Тайна Эдвина Друда
Часть 36 из 39 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, милый. Я слушаю.
– Время и место уже близко.
Он медленно поднимается и говорит шепотом, закатив глаза, словно вокруг него непроглядный мрак.
– Время, место и спутник, – подсказывает она, впадая в тот же тон и слегка придерживая его за руку.
– Как же иначе? Если время близко, значит, и он здесь. Тссс!.. Путешествие совершилось. Все кончено.
– Так быстро?
– А что же я тебе говорил? Слишком быстро. Но подожди еще немного. Это было только виденье. Я его просплю. Слишком скоро все это сделалось и слишком легко. Я вызову еще виденья, получше. Это было самое неудачное. Ни борьбы, ни сознанья опасности, ни мольбы о пощаде. И все-таки… Все-таки – вот этого я раньше никогда не видел!..
Он отшатывается, дрожа всем телом.
– Чего не видел, милый?
– Посмотри! Посмотри, какое оно жалкое, гадкое, незначительное!.. А-а! Вот это реально. Значит, это на самом деле. Все кончено.
Эту невнятицу он сопровождает бессмысленными жестами, но его движенья постепенно слабеют, он валится на постель и лежит в оцепенении.
Но женщина все еще любопытствует. Она опять слегка поталкивает его, словно кошка лапой, и прислушивается; снова поталкивает – и прислушивается; что-то шепчет ему на ухо – и прислушивается. Убедившись, что на этот раз его не расшевелить, она медленно встает с раздосадованным лицом, небрежно бьет его пальцами по щеке и отворачивается.
Но она уходит не дальше чем кресло у очага. Усевшись в этом расхлябанном кресле, опершись локтем на ручку и подбородком на ладонь, она по-прежнему зорко следит за лежащим на кровати.
– Я ведь слышала, – сипло бормочет она себе под нос, – слышала я разок, когда сама лежала, где ты лежишь, а ты стоял надо мной да раздумывал, слышала я, как ты сказал: «Нет, ничего нельзя понять!» И еще про двоих ты это же самое сказал, я слышала. Только не очень-то на это полагайся, красавчик! Не думай, что уж всегда так будет. – С минуту она смотрит на него немигающим, кошачьим взглядом, потом добавляет: – Не такое крепкое, как всегда? Может, и так, на первых порах. Тут ты, может, и прав. Может, и я за это время кое-чему научилась. Нашла секрет, как заставить тебя говорить, миленький!
Но сейчас он, во всяком случае, ничего больше не говорит. Временами по его телу пробегает судорога, уродливо дергаются его лицо и руки, потом он опять лежит, немой и отяжелевший. Свеча почти догорела; женщина вылавливает пальцами плавающий в сале фитиль, зажигает об него новую свечу, уминает остаток в подсвечнике и заколачивает его вглубь новой свечой, словно заряжая какое-то мерзкое и вонючее колдовское оружие. Мало-помалу догорает и вторая свеча, а лежащий на кровати все еще не подает признаков жизни. Наконец женщина задувает огарок, и тусклый рассвет заглядывает в окна.
Немного погодя лежащий приподнимается. Ежась от холода и дрожа, он тупо осматривается по сторонам, встает, оправляет одежду. Женщина зажимает в ладони горсть мелочи, которую он ей протянул, и, благодарно промямлив: «Спасибо, милый, дай тебе Бог!» – плетется к кровати; когда он выходит, она уже умащивается, кряхтя, на постели, по всей видимости готовясь заснуть.
Но видимость бывает правдивой, а бывает обманчивой. Здесь она обманчива; ибо не затих еще скрип ступенек под его шагами, как женщина выскальзывает следом за ним на лестницу, бормоча про себя: «Уж во второй-то раз я тебя не упущу!»
Выйти со двора можно только через ворота. Женщина медлит в дверях, высматривая украдкой, не обернется ли он. Но он, не оборачиваясь, нетвердой походкой идет через двор и скрывается за воротами. Женщина осторожно выглядывает на улицу, видит, что он и дальше идет, не оборачиваясь и пошатываясь на ходу. Она следует за ним издали, стараясь не выпускать его из глаз.
Он возвращается к дому на небольшой площади позади Олдерсгейт-стрит, стучит, и ему тотчас отворяют. Женщина притаилась в другом подъезде, откуда хорошо видна дверь, за которой он исчез. Нетрудно понять, что это его временное пристанище в Лондоне. И женщина, скорчившись в уголку, спокойно ждет. Терпение ее неистощимо. Проходит час, другой, третий. Она ждет. Для подкрепления сил она покупает краюху хлеба в булочной, до которой всего каких-нибудь сто шагов, и бутылку молока у проезжающего мимо молочника.
В полдень ее знакомец снова выходит. Он переоделся, но в руках у него ничего нет, и чемодана за ним не несут. Стало быть, он еще не уезжает. Она с полквартала идет следом, потом останавливается, видимо, колеблясь, но после минуты раздумья решительно направляется к дому, который он только что покинул.
– Джентльмен из Клойстергэма у себя?
– Только сейчас вышел.
– Ах, досада! А когда джентльмен возвращается в Клойстергэм?
– Сегодня в шесть часов.
– Спасибо! Дай Бог этому дому богатым быть, где и мне, бедняжке, вежливо отвечают, когда вежливо спросишь!
«Уж во второй-то раз я тебя не упущу! – повторяет «бедняжка» – и нельзя сказать, чтобы вежливо, – очутившись снова на улице. – Прошлый раз потеряла, как стали все в дилижанс садиться. Даже не видела, в город ты поехал или еще куда. А теперь-то уж знаю, что в город. Ага, джентльмен из Клойстергэма! Я там раньше тебя буду, дождусь твоего приезда. Недаром я поклялась, что уж во второй-то раз тебя не упущу!»
И согласно своему обещанию, «бедняжка» в тот же вечер стоит на углу Главной улицы в Клойстергэме, любуясь издали островерхими крышами Женской Обители и развлекаясь чем может в ожидании девяти часов, когда, по ее расчетам, очередной дилижанс должен доставить интересующего ее пассажира. Под покровом темноты ей нетрудно удостовериться, так это или не так; и оказывается, что так: пассажир, которого она поклялась не упускать, высаживается вместе с остальными.
– Ну, теперь посмотрим, куда ты денешься. Иди!
Она говорит это в пространство, но можно подумать, что ее приказанье достигло его ушей, – так послушно шагает он по Главной улице, пока не доходит до арки над воротами, а тут вдруг исчезает. Бедняжка ускорила шаг, она почти по пятам за ним вбегает под арку, но здесь ее взгляду представляется по одну сторону лишь пустая каменная лестница, а по другую распахнутая настежь дверь, за ней комната со сводчатым потолком и большеголовый седовласый джентльмен, который сидит за столом и пишет, одновременно зорко оглядывая прохожих, как будто он сборщик дорожной пошлины (хотя вход сюда явно бесплатный).
– Эй! – говорит он негромко, видя, что она остановилась. – Кого вы ищете?
– Тут сейчас прошел один джентльмен, сэр?
– Прошел, верно. Что вам от него нужно?
– Где он живет, не знаете?
– Где живет? А вон напротив. По той лестнице.
– Вот спасибо тебе, милый. Да ты потише говори. Шепотком. Как его звать-то?
– Фамилия – Джаспер. Имя – Джон. Мистер Джон Джаспер.
– А какое его занятие?
– Занятие? Поет в хоре.
– В горе?..
– В хоре.
– Это как то есть?
Мистер Дэчери встает из-за стола и выходит на порог.
– Знаете вы, что такое собор? – спрашивает он шутливо.
Женщина кивает.
– Ну и что же это такое?
Она озадаченно смотрит на него, в тщетных поисках удовлетворительного определения. Но тут ей приходит в голову, что легче просто показать на самый предмет, который сейчас маячит поодаль, резко выделяясь черной своей громадой на густо-синем ночном небе среди чуть поблескивающих ранних звезд.
– Правильно. Пойдите туда завтра в семь утра – и вы увидите мистера Джона Джаспера и услышите, как он поет.
– Спасибо, милый! Вот уж спасибо!
Злобное торжество, с которым она произносит эти слова, не ускользает от вниманья пожилого холостяка без определенных занятий, мирно живущего на свои средства. Он окидывает ее быстрым взглядом, закладывает руки за спину, как то в обычае у мирных старых холостяков, и лениво бредет рядом с ней по каменной дорожке в ограде собора, где звук их шагов будит многоголосое эхо.
– А если хотите, – говорит он с кивком в сторону арки, – можете хоть сейчас пойти к мистеру Джасперу на квартиру.
Она смотрит на него с хитрой улыбкой и отрицательно трясет головой.
– А-а! Не хотите, стало быть, с ним разговаривать?
Она опять молча трясет головой и складывает губы для беззвучного отрицания.
– Ну так можете любоваться им на расстоянии, по три раза в день, коли есть охота. Но стоило ли ради этого приезжать так издалека?
Она быстро вскидывает на него глаза. Если мистер Дэчери рассчитывал, что она так сейчас и проболтается, откуда приехала, то он слишком понадеялся на ее простоту. А она, может, похитрей его. Впрочем, приглядевшись к нему, она решает, что он не повинен в столь коварном умысле. Очень уж сам он прост по виду. Разгуливает себе, подставляя ветру свои седые космы да побрякивая мелочью в кармане. Видно так, от нечего делать, к ней привязался.
Но звон монет раздражает ее алчный слух.
– Добрый господин, что я у вас попрошу. Не поможете ли мне заплатить за ночлег и за обратную дорогу? Я ведь бедная, очень бедная, да еще и больная, кашель меня замучил.
– Вы, я вижу, хорошо знаете, где номера для проезжающих, прямо туда идете, – добродушно говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. – Часто здесь бывали?
– За всю жизнь один раз.
– Да ну? Неужели?
Они уже подошли к монастырскому винограднику. Вид этого пустыря напоминает женщине о том, что с ней когда-то здесь случилось и что, как ей кажется, может послужить для ее спутника назидательным примером. Она останавливается и говорит с жаром:
– Вы, может, не поверите, а вот на этом самом месте один молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов. Я вот тут на траве сидела и так-то раскашлялась, прямо дух вон. А он подошел. Я попросила три шиллинга шесть пенсов, и он мне дал.
– А не слишком ли это смело – самой назначать сумму? – говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. – Ведь это как будто не принято, а? Молодому джентльмену могло показаться, что ему вроде как бы предписывают? А?
– Слушай, милый, – вкрадчиво говорит женщина, наклоняясь к его уху, словно доверяя ему тайну, – мне эти деньги нужны были на лекарство, которым я и себя пользую, и другим продаю. Я ему объяснила, и он мне дал, и я честно все на это потратила, до последнего грошика. И теперь мне столько же нужно и на это же самое, и ежели ты мне дашь, я честно на это потрачу, все до последнего грошика, вот тебе крест!
– Какое лекарство?
– Я с тобой по-честному поступлю, что сейчас, что после. Это опиум, вот что.
Мистер Дэчери, вдруг изменившись в лице, вперяет в нее острый взгляд.
– Опиум, милый, вот это что. Ни больше ни меньше. И скажу тебе, к этому зелью все несправедливы, все равно как, бывает, к человеку: что о нем дурного можно сказать, это все слышали, а что хорошего – про то никто и не знает.
Мистер Дэчери начинает медленно отсчитывать деньги. Жадно следя за его пальцами, женщина опять заговаривает о том случае, который выставляет ему как пример для подражания.
– В прошлый сочельник это было, только что стемнело. Вот тут я сидела, возле калитки, и молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов.
Мистер Дэчери замечает, что ошибся в счете, ссыпает мелочь обратно в горсть и снова начинает считать.
– А имя этому молодому джентльмену, – добавляет она, – было Эдвин.
Мистер Дэчери роняет монетку, нагибается, чтобы ее поднять, и выпрямляется весь красный от усилия.
– Откуда вы знаете его имя?
– Я спросила, и он сказал. Только два вопроса я ему задала – как его крещеное имя и есть ли у него подружка. И он ответил, что зовут его Эдвин, а подружки у него нет.
– Время и место уже близко.
Он медленно поднимается и говорит шепотом, закатив глаза, словно вокруг него непроглядный мрак.
– Время, место и спутник, – подсказывает она, впадая в тот же тон и слегка придерживая его за руку.
– Как же иначе? Если время близко, значит, и он здесь. Тссс!.. Путешествие совершилось. Все кончено.
– Так быстро?
– А что же я тебе говорил? Слишком быстро. Но подожди еще немного. Это было только виденье. Я его просплю. Слишком скоро все это сделалось и слишком легко. Я вызову еще виденья, получше. Это было самое неудачное. Ни борьбы, ни сознанья опасности, ни мольбы о пощаде. И все-таки… Все-таки – вот этого я раньше никогда не видел!..
Он отшатывается, дрожа всем телом.
– Чего не видел, милый?
– Посмотри! Посмотри, какое оно жалкое, гадкое, незначительное!.. А-а! Вот это реально. Значит, это на самом деле. Все кончено.
Эту невнятицу он сопровождает бессмысленными жестами, но его движенья постепенно слабеют, он валится на постель и лежит в оцепенении.
Но женщина все еще любопытствует. Она опять слегка поталкивает его, словно кошка лапой, и прислушивается; снова поталкивает – и прислушивается; что-то шепчет ему на ухо – и прислушивается. Убедившись, что на этот раз его не расшевелить, она медленно встает с раздосадованным лицом, небрежно бьет его пальцами по щеке и отворачивается.
Но она уходит не дальше чем кресло у очага. Усевшись в этом расхлябанном кресле, опершись локтем на ручку и подбородком на ладонь, она по-прежнему зорко следит за лежащим на кровати.
– Я ведь слышала, – сипло бормочет она себе под нос, – слышала я разок, когда сама лежала, где ты лежишь, а ты стоял надо мной да раздумывал, слышала я, как ты сказал: «Нет, ничего нельзя понять!» И еще про двоих ты это же самое сказал, я слышала. Только не очень-то на это полагайся, красавчик! Не думай, что уж всегда так будет. – С минуту она смотрит на него немигающим, кошачьим взглядом, потом добавляет: – Не такое крепкое, как всегда? Может, и так, на первых порах. Тут ты, может, и прав. Может, и я за это время кое-чему научилась. Нашла секрет, как заставить тебя говорить, миленький!
Но сейчас он, во всяком случае, ничего больше не говорит. Временами по его телу пробегает судорога, уродливо дергаются его лицо и руки, потом он опять лежит, немой и отяжелевший. Свеча почти догорела; женщина вылавливает пальцами плавающий в сале фитиль, зажигает об него новую свечу, уминает остаток в подсвечнике и заколачивает его вглубь новой свечой, словно заряжая какое-то мерзкое и вонючее колдовское оружие. Мало-помалу догорает и вторая свеча, а лежащий на кровати все еще не подает признаков жизни. Наконец женщина задувает огарок, и тусклый рассвет заглядывает в окна.
Немного погодя лежащий приподнимается. Ежась от холода и дрожа, он тупо осматривается по сторонам, встает, оправляет одежду. Женщина зажимает в ладони горсть мелочи, которую он ей протянул, и, благодарно промямлив: «Спасибо, милый, дай тебе Бог!» – плетется к кровати; когда он выходит, она уже умащивается, кряхтя, на постели, по всей видимости готовясь заснуть.
Но видимость бывает правдивой, а бывает обманчивой. Здесь она обманчива; ибо не затих еще скрип ступенек под его шагами, как женщина выскальзывает следом за ним на лестницу, бормоча про себя: «Уж во второй-то раз я тебя не упущу!»
Выйти со двора можно только через ворота. Женщина медлит в дверях, высматривая украдкой, не обернется ли он. Но он, не оборачиваясь, нетвердой походкой идет через двор и скрывается за воротами. Женщина осторожно выглядывает на улицу, видит, что он и дальше идет, не оборачиваясь и пошатываясь на ходу. Она следует за ним издали, стараясь не выпускать его из глаз.
Он возвращается к дому на небольшой площади позади Олдерсгейт-стрит, стучит, и ему тотчас отворяют. Женщина притаилась в другом подъезде, откуда хорошо видна дверь, за которой он исчез. Нетрудно понять, что это его временное пристанище в Лондоне. И женщина, скорчившись в уголку, спокойно ждет. Терпение ее неистощимо. Проходит час, другой, третий. Она ждет. Для подкрепления сил она покупает краюху хлеба в булочной, до которой всего каких-нибудь сто шагов, и бутылку молока у проезжающего мимо молочника.
В полдень ее знакомец снова выходит. Он переоделся, но в руках у него ничего нет, и чемодана за ним не несут. Стало быть, он еще не уезжает. Она с полквартала идет следом, потом останавливается, видимо, колеблясь, но после минуты раздумья решительно направляется к дому, который он только что покинул.
– Джентльмен из Клойстергэма у себя?
– Только сейчас вышел.
– Ах, досада! А когда джентльмен возвращается в Клойстергэм?
– Сегодня в шесть часов.
– Спасибо! Дай Бог этому дому богатым быть, где и мне, бедняжке, вежливо отвечают, когда вежливо спросишь!
«Уж во второй-то раз я тебя не упущу! – повторяет «бедняжка» – и нельзя сказать, чтобы вежливо, – очутившись снова на улице. – Прошлый раз потеряла, как стали все в дилижанс садиться. Даже не видела, в город ты поехал или еще куда. А теперь-то уж знаю, что в город. Ага, джентльмен из Клойстергэма! Я там раньше тебя буду, дождусь твоего приезда. Недаром я поклялась, что уж во второй-то раз тебя не упущу!»
И согласно своему обещанию, «бедняжка» в тот же вечер стоит на углу Главной улицы в Клойстергэме, любуясь издали островерхими крышами Женской Обители и развлекаясь чем может в ожидании девяти часов, когда, по ее расчетам, очередной дилижанс должен доставить интересующего ее пассажира. Под покровом темноты ей нетрудно удостовериться, так это или не так; и оказывается, что так: пассажир, которого она поклялась не упускать, высаживается вместе с остальными.
– Ну, теперь посмотрим, куда ты денешься. Иди!
Она говорит это в пространство, но можно подумать, что ее приказанье достигло его ушей, – так послушно шагает он по Главной улице, пока не доходит до арки над воротами, а тут вдруг исчезает. Бедняжка ускорила шаг, она почти по пятам за ним вбегает под арку, но здесь ее взгляду представляется по одну сторону лишь пустая каменная лестница, а по другую распахнутая настежь дверь, за ней комната со сводчатым потолком и большеголовый седовласый джентльмен, который сидит за столом и пишет, одновременно зорко оглядывая прохожих, как будто он сборщик дорожной пошлины (хотя вход сюда явно бесплатный).
– Эй! – говорит он негромко, видя, что она остановилась. – Кого вы ищете?
– Тут сейчас прошел один джентльмен, сэр?
– Прошел, верно. Что вам от него нужно?
– Где он живет, не знаете?
– Где живет? А вон напротив. По той лестнице.
– Вот спасибо тебе, милый. Да ты потише говори. Шепотком. Как его звать-то?
– Фамилия – Джаспер. Имя – Джон. Мистер Джон Джаспер.
– А какое его занятие?
– Занятие? Поет в хоре.
– В горе?..
– В хоре.
– Это как то есть?
Мистер Дэчери встает из-за стола и выходит на порог.
– Знаете вы, что такое собор? – спрашивает он шутливо.
Женщина кивает.
– Ну и что же это такое?
Она озадаченно смотрит на него, в тщетных поисках удовлетворительного определения. Но тут ей приходит в голову, что легче просто показать на самый предмет, который сейчас маячит поодаль, резко выделяясь черной своей громадой на густо-синем ночном небе среди чуть поблескивающих ранних звезд.
– Правильно. Пойдите туда завтра в семь утра – и вы увидите мистера Джона Джаспера и услышите, как он поет.
– Спасибо, милый! Вот уж спасибо!
Злобное торжество, с которым она произносит эти слова, не ускользает от вниманья пожилого холостяка без определенных занятий, мирно живущего на свои средства. Он окидывает ее быстрым взглядом, закладывает руки за спину, как то в обычае у мирных старых холостяков, и лениво бредет рядом с ней по каменной дорожке в ограде собора, где звук их шагов будит многоголосое эхо.
– А если хотите, – говорит он с кивком в сторону арки, – можете хоть сейчас пойти к мистеру Джасперу на квартиру.
Она смотрит на него с хитрой улыбкой и отрицательно трясет головой.
– А-а! Не хотите, стало быть, с ним разговаривать?
Она опять молча трясет головой и складывает губы для беззвучного отрицания.
– Ну так можете любоваться им на расстоянии, по три раза в день, коли есть охота. Но стоило ли ради этого приезжать так издалека?
Она быстро вскидывает на него глаза. Если мистер Дэчери рассчитывал, что она так сейчас и проболтается, откуда приехала, то он слишком понадеялся на ее простоту. А она, может, похитрей его. Впрочем, приглядевшись к нему, она решает, что он не повинен в столь коварном умысле. Очень уж сам он прост по виду. Разгуливает себе, подставляя ветру свои седые космы да побрякивая мелочью в кармане. Видно так, от нечего делать, к ней привязался.
Но звон монет раздражает ее алчный слух.
– Добрый господин, что я у вас попрошу. Не поможете ли мне заплатить за ночлег и за обратную дорогу? Я ведь бедная, очень бедная, да еще и больная, кашель меня замучил.
– Вы, я вижу, хорошо знаете, где номера для проезжающих, прямо туда идете, – добродушно говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. – Часто здесь бывали?
– За всю жизнь один раз.
– Да ну? Неужели?
Они уже подошли к монастырскому винограднику. Вид этого пустыря напоминает женщине о том, что с ней когда-то здесь случилось и что, как ей кажется, может послужить для ее спутника назидательным примером. Она останавливается и говорит с жаром:
– Вы, может, не поверите, а вот на этом самом месте один молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов. Я вот тут на траве сидела и так-то раскашлялась, прямо дух вон. А он подошел. Я попросила три шиллинга шесть пенсов, и он мне дал.
– А не слишком ли это смело – самой назначать сумму? – говорит мистер Дэчери, все еще побрякивая мелочью. – Ведь это как будто не принято, а? Молодому джентльмену могло показаться, что ему вроде как бы предписывают? А?
– Слушай, милый, – вкрадчиво говорит женщина, наклоняясь к его уху, словно доверяя ему тайну, – мне эти деньги нужны были на лекарство, которым я и себя пользую, и другим продаю. Я ему объяснила, и он мне дал, и я честно все на это потратила, до последнего грошика. И теперь мне столько же нужно и на это же самое, и ежели ты мне дашь, я честно на это потрачу, все до последнего грошика, вот тебе крест!
– Какое лекарство?
– Я с тобой по-честному поступлю, что сейчас, что после. Это опиум, вот что.
Мистер Дэчери, вдруг изменившись в лице, вперяет в нее острый взгляд.
– Опиум, милый, вот это что. Ни больше ни меньше. И скажу тебе, к этому зелью все несправедливы, все равно как, бывает, к человеку: что о нем дурного можно сказать, это все слышали, а что хорошего – про то никто и не знает.
Мистер Дэчери начинает медленно отсчитывать деньги. Жадно следя за его пальцами, женщина опять заговаривает о том случае, который выставляет ему как пример для подражания.
– В прошлый сочельник это было, только что стемнело. Вот тут я сидела, возле калитки, и молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов.
Мистер Дэчери замечает, что ошибся в счете, ссыпает мелочь обратно в горсть и снова начинает считать.
– А имя этому молодому джентльмену, – добавляет она, – было Эдвин.
Мистер Дэчери роняет монетку, нагибается, чтобы ее поднять, и выпрямляется весь красный от усилия.
– Откуда вы знаете его имя?
– Я спросила, и он сказал. Только два вопроса я ему задала – как его крещеное имя и есть ли у него подружка. И он ответил, что зовут его Эдвин, а подружки у него нет.