Тайная лавка ядов

Я сглотнула, боясь открыть правду; я так и не сказала Нелле, почему миссис Эмвелл хотела убить своего мужа и почему я ей в этом помогала. Но я первая начала расспрашивать, так что и с меня полагалась история.

– Он начал меня трогать так, как мне не нравилось.

Она снова медленно кивнула.

– Да, но загляни поглубже. Его непрошеные прикосновения, как бы отвратительны они тебе ни были… Чем это отличалось от, скажем, незнакомца на улице? Полагаю, ты бы не решилась на убийство, если бы незнакомец распустил руки?

– Я не верю большинству незнакомцев на улицах, – сказала я. – А мистеру Эмвеллу верила. До недавних пор он не давал мне повода не верить. – Я замолчала, замедлив дыхание, и подумала о Джоанне. – Я узнала, что в его доме есть тайны. То, что он уничтожил, то, что спрятал. Я боялась, что стану одной из них.

Нелла удовлетворенно потянулась вперед и похлопала меня по руке.

– Сперва было доверие. Потом предательство. Одно без другого не бывает. Тот, кому не доверяешь, не может тебя предать. – Я кивнула, и она снова откинулась назад. – Элайза, то, что ты описала, это разрывающий сердце путь каждой женщины, которой я продала яд. И тот же путь я прошла сама.

Она нахмурилась, словно вспомнила что-то давно погребенное в памяти.

– Я не собиралась готовить яды. Я не явилась из утробы на свет прирожденной убийцей. Со мной кое-что случилось, очень давно. Видишь ли, когда-то я была влюблена. Его звали Фредерик. – Она внезапно замолчала вопреки себе, и я подумала, что она может оборвать рассказ. Но она прочистила горло и продолжала: – Я ждала предложения руки и сердца. Он мне это обещал. Увы, он был фантастическим актером и лжецом, и я вскоре узнала, что была не единственным предметом его привязанности.

Я ахнула и прижала пальцы к губам.

– Как вы узнали? – спросила я, чувствуя, что меня допустили до скандала и тайны, обычно приберегаемых для девушек куда старше меня.

– Это грустная история, Элайза, – сказала она, толкнув мою ногу своей. – И слушать меня ты должна очень внимательно. После того как мы утром вместе приготовим порошок из жуков, я больше не хочу видеть тебя у себя в лавке. Это моя работа, моя скорбь, мне ее разливать по бутылкам и раздавать.

Я была разочарована и захвачена, так что просто кивнула, чтобы она продолжала.

И она начала рассказ, и, хотя каждое слово поднималось к поверхности с болью, как волдырь, я чувствовала, что эти слова для нее – род освобождения. Пусть мне было всего двенадцать, но мы сидели вместе среди сена, и мне казалось, что Нелла считает меня другом.

– Моя мать умерла, когда я была совсем юной, – пояснила она. – Это было два десятилетия назад, хотя скорбь так и ноет, как синяк. Ты о ком-нибудь горевала?

Я покачала головой. Я не знала никого, кто бы умер, кроме мистера Эмвелла.

Нелла сделала глубокий вдох, чтобы собраться.

– Это чудовищное, изматывающее одиночество. Однажды, в самый разгар моего горя, в лавку – где тогда еще не торговали ядами – зашел молодой человек по имени Фредерик, умолявший дать что-нибудь для его сестры, Риссы, чтобы пришли крови, потому что спазмы у нее в животе были нестерпимые и уже полгода не наступал месячный цикл.

Я нахмурилась. Я не вполне понимала, что такое «месячный цикл», но независимо от того, какую роль Рисса играла в истории, я могла понять и пожалеть ее из-за боли в животе.

– Он был первым мужчиной, который вошел в мою лавку, – продолжала Нелла, – но он был в отчаянии! И раз у Риссы не было ни сестры, ни матери, чтобы послать их ко мне, как я могла ему отказать? Так что я дала ему настойку материнской травы, месячногонного.

– Материнская трава, – повторила я. – Это для матерей?

Нелла улыбнулась и объяснила, что больше ста лет назад Калпепер – великий целитель – считал, что она приносит радость молодым матерям и избавляет от меланхолии, часто встречавшейся тогда после родов.

– Но, видишь ли, – продолжала Нелла, – материнская трава также успокаивает утробу и побуждает ее сбрасывать то, что внутри. Из-за этого ее свойства назначать ее следует очень осторожно и только тем, кто точно знает, что не носит ребенка.

Она вытащила из копны сена стебелек и стала накручивать его на палец, как кольцо.

– На следующей неделе Фредерик вернулся, сияющий и любезный, поблагодарить меня за то, что вернула его сестре обычную здоровую жизнь. Я обнаружила, что меня очень тянет к нему по причинам, которых тогда не понимала. Я тогда считала, что это любовь, но теперь думаю, не было ли это просто пустотой горя, искавшей, что впустить, чтобы избавиться от чувства опустошения.

Она выдохнула.

– Фредерика, казалось, тоже тянуло ко мне, и через несколько недель он пообещал мне свою руку. С каждым днем, с каждым его обещанием что-то в моем сердце возвращалось к жизни. Он обещал мне дом, полный детишек, и нарядную лавку с розовыми стеклами в окнах в память о моей матери. Представь себе, что я чувствовала… Могла ли я назвать это чем-то, кроме любви? – Она опустила взгляд на свою руку, на обернутый вокруг пальца идеальным колечком стебелек. Тут же сбросила его, и он упал ей на колени.

– Вскоре я забеременела. Можно было бы подумать, что я знала, как этого избежать, но вышло иначе. Несмотря на свое горе, от новой жизни внутри меня я исполнилась надежды. Не все в мире испустило последний вздох, как моя мать. И когда я в то зимнее утро сказала Фредерику о нашем ребенке, он, казалось, был вне себя от радости. Он сказал, что мы должны пожениться через неделю, после Дня святого Мартина, пока никто не заметил, что я ношу ребенка. Ты, может быть, быть еще молода, Элайза, но знаешь довольно, чтобы понимать, что на детей, рожденных вне брака, солнце светит не так ярко.

Во мне забурлила тревога. Нелла ни разу не упоминала о ребенке, взрослом или еще каком; где сейчас был тот ребенок?

– Как ты можешь понять, ребенка я носила недолго. Так часто случается, малышка Элайза, но от этого оно не менее ужасно. Надеюсь, тебе не придется такое пережить. – Она подтянула ноги к телу и скрестила руки, словно защищаясь от того, что нужно было сказать дальше. – Это случилось глубокой ночью. Фредерик собирался на неделю уехать из города, чтобы навестить родных, так что мы весь вечер провели вместе. Он приготовил нам ужин, помог починить несколько полок, прочел мне стихотворение, которое написал… идеальный вечер, по крайней мере, так я думала. Ушел он от меня после долгого поцелуя, пообещав вернуться через неделю.

Нелла передернулась и на мгновение умолкла.

– Через несколько часов начались схватки, и я потеряла ребенка. Никакими словами не опишешь эту боль. После мне было нужно одно: утешение в объятиях Фредерика. Мучаясь в постели, я ждала, когда кончится неделя, давила в себе горе до его возвращения, чтобы он помог мне справиться с этим бременем. Но он не пришел – ни через две недели, ни через три. Я начала подозревать ужасное, было очень странно, что ночь, когда я заболела, – ночь, когда потерла нашу девочку, – была последней, когда он показался у меня.

Фредерику были знакомы многие полки и шкафы в моей лавке. Как я и сказала, многие благие средства могут быть смертельными в больших количествах. Я проверила несколько флаконов по журналу, и, к моему ужасу, оказалось, что запасы материнской травы у меня меньше указанных. Фредерик знал о ее свойствах, поскольку я отпускала ее его сестре, Риссе. Тогда я поняла, что он использовал против меня мои собственные настойки. Против нашего ребенка. Мы провели столько времени вместе, что было вполне возможно, что он как-то ее замаскировал и обманом заставил меня принять ее за ужином. Шли дни, и я все больше уверялась, что материнская трава – предназначенная для того, чтобы избавлять от меланхолии и дарить радость душе молодой матери, – отняла у меня ребенка, прямо из утробы.

Пока Нелла говорила, горло у меня сжалось и стало горячим. Я хотела спросить, как Фредерику удалось ее обмануть – как он сумел порыться в ее вещах, незаметно капнуть снадобье ей в еду или питье, – но я не хотела обращать это против нее, не хотела, чтобы ей становилось еще хуже, чем сейчас.

– А потом, малышка Элайза, в мою дверь наконец постучали. И кто, как ты думаешь, пришел меня повидать?

– Фредерик, – сказала я, подаваясь вперед.

– Нет. Его сестра, Рисса. Вот только… она была ему не сестрой. Она без колебаний сообщила мне, что она его жена.

Я потрясла головой, словно воспоминания Неллы разворачивались прямо сейчас, у меня перед глазами.


– К-как она узнала, где вас найти? – заикаясь, спросила я.

– Она знала о лавке моей матери, аптеке для женщин. Это она прислала Фредерика ко мне, когда ей была так нужна материнская трава. Еще она знала, что у него есть, так сказать, склонность не пропускать ни одной юбки. Она попросила меня открыть ей правду. Прошло всего четыре недели с тех пор, как я потеряла ребенка. Я все еще кровоточила, и сердце у меня все еще болело, так что я все ей открыла. После она сказала мне, что я не первая его любовница, а потом начала задавать вопросы о бутылках и отварах у меня на полках. Я рассказала ей то, что сказала тебе, – что в больших количествах почти любое средство смертельно, – и к моему изумлению, Рисса попросила nux vomica, который можно в очень малых дозах использовать для лечения лихорадки и даже чумы. Но это, конечно, крысиный яд. Тот самый, что убил твоего хозяина.

Нелла развела руками.

– Когда она попросила, я колебалась лишь мгновение, а потом отпустила ей смертельную дозу, не взяв с нее денег, и дала совет, как лучше всего скрыть вкус. Точно так же, как Фредерик подсунул яд мне, я научила Риссу, как сделать то же самое. Так, дитя, все и началось. С Риссы. С Фредерика.

После того как Рисса ушла, меня словно отпустило. Месть – сама по себе лекарство. – Она слегка закашлялась. – Фредерика не стало на следующий день. Я прочитала об этом в газетах. Доктора объявили причиной сердечный приступ.

Кашель Неллы стал громче и превратился в настоящий приступ. Она несколько минут хрипло дышала, схватившись за живот. В конце концов склонилась вперед, задыхаясь.

– Моя мать, мое дитя, мой любовник. Так и пошло – как крохотная течь, сперва медленная и тихая, по городу стали распространяться слухи. В какой-то момент мне стали оставлять письма, и пришлось построить в лавке стену, чтобы избежать чужих глаз. У меня не хватило духу закрыть лавку, наследие моей матери, как бы я его ни осквернила.

Она похлопала по сену рядом с собой.

– Я знаю, каково видеть, как мое дитя вырывают из моего тела мужские руки. И пусть моя история чудовищна, любая женщина так или иначе сталкивалась со злом в образе мужчины. Даже ты. – Она уперлась рукой в пол, чтобы удержать равновесие, потому что начала клониться на бок. – Я аптекарь, мой долг отпускать женщинам лекарства. И потом они годами шли ко мне, и я продавала им то, чего они хотели. Я оберегала их тайны. Я принимала на себя их бремя. Возможно, если бы ко мне после потери вернулись крови, если бы утроба моя не была изранена, я бы давно перестала. Но то, что крови прекратились, было постоянным напоминанием о предательстве Фредерика, о том, что он у меня отнял.

Я недоуменно сморщила в темноте лоб. Крови прекратились? Я решила, что она оговорилась из-за усталости.

Ослабев, Нелла медленно повалилась на бок и зевнула. Я знала, что ее история почти окончена, но, хотя она и была утомлена, у меня сна не было ни в одном глазу.

– Конечно, я не смогу продолжать так вечно, – прошептала она. – Я слабею. И хотя давным-давно я думала, что моя боль станет легче, если я причиню боль другим, я ошибалась. Она только разрослась, у меня опухают и болят кости, все сильнее с каждой неделей. Я уверена, что продажа ядов разрушает меня изнутри, но как разрушить то, что я построила? Ты слышала леди Кларенс… Всем известно, что во мне особенного.

Она прочистила горло.

– Такая странная головоломка, – закончила она. – Сколько бы я ни трудилась, чтобы облегчить недуги женщин, свои я облегчить не могу. Мое горе никуда не уходит, уже двадцать лет.

Она говорила так тихо, что я едва ее слышала, я даже подумала, не провалилась ли она в какой-то мирный ночной кошмар.

– Потому что от этой боли нет настойки.





16. Кэролайн. Наши дни, вторник




Когда я вошла в вестибюль La Grande, в груди моей сгустился страх. Большую часть поездки на метро до гостиницы я думала об аптекаре, но сейчас более насущная забота – неизбежный приезд мужа – вытеснила все мысли о Медвежьем переулке, флаконе и библиотечных документах.

Учитывая, сколько времени нужно, чтобы пройти границу и поймать такси, казалось математически невозможно, что Джеймс уже в гостинице. И все-таки я замешкалась перед дверью номера, думая, не постучать ли. На всякий случай.

Нет. Это моя комната и моя поездка. Он здесь – незваный гость. Я прокатала карточку в замке и вошла.

Слава богу, номер был пуст, и все в нем было моим собственным, хотя и прибранным несколько аккуратнее, чем я оставила. Хрустящие белые простыни были тщательно заправлены под матрас, в кухонном уголке стояли чистые кружки, и… черт. На столике возле двери стояла ваза с прекрасными голубыми гортензиями.

Я вынула из глубины букета конвертик и открыла его, надеясь, что это всего лишь поздравления от кого-то из наших ничего не подозревающих родителей.

Но нет. Надпись была короткая, но я сразу поняла, кто послал цветы. «Прости меня, – так начиналась записка. – Я столько всего должен исправить, столько объяснить. Я всегда буду тебя любить. Скоро увидимся. Д».

Я закатила глаза. Джеймс был умен; он решил заранее, до прилета, попытаться уменьшить ущерб, нажав на все кнопки, чтобы я хотя бы открыла ему дверь номера. Но если он думал, что мы все обсудим за одно утро, потом выпьем по «Мимозе» – другой и вернемся к изначальной программе влюбленных голубков, он жестоко ошибался.

Брать на себя вину за это я не стану. Возможно, меня наша жизнь не во всем устраивала, но не я выбросила ее в помойку.



Через некоторое время, когда я лежала на кровати, потягивая ледяную воду, в дверь постучали. Я сразу поняла, что это он. Я это чувствовала, точно так же, как чувствовала радость, исходившую от его тела, когда стояла напротив него у алтаря в день нашей свадьбы.

Я сделала глубокий вдох и открыла дверь, невольно вдохнув его запах: знакомый аромат сосны и лимона, легкий след мыла ручной работы, которое он так любил. Мы купили его вместе на ярмарке несколько месяцев назад в те дни, когда я проводила все свободное время, проглядывая советы по зачатию на Pinterest. Тогда все казалось настолько проще.

Джеймс стоял передо мной, прислонив к ноге темно-серый чемодан. Он не улыбался, я тоже, и, если бы, на свое несчастье, кто-нибудь проходил в тот момент мимо, он бы подумал, что это самое неловкое, неприятное воссоединение семьи из тех, что ему случалось видеть. Пока мы бессмысленно таращились друг на друга, я поняла, что до последней минуты часть меня не верила, что он на самом деле появится в Лондоне.

– Привет, – прошептал он, так и стоя за порогом. Мы стояли на расстоянии вытянутой руки, но нас как будто разделял океан.

Я открыла дверь пошире и сделала ему знак войти, словно он был посыльным, доставившим мой багаж. Пока он закатывал в номер чемодан, я пошла налить себе еще воды.

– Ты нашел мой номер, – бросила я через плечо.

Джеймс посмотрел на вазу с цветами на столе.

– Мое имя тоже внесено в бронь, Кэролайн.