени, начнем одновременно по сигналу… А то вдруг они фишку просекут. Мало ли…
– Боязно, – сказал Ринат.
– А че бояться-то, – хохотнул Юра. – Ты и в прошлом веке всего боялся – посодють, посодють… И сел, кстати, именно поэтому. Не ссы, Ринат.
***
Рейдерский захват важнейшего буддийского инсайта был назначен на пятницу, тринадцатое число – у Юры такой юмор, что с ним поделаешь.
Он боялся, что после того, как мы обманным путем просветлимся, монахи вообще прекратят вести с нами дела. Поэтому, как Юра и предлагал, мы решили войти в четвертую джану синхронно, провести там час – и, по сигналу встроенного в шлем аларма переключить сосредоточенное монахами внимание на непостоянство всех возникающих феноменов.
В четверг вечером был последний созвон.
– Юра, – сказал я в трубку, – я только до конца не понял, на какие феномены глядеть.
– Ты про это сейчас не думай. Ничего заранее не планируй. Расслабляйся. В шестнадцать ноль ноль, когда будешь в джане, услышишь сигнал гонга. Дамиан так аларм настроил. А дальше… Мой буддолог объяснил так – как что-то заметишь, переключайся сразу на него. Потом другое появится – переключайся на другое. Неважно, что именно. Следи за всем возникающим и наблюдай его изменчивость… Так победим!
Весь вечер я думал про непостоянство. Осознать изменчивость феноменов… А разве я ее не осознаю? Что тут еще понимать? Разве я не в курсе, что это такое?
Вот ты, Танек, например. Была в школе такой красивой девчонкой, а стала натуральной ватрушкой. Нет, ты и сейчас симпатичная, даже очень. Какой-нибудь араб вообще с ума сойдет, они ценят женскую мягкость. Но изменение налицо… Да чего там ты – все государство трудящихся за это время слилось, никто даже не понял почему. Тоже изменение.
Правда, думал я, все эти изменения медленные. Относительно нашей ежедневной суеты мир в практическом смысле неподвижен. Вот как небо – смотришь на него, и кажется, что облака сделаны из вечного небесного камня. А еще через пять минут вспомнишь, глянешь вверх – и где он теперь, камень?
Наконец, в мультимедийную пришел саядо Ан и начался опыт. Только тогда я полностью успокоился. Конечно, не сам: спокоен был мой монах, и эта его невозмутимость передавалась мне вместе с джанами через шлем.
«Помнить, – сказал я себе, – после гонга в четвертой – непостоянство… изменчивость…»
Первую мы прошли быстро – мы вообще редко в ней задерживались. Вторая захватила меня золотым светом, подержала немного в своих сладчайших глубинах – и, уже спокойного и умиротворенного, передала в нежные ладони третьей.
И это было так хорошо, что у меня даже мелькнула в очередной раз мысль – вернее, легчайшая тень мысли, какая только и может быть в джане – о том, что этот шлем и этот монах были лучшей инвестицией моей жизни.
Началась четвертая, и мой ум благодарно молчал все то безграничное безвременье, что она длилась.
А потом я услышал гонг. И тут же, не раздумывая, устремил на него все свое сосредоточенное внимание.
Звук этот в тот момент даже не показался мне звуком.
Как будто я ехал в какой-то древней военной процессии, и мы вошли в лес из железных деревьев, и листья их стали шуршать о бока наших коней и наши знамена… И продолжалось это день, неделю, век, а мы уходили все глубже и глубже в чащу, не помня уже, кто мы такие и откуда, и не верилось, что мы когда-нибудь дойдем…
Пока гонг звучал, я не думал, конечно, ни о лошадях, ни о знаменах – а только вслушивался в сотни и тысячи сменяющих друг друга звучаний, на которые распался такой вроде бы простой металлический удар.
Звук гонга длился бесконечно. В нем была зашифрована вся история Индии до Будды и после него, и много-много других сюжетов. У каждого из звуковых осколков была своя сказка… Но я так и не дослушал их все – мое внимание перекинулось на зуд в пальце ноги. И повторилось то же самое!
Там было столько микроскопических ощущений, столько кратчайших жизней ума, столько празднеств и трагедий, столько… столько… Словом, процессия снова въехала в лес, но там росли уже другие деревья, и мы ехали долго, невыразимо долго – а потом у меня зачесался нос, и это, Танечка, была Песнь Песней, Махабхарата и полное собрание сочинений Льва Толстого, а еще великое древнее кладбище, где все это при мне похоронили.
Мой ум стал стремительно перемещаться от одного ощущения к другому, и везде обнаруживал одно и то же. Как если бы, взыскуя божественных тайн, я гонялся за Зевсом, принявшим форму орла – и все время настигал его, но этот огромный орел каждый раз оказывался сделанным из множества колибри.
Каждая из птичек проносилась передо мной по очереди, и я отчетливо различал ее клюв и хвост, и не мог понять, в какой из них прячется тайна. Я догадывался даже, что любую колибри можно точно так же увидеть в качестве крохотного облака мушек, а каждую мушку…
Словом, это было неописуемо. Приятного в этом, положим, не было – но это было интересно и не похоже ни на что другое.
Когда мы закончили, саядо Ан сказал:
– Вы первый раз используете четвертую джану по назначению. Но мне отчего-то тревожно. Надо поразмыслить…
Больше он к этой теме не возвращался.
За следующие две недели я повторил этот опыт много раз – и сосредоточенность монаха, переданная в мою голову по проводам, подарила мне много таких ощущений, которые раньше были знакомы только по юношеским опытам с ЛСД. Мир расщеплялся на атомы, а эти атомы расщеплялись на частицы, и так без конца, без конца. Но потом саядо Ан снимал свой шлем, и все приходило в норму.
Кое-что из увиденного во время этих опытов поразило меня до глубины сердца. Но это было так странно и мимолетно, что я даже не знаю, получится ли у меня про это рассказать.
Попробую.
Четвертую джану идеально описывали слова Рината «сейф души». Самое замечательное в этом сейфе было то, что в нем ничего не лежало – и, значит, беспокоиться тоже было не о чем. Но когда я стал следить за изменчивостью, сразу же выяснилось много нового.
Сперва я заметил вот что: хоть в джане ничего вроде нет, это «ничего» все время немного разное. А как только это стало ясно, так я и увидел остальное.
Сразу. За долю мига. Инсайт, по-другому не скажешь.
Что происходит в темноте, когда эта темнота каждую секунду слегка другая? Или когда ничего не думаешь, но это «не думаешь» все время немного разное? Как это назвать? Это как ночной пруд – его не видно, а потом ветер поднимет рябь, и на этой ряби чуть задрожит свет фонаря… Вот только тогда и видишь воду. Вернее, не видишь – по нескольким бликам мозг вычисляет, что пруд есть.
Вот такую же рябь можно различить и в джане. Это не относится в чистом виде ни к зрению, ни к слуху, ни к ощущениям, ни к мыслям. Шесть чувств тут смешаны во что-то такое, что не похоже ни на что из нашего мира.
Это как бы невидимые волны: докатившись до требуемой черты, они делаются нами. Увидеть их нельзя, потому что мы, наблюдатели, тоже возникаем из них – а как заметить то, что только собирается тобой стать? Парня, способного это сделать, еще нет.
Но, поскольку тебя самого в четвертой джане тоже нет, эти волны иногда становятся смутно и как бы интуитивно различимы (вопрос «кому» здесь не имеет смысла), и переживание это не спутаешь ни с чем другим.
Эти волны становятся миром и нами. А потом новым миром и нами, и опять, и опять. Мы все время возникаем из них, как Афродита из пены – кадр за кадром, вместе со всей нашей вселенной. Мы действительно состоим из быстро сменяющихся кадров, в точности как кино.
А когда начинаешь видеть вместо кино кинопленку, все великие кинематографические вопросы снимаются как грязные носки. Есть Бог, нет Бога, есть ли загробная жизнь, есть ли Мировая душа… Все это полная фигня. Главное, наиважнейшее, о чем даже и сказать-то трудно, видишь в это время сам – и понимаешь дивные вещи.
Помню, мы с Дамианом обсуждали, где душа соединяется с телом. Вот здесь. Потому что из этих волн появляется и душа, и тело, и все остальные человеческие развилки с разводками.
Эти волны – как бы непостижимая радиопередача, из которой возникает все. В сущности, до нее ничего знакомого нам нет. Я, ты, другие, мир, тело, душа – это то, чем волны становятся после… Не знаю, как сказать. Нашего с ними отождествления? Что-то вроде этого, хотя тут уже очень трудно продираться сквозь слова, потому что они начинают противоречить сами себе.
Это как подаваемое к соплу топливо за секунду до воспламенения того огня, где мы корчимся всю жизнь и откуда не можем выйти, потому что мы и есть этот огонь. И смерть здесь вовсе не решает вопроса, поскольку никак не задевает ни этих волн, ни их непостижимого источника – пропав в одном месте, огонь вспыхнет в другом, и снова будет «я», головка от меня и все остальное многообразие человеческих радостей и смыслов.
Но это не значит, что огонь снова загорится в том же околотке. Нет. Огонь каждый раз заново создает свое «время», «место» и все такое прочее. Вот это я просек совершенно точно – и понял наконец, что хотел сказать саядо Ан, когда говорил, что спорить о феноменах нет никакого смысла. Ни смысла, ни возможности. Это как если бы дым рассуждал об огне. Вернее, думал, что рассуждает, пока его засасывает в вентиляцию.
Ученики Будды, как я понял, как раз и старались этот огонь погасить, перекрыв топливный шланг. У них это называлось ниббаной, или угасанием, и это не метафизический или мистический, а чисто технический термин. Я бы даже сказал, несколько пожарный. Или вообще газпромовский – вот как гасят факел над скважиной, перекрывая газ.
И все то, что я пытаюсь сейчас описать, понимаешь в джане за долю секунды, даже не думая – просто как бы получаешь доступ к этому ментальному чертежу.
Смотреть на эти волны обычным умом нельзя, они недостижимы. А когда они делаются иногда видны из высокой спокойной джаны, вопросы ставить уже некому, там можно только видеть. Так уж все устроено. Но потом, когда выходишь из джаны, действительно можно задуматься – если это просто волны, что будет, если они угаснут? Тогда ведь, наверно, пропадет и огонь?
Когда я заметил, что напряженно об этом думаю, меня, конечно, уже вынесло из джаны.
Саядо снял шлем и сказал:
– Санкхара патчая виньяна… С вашей стороны неразумно склонять ум в сторону подобных тонких инсайтов. Во-первых, ваше восприятие крайне искажено. Во-вторых, у вас нет требуемой тренировки, и это может иметь неожиданные последствия. В-третьих, я вижу приближение определенных кармических препятствий. Пожалуйста, обратите внимание на мои слова.