Тайная лавка ядов
Часть 24 из 38 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– У тебя случайно нет ничего от простуды? – спросил он.
В ванной лежал мой несессер, в котором была косметика, зубная нить, дезодорант и эфирные масла. Я знала, что у меня есть пара таблеток обезболивающего, но не думала, что стоит занимать место, таща с собой все возможные лекарства от всех болезней.
– Прости, – сказала я. – Есть эвкалиптовое масло. – Оно уже давно стало моим главным средством от подступающей простуды; эвкалипт входит в бальзам «Викс» для растирания и чудесно справляется с заложенностью и кашлем. – В белой сумке на столике, – сказала я, указывая в сторону ванной.
Он вышел с гримасой на лице.
– Сильная штука.
Я кивнула; даже на расстоянии нескольких шагов я чувствовала острый медицинский запах масла.
Раз уж Джеймс был одет и, казалось, готов уйти, я изо всех сил старалась избежать продолжения разговора.
– Я попробую прилечь еще ненадолго, – сказала я, барахтаясь в одеяле. – Приятного тебе осмотра достопримечательностей.
Он медленно, грустно кивнул и замялся, будто хотел что-то сказать. Но не сказал и, взяв бумажник и телефон, вышел из номера.
Едва щелкнул замок, я метнулась за телефоном.
Набрала пароль и залезла в фотографии. Вот они, где-то штук двадцать. Я открыла первые две; то были снимки комнаты – стол, очаг, – но, к моему разочарованию, они оказались нерезкими. Я выругалась, испугавшись, что вся серия может оказаться такой. Но, дойдя до крупных планов книжных страниц, выдохнула с облегчением; эти получились четкими. В комнате висела пыль, и я предположила, что вспышка не могла пробиться сквозь мельчайшие частицы, чтобы сфокусироваться на чем-то, кроме первого плана.
Услышав шум под дверью номера, я рывком села. Выключила телефон и подбежала к глазку как раз вовремя, чтобы увидеть служащего отеля с папкой-планшетом, шедшего мимо. Он направлялся не ко мне в номер, но я вспомнила, что надо повесить табличку «Не беспокоить».
Вернувшись на кровать, я снова открыла фотографии и изучила первый снимок книги. Затаила дыхание, двумя пальцами раздвинула картинку на весь экран. И, не веря себе, уставилась на то, что мне открылось.
Книга была на самом деле заполнена от руки, с крупными кляксами и размазанными чернилами. Текст шел аккуратными рядами, все записи выглядели одинаково, в них, похоже, упоминались имена и даты. Так что это, какой-то журнал регистрации? Я открыла следующую фотографию. Она была примерно такой же, хотя чернила казались темнее, гуще, словно эту страницу заполнял другой человек. Я перелистала дальше, еще дальше, и с каждым движением у меня все сильнее начинали трястись руки. Я не могла точно сказать, что это за книга, но была уверена, что ее историческая ценность неизмерима.
Снимки книги оказались по большей части резкими, хотя края у некоторых пересветило, так что поля вышли белыми и нечитаемыми. И все же, несмотря на резкость фотографий, я столкнулась с еще одним с ума сводящим расстройством: я очень многое не понимала в тексте. Он был не только написан скорописью, но наклон почерка шел под таким углом – и написано все было в такой спешке, – что выглядело это все равно что на чужом языке. На одной фотографии я смогла разобрать только часть одной из верхних строк:
«Гарр т Чэдв к. Марл бон. Оп ум, приг. пастилки. 17 августа 1789 года. По зак мс Ч вик, жены».
Пока мой мозг трудился, пытаясь заполнить пробелы и внести какой-то смысл в текст, мне показалось, что я играю в одну из игр, где надо вставлять пропущенные буквы. Но через несколько минут я поняла, что буквы «в», «с» и «д» – поначалу их почти невозможно было различить – начертаны особым образом, и мозг начал их распознавать, так что получаться со следующими страницами у меня стало лучше:
«Мистер Фрер. С туорк. Лис ья табака, приг. масло. 3 мая 1790 года. По зак мс Ам ер, подруги мс М нсфилд».
«Мс. Б. Белл. Лист мал ны толченый пластырь. 12 мая 1790 года».
«Чарли Тернер. Мэй ер, NV настойка. 6 июня 1790 года. По зак мс Эппл, кухарки».
Я оперлась подбородком на руку, снова перечитала записи, и во мне зашевелилось беспокойство. Листья малины? Табак? В них не было ничего опасного, хотя я как-то слышала, что никотин в больших количествах токсичен. Возможно, именно количество неядовитого оказывалось смертельным? А что до некоторых других названий в книге – вроде настойки NV, – я понятия не имела, что они значат.
Я попыталась разобраться и с тем, как были организованы записи. Каждая начиналась с имени, потом шел ингредиент – опасный или нет, – а за ним дата. В некоторых записях было второе имя, в конце, с указанием «по зак». Я предположила, что это означало, что первое имя принадлежало тому, кому предназначалось вещество, а второе – тому, кто его купил. Так, например, Чарли Тернер должен был принять «настойку NV» – что бы это ни было, – а купила ее, видимо, мисс Эппл.
Я взяла ручку и блокнот с тумбочки и записала несколько пунктов, чтобы потом прояснить их для себя:
«Количество неядовитого вещества, необходимое, чтобы убить
Опиум – пастилки?
Табак – масло?
Настойка NV – что такое NV?»
Следующие пятнадцать минут я провела со скрещенными ногами на кровати, яростно записывая вопросы и слова, отчасти знакомые, отчасти нет. Паслен. Это ведь растение? Дурман. В жизни не слышала. Аконит. Понятия не имею. Драхма, пилюля, спуск, тис, эликс. Все это я выписала.
Я открыла следующую фотографию и ахнула, когда мой взгляд упал на слово, которое, я точно знала, означало нечто смертельное: мышьяк. Я выписала его в блокнот, поставив рядом звездочку. Увеличила фотографию, надеясь разобрать остальные слова в строке, но тут снова услышала шум за дверью.
Я замерла. Похоже было, что кто-то только что остановился перед дверью номера. Я тихонько выругалась в его адрес, кем бы он ни был. Они что, не видят табличку «Не беспокоить»? Но потом я услышала, как в замке прокатали карточку. Что, Джеймс уже вернулся? Я сунула телефон под подушку.
Через мгновение вошел Джеймс – и я сразу поняла, что что-то очень, очень нехорошо. Он был весь бледный и потный, со лба у него капало, а руки страшно тряслись.
Я инстинктивно вскочила с постели и подбежала к нему.
– О господи, – сказала я, подойдя к нему. Я чувствовала запах его пота и еще чего-то, сладковато-кислого. – Что случилось?
– Все нормально, – ответил он, устремляясь в ванную. Склонился над раковиной, глубоко дыша. – Наверное, вчерашняя итальянская еда.
Он посмотрел в зеркало над раковиной и встретился со мной глазами, хотя я стояла у него за спиной.
– Я в полной заднице, Кэролайн. Сперва ты, теперь это. Меня стошнило на улице, на тротуар, – сказал он. – Наверное, надо, чтобы все вышло. Ничего, если я… – Он замолчал, сглотнул. – Ничего, если я побуду один в номере, пока оно полностью не выйдет?
Я не колебалась ни секунды.
– Конечно, да. – Я много лет знала, что Джек ненавидит, когда его тошнит при посторонних. И, честно говоря, мне тоже не помешало бы уединиться. – Ты уверен, что с тобой все в порядке? Тебе нужен сок или еще что-нибудь?
Он покачал головой, закрывая дверь в ванную.
– Все будет хорошо, правда. Просто дай мне время.
Я кивнула, обулась, взяла сумку и сунула в нее блокнот. Рядом с дверью ванной я поставила бутылку воды и крикнула Джеймсу, что скоро вернусь его проведать.
В квартале от гостиницы, насколько я помнила, было кафе, так что я направилась туда, собираясь закончить с фотографиями. Но едва я вышла, у меня зазвонил телефон. Номер был незнакомый, и, подумав, что это Джеймс может звонить из гостиницы, я тут же ответила:
– Алло?
– Кэролайн, это Гейнор!
– О боже, здравствуйте, Гейнор! – Я остановилась посреди тротуара, и шедший мимо мужчина бросил на меня раздраженный взгляд.
– Простите, что звоню так рано, но только что пришли рукописи, о которых я вам вчера писала. Вы сможете со мной встретиться в библиотеке, поскорее? Технически у меня сегодня не рабочий день, но я зашла пару минут назад, проверить документы. Вы не поверите, что тут.
Я зажмурилась, пытаясь вспомнить, что она вчера говорила про документы. За последние двадцать четыре часа столько всего произошло, и ее сообщение, видимо, задвинулось куда-то вглубь моего мозга, учитывая, какие вчера вечером у меня были приключения – а теперь и болезнь Джеймса.
– Простите, Гейнор, я сейчас не могу прийти, мне нужно оставаться в этом районе, если вдруг… – Я замолчала. Несмотря на то что мы долго сидели вместе над исследованием, я пока еще не настолько хорошо знала Гейнор, чтобы рассказать ей о своем неверном муже, которого сейчас рвало у меня в гостиничном номере. Я ведь даже не сказала ей, что у меня есть муж, – мы совсем не говорили о личной жизни. – Я просто не смогу прямо сейчас приехать. Но я собираюсь выпить кофе, может быть, захотите присоединиться? Вы сможете принести с собой документы?
Я услышала, как она рассмеялась на том конце линии.
– Вынести их из здания – отличный способ лишиться работы, но я могу сделать копии. К тому же кофе мне не повредит.
Мы договорились встретиться через полчаса в кафе возле моей гостиницы, и я коротала время за столиком в углу, поедая малиновый круассан и усердно изучая фотографии аптекарского журнала.
Когда Гейнор вошла в стеклянную дверь кафе, я погасила телефон и, закрыв блокнот, убрала его в сумку. Надо держать себя в руках, напомнила я себе; нельзя дать понять, что я знаю об аптекаре больше, чем вчера в библиотеке. Я едва знала Гейнор, а если я поделюсь этой информацией, станет ясно, что я не только нарушила закон, но и вторглась на вероятный объект культурного наследия. Возможно, Гейнор как сотрудник Британской библиотеки должна будет на меня донести.
Я дожевала свой круассан, обдумывая всю иронию произошедшего: в Лондон я приехала из-за того, что меня ранили чужие тайны, а теперь мне самой было что скрывать.
Гейнор скользнула на стул рядом со мной и в волнении склонилась вперед.
– Это… это невероятно, – начала она, вынимая большую папку из сумки. Она вытащила из нее два листа бумаги, черно-белые копии чего-то, очень похожего на старую газетную статью, разделенную на несколько колонок с заголовком наверху. – Между бюллетенями всего пара дней разницы. – Она указала на верхнюю часть страницы. – Первый от 10 февраля 1791 года, второй от 12 февраля.
Она положила более ранний бюллетень, от 10 февраля, сверху, и откинулась на спинку стула, глядя на меня.
Я внимательно взглянула на бюллетень и ахнула.
– Помните, вчера, – пояснила Гейнор, – я вам написала, что в одном из документов есть изображение? Вот это изображение.
Она ткнула в центр распечатки, хотя это было совершенно излишне; я во все глаза смотрела на страницу. На ней был рисунок животного, такой простой, что походил на нечто, накарябанное малышом на песке, но у меня не было ни малейшего сомнения, что я видела этот рисунок раньше.
Это был медведь – точно такой же, как крошечный медведь, выгравированный на голубом флаконе, который я извлекла из грязи на берегу Темзы.
22. Элайза. 10 февраля 1791 года
Было восемь вечера, и, хотя Нелла работала не покладая рук последние несколько часов, помочь она мне не позволяла. Вместо этого она напрягалась, запихивая пробки как можно глубже в бутылки, составляя пустые коробки так тесно, как только могла, и изо всех сил оттирая свои котелки. Она так прибирала и расставляла все по местам, будто собиралась уехать – не навсегда, но надолго, – и все из-за моей ошибки по неосмотрительности.
Из всех ошибок, больших и малых, что я успела совершить за двенадцать лет жизни, то, что я достала банку из нижнего ящика, было, по-моему, хуже всего. Как я могла не заметить адрес, выгравированный на банке? Я никогда прежде так все не портила, ни разу в жизни.
О, как бы я хотела повернуть время вспять. Подумать только, когда-то Нелле просто не было от меня пользы. Сейчас это казалось сном; своей ошибкой я, возможно, погубила ее и всех нас, перечисленных на страницах ее книги. Я снова подумала о множестве имен, которые обводила в журнале пару дней назад. Я освежала чернила, чтобы сохранить и защитить имена женщин, дать им место в истории, как и объяснила Нелла. Теперь я боялась, что ничего не сохранила и не защитила. Вместо этого моя ошибка с сосудом могла вытащить на свет секреты бесчисленных женщин из книги. Могла их уничтожить.
Я думала, что можно сделать, чтобы исправить то, что я натворила, но ничего не придумала. Исправить все можно было, только повернув время вспять, но этого было страшно просить даже у чародейства.
И все же Нелла меня не прогнала. Она что, собиралась меня убить? Заставить ответить за мою ошибку? Комната, в которой мы сидели, не разговаривая друг с другом, полнилась ее отчаянием. Я стремилась вести себя как можно тише, чтобы не волновать ее еще больше, и съежилась от стыда возле злосчастного шкафа, сгорбилась над тремя предметами: книгой домашнего чародейства от Тома Пеппера, лежавшей у меня на коленях; Неллиной книгой чародейства для повитух, отложенной в сторонку; и почти догоревшей свечой. У меня не хватало духу попросить у Неллы новую свечу, вскоре мне придется отложить книги и – что? Уснуть, привалившись головой к каменной стене? Ждать, пока Нелла приведет в исполнение свое наказание?
Я подняла гаснущую свечу над страницей открытой передо мной книги. В тусклом свете печатные слова чародейской книги Тома Пеппера, казалось, танцевали и двигались по странице, и мне стоило огромных усилий сосредоточиться на строке. Это меня ужасно огорчало; если и был подходящий момент, чтобы положиться на чародейство, которое смогло вернуть дыхание мертворожденному младенцу Тому, то он настал сейчас. Мне нужно было найти заклинание, чтобы все исправить, и найти поскорее. Днем я искала зелье, чтобы избавиться от духа мертвеца, а теперь хотела сбросить груз, который неразумно взвалила на Неллу, на себя и многих других; угрозу ареста, приговора и, возможно, даже казни.
Водя пальцем по строчкам, я продолжала листать список заклинаний в книге Тома.
Масло Прозрачности, для игральных карт визави.
Шипучка для продления весеннего урожая.
В ванной лежал мой несессер, в котором была косметика, зубная нить, дезодорант и эфирные масла. Я знала, что у меня есть пара таблеток обезболивающего, но не думала, что стоит занимать место, таща с собой все возможные лекарства от всех болезней.
– Прости, – сказала я. – Есть эвкалиптовое масло. – Оно уже давно стало моим главным средством от подступающей простуды; эвкалипт входит в бальзам «Викс» для растирания и чудесно справляется с заложенностью и кашлем. – В белой сумке на столике, – сказала я, указывая в сторону ванной.
Он вышел с гримасой на лице.
– Сильная штука.
Я кивнула; даже на расстоянии нескольких шагов я чувствовала острый медицинский запах масла.
Раз уж Джеймс был одет и, казалось, готов уйти, я изо всех сил старалась избежать продолжения разговора.
– Я попробую прилечь еще ненадолго, – сказала я, барахтаясь в одеяле. – Приятного тебе осмотра достопримечательностей.
Он медленно, грустно кивнул и замялся, будто хотел что-то сказать. Но не сказал и, взяв бумажник и телефон, вышел из номера.
Едва щелкнул замок, я метнулась за телефоном.
Набрала пароль и залезла в фотографии. Вот они, где-то штук двадцать. Я открыла первые две; то были снимки комнаты – стол, очаг, – но, к моему разочарованию, они оказались нерезкими. Я выругалась, испугавшись, что вся серия может оказаться такой. Но, дойдя до крупных планов книжных страниц, выдохнула с облегчением; эти получились четкими. В комнате висела пыль, и я предположила, что вспышка не могла пробиться сквозь мельчайшие частицы, чтобы сфокусироваться на чем-то, кроме первого плана.
Услышав шум под дверью номера, я рывком села. Выключила телефон и подбежала к глазку как раз вовремя, чтобы увидеть служащего отеля с папкой-планшетом, шедшего мимо. Он направлялся не ко мне в номер, но я вспомнила, что надо повесить табличку «Не беспокоить».
Вернувшись на кровать, я снова открыла фотографии и изучила первый снимок книги. Затаила дыхание, двумя пальцами раздвинула картинку на весь экран. И, не веря себе, уставилась на то, что мне открылось.
Книга была на самом деле заполнена от руки, с крупными кляксами и размазанными чернилами. Текст шел аккуратными рядами, все записи выглядели одинаково, в них, похоже, упоминались имена и даты. Так что это, какой-то журнал регистрации? Я открыла следующую фотографию. Она была примерно такой же, хотя чернила казались темнее, гуще, словно эту страницу заполнял другой человек. Я перелистала дальше, еще дальше, и с каждым движением у меня все сильнее начинали трястись руки. Я не могла точно сказать, что это за книга, но была уверена, что ее историческая ценность неизмерима.
Снимки книги оказались по большей части резкими, хотя края у некоторых пересветило, так что поля вышли белыми и нечитаемыми. И все же, несмотря на резкость фотографий, я столкнулась с еще одним с ума сводящим расстройством: я очень многое не понимала в тексте. Он был не только написан скорописью, но наклон почерка шел под таким углом – и написано все было в такой спешке, – что выглядело это все равно что на чужом языке. На одной фотографии я смогла разобрать только часть одной из верхних строк:
«Гарр т Чэдв к. Марл бон. Оп ум, приг. пастилки. 17 августа 1789 года. По зак мс Ч вик, жены».
Пока мой мозг трудился, пытаясь заполнить пробелы и внести какой-то смысл в текст, мне показалось, что я играю в одну из игр, где надо вставлять пропущенные буквы. Но через несколько минут я поняла, что буквы «в», «с» и «д» – поначалу их почти невозможно было различить – начертаны особым образом, и мозг начал их распознавать, так что получаться со следующими страницами у меня стало лучше:
«Мистер Фрер. С туорк. Лис ья табака, приг. масло. 3 мая 1790 года. По зак мс Ам ер, подруги мс М нсфилд».
«Мс. Б. Белл. Лист мал ны толченый пластырь. 12 мая 1790 года».
«Чарли Тернер. Мэй ер, NV настойка. 6 июня 1790 года. По зак мс Эппл, кухарки».
Я оперлась подбородком на руку, снова перечитала записи, и во мне зашевелилось беспокойство. Листья малины? Табак? В них не было ничего опасного, хотя я как-то слышала, что никотин в больших количествах токсичен. Возможно, именно количество неядовитого оказывалось смертельным? А что до некоторых других названий в книге – вроде настойки NV, – я понятия не имела, что они значат.
Я попыталась разобраться и с тем, как были организованы записи. Каждая начиналась с имени, потом шел ингредиент – опасный или нет, – а за ним дата. В некоторых записях было второе имя, в конце, с указанием «по зак». Я предположила, что это означало, что первое имя принадлежало тому, кому предназначалось вещество, а второе – тому, кто его купил. Так, например, Чарли Тернер должен был принять «настойку NV» – что бы это ни было, – а купила ее, видимо, мисс Эппл.
Я взяла ручку и блокнот с тумбочки и записала несколько пунктов, чтобы потом прояснить их для себя:
«Количество неядовитого вещества, необходимое, чтобы убить
Опиум – пастилки?
Табак – масло?
Настойка NV – что такое NV?»
Следующие пятнадцать минут я провела со скрещенными ногами на кровати, яростно записывая вопросы и слова, отчасти знакомые, отчасти нет. Паслен. Это ведь растение? Дурман. В жизни не слышала. Аконит. Понятия не имею. Драхма, пилюля, спуск, тис, эликс. Все это я выписала.
Я открыла следующую фотографию и ахнула, когда мой взгляд упал на слово, которое, я точно знала, означало нечто смертельное: мышьяк. Я выписала его в блокнот, поставив рядом звездочку. Увеличила фотографию, надеясь разобрать остальные слова в строке, но тут снова услышала шум за дверью.
Я замерла. Похоже было, что кто-то только что остановился перед дверью номера. Я тихонько выругалась в его адрес, кем бы он ни был. Они что, не видят табличку «Не беспокоить»? Но потом я услышала, как в замке прокатали карточку. Что, Джеймс уже вернулся? Я сунула телефон под подушку.
Через мгновение вошел Джеймс – и я сразу поняла, что что-то очень, очень нехорошо. Он был весь бледный и потный, со лба у него капало, а руки страшно тряслись.
Я инстинктивно вскочила с постели и подбежала к нему.
– О господи, – сказала я, подойдя к нему. Я чувствовала запах его пота и еще чего-то, сладковато-кислого. – Что случилось?
– Все нормально, – ответил он, устремляясь в ванную. Склонился над раковиной, глубоко дыша. – Наверное, вчерашняя итальянская еда.
Он посмотрел в зеркало над раковиной и встретился со мной глазами, хотя я стояла у него за спиной.
– Я в полной заднице, Кэролайн. Сперва ты, теперь это. Меня стошнило на улице, на тротуар, – сказал он. – Наверное, надо, чтобы все вышло. Ничего, если я… – Он замолчал, сглотнул. – Ничего, если я побуду один в номере, пока оно полностью не выйдет?
Я не колебалась ни секунды.
– Конечно, да. – Я много лет знала, что Джек ненавидит, когда его тошнит при посторонних. И, честно говоря, мне тоже не помешало бы уединиться. – Ты уверен, что с тобой все в порядке? Тебе нужен сок или еще что-нибудь?
Он покачал головой, закрывая дверь в ванную.
– Все будет хорошо, правда. Просто дай мне время.
Я кивнула, обулась, взяла сумку и сунула в нее блокнот. Рядом с дверью ванной я поставила бутылку воды и крикнула Джеймсу, что скоро вернусь его проведать.
В квартале от гостиницы, насколько я помнила, было кафе, так что я направилась туда, собираясь закончить с фотографиями. Но едва я вышла, у меня зазвонил телефон. Номер был незнакомый, и, подумав, что это Джеймс может звонить из гостиницы, я тут же ответила:
– Алло?
– Кэролайн, это Гейнор!
– О боже, здравствуйте, Гейнор! – Я остановилась посреди тротуара, и шедший мимо мужчина бросил на меня раздраженный взгляд.
– Простите, что звоню так рано, но только что пришли рукописи, о которых я вам вчера писала. Вы сможете со мной встретиться в библиотеке, поскорее? Технически у меня сегодня не рабочий день, но я зашла пару минут назад, проверить документы. Вы не поверите, что тут.
Я зажмурилась, пытаясь вспомнить, что она вчера говорила про документы. За последние двадцать четыре часа столько всего произошло, и ее сообщение, видимо, задвинулось куда-то вглубь моего мозга, учитывая, какие вчера вечером у меня были приключения – а теперь и болезнь Джеймса.
– Простите, Гейнор, я сейчас не могу прийти, мне нужно оставаться в этом районе, если вдруг… – Я замолчала. Несмотря на то что мы долго сидели вместе над исследованием, я пока еще не настолько хорошо знала Гейнор, чтобы рассказать ей о своем неверном муже, которого сейчас рвало у меня в гостиничном номере. Я ведь даже не сказала ей, что у меня есть муж, – мы совсем не говорили о личной жизни. – Я просто не смогу прямо сейчас приехать. Но я собираюсь выпить кофе, может быть, захотите присоединиться? Вы сможете принести с собой документы?
Я услышала, как она рассмеялась на том конце линии.
– Вынести их из здания – отличный способ лишиться работы, но я могу сделать копии. К тому же кофе мне не повредит.
Мы договорились встретиться через полчаса в кафе возле моей гостиницы, и я коротала время за столиком в углу, поедая малиновый круассан и усердно изучая фотографии аптекарского журнала.
Когда Гейнор вошла в стеклянную дверь кафе, я погасила телефон и, закрыв блокнот, убрала его в сумку. Надо держать себя в руках, напомнила я себе; нельзя дать понять, что я знаю об аптекаре больше, чем вчера в библиотеке. Я едва знала Гейнор, а если я поделюсь этой информацией, станет ясно, что я не только нарушила закон, но и вторглась на вероятный объект культурного наследия. Возможно, Гейнор как сотрудник Британской библиотеки должна будет на меня донести.
Я дожевала свой круассан, обдумывая всю иронию произошедшего: в Лондон я приехала из-за того, что меня ранили чужие тайны, а теперь мне самой было что скрывать.
Гейнор скользнула на стул рядом со мной и в волнении склонилась вперед.
– Это… это невероятно, – начала она, вынимая большую папку из сумки. Она вытащила из нее два листа бумаги, черно-белые копии чего-то, очень похожего на старую газетную статью, разделенную на несколько колонок с заголовком наверху. – Между бюллетенями всего пара дней разницы. – Она указала на верхнюю часть страницы. – Первый от 10 февраля 1791 года, второй от 12 февраля.
Она положила более ранний бюллетень, от 10 февраля, сверху, и откинулась на спинку стула, глядя на меня.
Я внимательно взглянула на бюллетень и ахнула.
– Помните, вчера, – пояснила Гейнор, – я вам написала, что в одном из документов есть изображение? Вот это изображение.
Она ткнула в центр распечатки, хотя это было совершенно излишне; я во все глаза смотрела на страницу. На ней был рисунок животного, такой простой, что походил на нечто, накарябанное малышом на песке, но у меня не было ни малейшего сомнения, что я видела этот рисунок раньше.
Это был медведь – точно такой же, как крошечный медведь, выгравированный на голубом флаконе, который я извлекла из грязи на берегу Темзы.
22. Элайза. 10 февраля 1791 года
Было восемь вечера, и, хотя Нелла работала не покладая рук последние несколько часов, помочь она мне не позволяла. Вместо этого она напрягалась, запихивая пробки как можно глубже в бутылки, составляя пустые коробки так тесно, как только могла, и изо всех сил оттирая свои котелки. Она так прибирала и расставляла все по местам, будто собиралась уехать – не навсегда, но надолго, – и все из-за моей ошибки по неосмотрительности.
Из всех ошибок, больших и малых, что я успела совершить за двенадцать лет жизни, то, что я достала банку из нижнего ящика, было, по-моему, хуже всего. Как я могла не заметить адрес, выгравированный на банке? Я никогда прежде так все не портила, ни разу в жизни.
О, как бы я хотела повернуть время вспять. Подумать только, когда-то Нелле просто не было от меня пользы. Сейчас это казалось сном; своей ошибкой я, возможно, погубила ее и всех нас, перечисленных на страницах ее книги. Я снова подумала о множестве имен, которые обводила в журнале пару дней назад. Я освежала чернила, чтобы сохранить и защитить имена женщин, дать им место в истории, как и объяснила Нелла. Теперь я боялась, что ничего не сохранила и не защитила. Вместо этого моя ошибка с сосудом могла вытащить на свет секреты бесчисленных женщин из книги. Могла их уничтожить.
Я думала, что можно сделать, чтобы исправить то, что я натворила, но ничего не придумала. Исправить все можно было, только повернув время вспять, но этого было страшно просить даже у чародейства.
И все же Нелла меня не прогнала. Она что, собиралась меня убить? Заставить ответить за мою ошибку? Комната, в которой мы сидели, не разговаривая друг с другом, полнилась ее отчаянием. Я стремилась вести себя как можно тише, чтобы не волновать ее еще больше, и съежилась от стыда возле злосчастного шкафа, сгорбилась над тремя предметами: книгой домашнего чародейства от Тома Пеппера, лежавшей у меня на коленях; Неллиной книгой чародейства для повитух, отложенной в сторонку; и почти догоревшей свечой. У меня не хватало духу попросить у Неллы новую свечу, вскоре мне придется отложить книги и – что? Уснуть, привалившись головой к каменной стене? Ждать, пока Нелла приведет в исполнение свое наказание?
Я подняла гаснущую свечу над страницей открытой передо мной книги. В тусклом свете печатные слова чародейской книги Тома Пеппера, казалось, танцевали и двигались по странице, и мне стоило огромных усилий сосредоточиться на строке. Это меня ужасно огорчало; если и был подходящий момент, чтобы положиться на чародейство, которое смогло вернуть дыхание мертворожденному младенцу Тому, то он настал сейчас. Мне нужно было найти заклинание, чтобы все исправить, и найти поскорее. Днем я искала зелье, чтобы избавиться от духа мертвеца, а теперь хотела сбросить груз, который неразумно взвалила на Неллу, на себя и многих других; угрозу ареста, приговора и, возможно, даже казни.
Водя пальцем по строчкам, я продолжала листать список заклинаний в книге Тома.
Масло Прозрачности, для игральных карт визави.
Шипучка для продления весеннего урожая.