Тайна замка Вержи

Бернадетта стала страшна. Ноздри ее раздувались, желваки ходили на потемневшем от ярости лице. Повязка задралась, приоткрыв слепой провал глазницы. Воздух со свистом вырывался сквозь узкую щель запавшего рта.

– Бернадетта! – Николь дернула ее за край юбки.

Старуха не отозвалась.

– Бернадетта!

В их сторону уже начали посматривать. Пока только слуги, но стоит графу или маркизу обратить на них внимание…

Острым кулачком Николь со всей силы ткнула в костлявый бок ключницы и замерла в ужасе от содеянного.

Бернадетта вздрогнула и вышла из забытья.

– Николь Огюстен, ты в своем уме?!

Даже ругаясь, старуха сохраняла лицо почти неподвижным – умение, которым владели лишь самые опытные слуги.

– Прости! – Девочка тщетно попыталась изобразить ровную улыбку, которая обманула бы окружающих. – Но ты… Ты испугала меня!

Бернадетта выхватила у проходящего мимо разносчика тарелку и сунула ее слуге, шедшему следом.

– Унеси это на кухню и скажи идиоту повару, чтобы напялил колпак на свою тупую башку. Иначе в другой раз его волосы слетят вместе с головой.

Тот бросил короткий взгляд на содержимое тарелки, поменялся в лице и, придушенно булькнув, умчался на кухню.

Николь потихоньку стала отступать, но старуха ухватила ее костистыми пальцами за запястье.

– Удар твоего кулака до сих пор отзывается в моих ребрах, – с угрожающей ласковостью проговорила она. – Ты чуть не пробила меня насквозь, как гнилой забор. Осел и тот лягнул бы нежнее.

– Умоляю, Бернадетта…

– Молодец, что сообразила сделать это.

Забыв, где они находятся, Николь выпучила глаза на старуху.

Должно быть, она ослышалась.

– Да не таращься на меня, козья отрыжка! – прошипела та. И поскольку Николь не пошевелилась, прибавила: – Шмель тебе в зад! Отвернись, кому сказано. Ах ты шмат мышиного дерьма! Да проснись же, дура ты пустобрехая, выскребыш подзаборный, чтоб тебе соплей подавиться!

Произнося все это, Бернадетта ни на миг не утратила невозмутимого выражения лица. Со стороны казалось, что старуха незаметно дает горничной наставления.

Заряд свирепой силы, вложенной Бернадеттой в ругань, оказался таков, что Николь явственно увидела шмеля, с неохотой подлетающего к назначенному для него старухой месту. Ее передернуло. Она уставилась перед собой, напрягла губы в улыбке. Теперь, даже если бы старуха вдруг лопнула и разлетелась на кусочки, Николь не повернула бы головы в ее сторону.

Бернадетта выпустила ее руку.

– На допросе у маркиза даже ангел признается в том, что перерезал горло товарищу и пропил его крылья, – вполголоса заметила она. – Ну да это не твое дело. Госпожа Элен вот-вот докушает. Подойди к ней ближе и будь готова унести тарелки.

За столом господ разговор о ведьмах уже закончился. Маркиз бережно прикрыл ладанку краем ворота и обратился к Гуго де Вержи:

– Вы обещали, мой друг, что завтра мы сможем поехать на охоту.

– Лошади будут готовы, ваша светлость. Я уже выбрал тех, что придутся вам по нраву.

– Горячие?

– Пылкие, как наложницы султана, – тонко улыбнулся Гуго. – Я помню о вашей маленькой страсти.

Николь, стоявшая за спиной Элен, навострила уши. Но господа уже заговорили о другом.

Она не могла дождаться, когда утомительный ужин подойдет к концу. Однако маркиз, казалось, был поражен проклятием ненасытности. Он все ел и ел, обильно запивая трапезу вином, и постепенно начал пьянеть. Голубые глаза помутнели, смех стал громче и развязнее. Наконец де Мортемар хлопнул ладонью по столу и встал, покачиваясь.

– Ваше гостеприимство, Гуго, не знает границ. Но пора и отдохнуть. Завтра нас ждет отличный день!

– Надеюсь на это, ваша светлость.

Маркиз похлопал его по плечу:

– Оставьте церемонии для двора, дорогой друг! А сейчас… Ик!.. Сейчас мне хотелось бы выспаться.

«До чего же он уродлив, – подумала Николь, отводя глаза. – И этому борову достанется Птичка!»




Когда на замок опустилась ночь, двери конюшни со скрипом приотворились.

Лошади уютно посапывали в стойлах. В узкие прорези окон под крышей лился холодный лунный свет.

– Где он?

– Вон, пятый.

Пегий мерин, проснувшись от голосов, заволновался, зафыркал.

– Чш-ш! Притуши.

Фонарь мигнул, тени на стенах стали едва различимы.

Два конюха Вержи прошли в глубь конюшни, пристально вглядываясь в спящих животных, и остановились у стойла крупного гнедого коня.

– Да, Озорник подойдет, – после недолгого молчания согласился младший конюх. – Только надолго его не хватит.

– Руссенская порода, – напомнил старший. – Они выносливые.

– Мортемар выносливее, – отрезал Жермен. – Загоняет лошадей до кровавой пены из ноздрей.

– Ты видел это?

– Своими глазами. Поверь мне, Гастон, ему это по душе.

Старший конюх помрачнел.

– Вот для чего ему норовистые лошади…

– А ты как думал? Он от них распаляется. Его любимое развлечение – загнать побольше за один выезд.

– Ты правда видел это или просто треплешь своим жирным языком?

– Одна как шла, так и свалилась мне под ноги – едва успел отскочить. Ноздри у нее до того раздулись, что можно было в каждую сунуть два твоих кулака. А бока ходили так, что седло подпрыгивало почище скачущего зайца.

– Довольно, – оборвал Гастон.

Раздался короткий смешок.

– Как хочешь… Но я бы на твоем месте приготовил завтра троих. Двумя может не обойтись.

– Думаешь, он загонит и Птичку тоже? – голос старшего конюха дрогнул.

– До смерти, может, и нет. Но из-под седла надолго выбьет. Вряд ли она оклемается.

Гастон не удержался и выругался.

– А не оклемается, туда ей и дорога, – хладнокровно отозвался Жермен, не простивший злобной кобыле ее выходки. – Купишь новых. Твое дело – чтобы Мортемар остался доволен.

Прошуршали, удаляясь, шаги, вздохнула дверь – и стало тихо.

Тогда из дальнего темного угла, крадучись, выбралась высокая фигура.

– Матье! – удивленно проворковали из угла. – Куда ты?

Парень не отозвался. Стряхнув солому, он подошел к деннику, в котором дремала золотистая лошадь.

– Вернись ко мне, малыш!

Юноша принялся грызть ноготь, не сводя глаз с кобылы. Подметка дьявола, до чего же паршивое дело! Николь с ума сойдет от горя.

Над Матье посмеивались из-за его дружбы со служанкой. Приятели отпускали похабные шуточки, да он и сам не без удовольствия похохатывал вместе ними. «Кто, Николь? Она для меня не важнее прошлогоднего мышиного помета!» – поклялся он судомойке, прежде чем завалить ее на кучу соломы.

Но сейчас Матье отчетливо представил заплаканное лицо девочки, и у него сжалось сердце.

– Птичка! – тихонько позвал он, сам не зная, чего ждет.

Тонконогая кобыла вскочила так живо, словно и не спала.

Матье отшатнулся, когда выразительная морда с блестящими глазами оказалась рядом. Его лицо овеяло теплое дыхание.

– Ну, где же ты? – окликнули из угла.

Если бы Птичка не проснулась, Матье плюнул бы на все и уже возился в соломе с пышнотелой девицей. Но сейчас он не мог уйти. Какое-то странное чувство грызло его, и от него было больно везде, не только в сердце.