Тайна Эдвина Друда
Часть 24 из 39 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Говоря это, Джаспер только чуть приподнял и тотчас вновь опустил отяжелевшие веки и бессильно привалился к ручке кресла.
Мистер Грюджиус провел ладонью по волосам и лицу и, остановившись перед камином, стал смотреть в огонь.
– Как ваша подопечная? – спросил через минуту Джаспер слабым, усталым голосом.
– Бедняжка! Можете представить себе ее состояние.
– Видали вы его сестру? – устало спросил Джаспер.
– Чью?
Лаконичность вопроса и невозмутимая медлительность, с которой мистер Грюджиус перевел взгляд от огня на лицо своего собеседника, в другое время, пожалуй, вызвали бы в нем раздражение. Но теперь, раздавленный усталостью и отчаянием, он только приоткрыл глаза и сказал:
– Обвиняемого.
– Вы обвиняете его? – осведомился мистер Грюджиус.
– Не знаю, что и думать. Мне самому неясно.
– Мне тоже, – сказал мистер Грюджиус. – Но вы назвали его обвиняемым, и я подумал, что вам уже ясно. Я только что расстался с мисс Ландлес.
– Что она говорит?
– Отвергает всякие подозрения и непоколебимо уверена в невиновности брата.
– Бедняжка!
– Однако, – продолжал мистер Грюджиус, – я пришел не для того, чтобы говорить о ней. А чтобы поговорить о моей подопечной. Я должен сообщить вам известие, которое вас удивит. Меня по крайней мере оно удивило.
Джаспер со стоном повернулся в кресле.
– Может быть, отложим до завтра? – сказал мистер Грюджиус. – Предупреждаю, что известие вас удивит!
Мистер Грюджиус при этих словах снова провел ладонью по волосам и снова уставился в огонь, но на этот раз твердо и решительно сжав губы. И Джаспер это заметил: взгляд его стал вдруг внимательным и настороженным.
– Что такое? – спросил он, выпрямляясь в кресле.
– Конечно, – произнес мистер Грюджиус с раздражающей медлительностью, словно разговаривая сам с собой, – я мог бы раньше догадаться; она мне намекала; но я такой Угловатый Человек, что мне это и в голову не пришло; я думал, все по-старому.
– Что такое? – снова спросил Джаспер.
По-прежнему обогревая руки над огнем и попеременно то сжимая, то разжимая ладони, мистер Грюджиус, сохраняя ту же невозмутимость и поглядывая искоса на Джаспера, начал свои объяснения:
– Эта юная чета, пропавший молодой человек и моя подопечная, мисс Роза, хотя и обрученные столь давно и так долго признававшие себя женихом и невестой, в настоящее время, находясь на пороге брачного союза…
Мистер Грюджиус увидел перед собой мертвенно-бледное лицо с застывшим взглядом и дрожащими бескровными губами; две перепачканных грязью руки судорожно вцепились в ручки кресла. Если бы не эти руки, мистер Грюджиус мог бы подумать, что впервые видит это лицо.
– Эта юная чета постепенно пришла к убеждению (оба, как я понимаю, более или менее одновременно), что жизнь их и сейчас, и в дальнейшем будет много счастливее и лучше, если они останутся только добрыми друзьями или, вернее, братом и сестрой, чем если они станут супругами.
Мистер Грюджиус увидел в кресле серое, как свинец, лицо и вскипающие на нем такие же серые не то капли, не то пузырьки пены.
– Юная чета приняла под конец разумное решение – честно, открыто и дружелюбно переговорить друг с другом о происшедшей в их чувствах перемене. Они встретились для этой цели. После недолгой беседы, столь же невинной, сколь и великодушной, они согласились на том, что отношения, связывающие их в настоящем и долженствующие еще теснее связать их в будущем, должны быть расторгнуты – немедленно, окончательно и бесповоротно.
Мистер Грюджиус увидел, что с кресла поднялся словно совсем незнакомый ему смертельно-бледный человек с искаженными чертами и разинутым ртом, и вздев руки, поднес их к голове.
– Но один из этой юной четы, именно ваш племянник, опасаясь, что при вашей, всем известной, привязанности к нему столь резкая перемена в его судьбе причинит вам горькое разочарование, не решился за те несколько дней, что гостил здесь, открыть вам свою тайну и поручил мне сделать это, когда я приду поговорить с вами, а его уже здесь не будет. И вот я пришел и говорю с вами, а его уже нет.
Мистер Грюджиус увидел, что смертельно-бледный человек, закинув голову, схватился за волосы и, содрогаясь, отвернулся.
– Я теперь сказал все, что имел сказать; добавлю только, что юная чета с твердостью, хотя не без слез и сожалений, рассталась навсегда в тот самый день, когда вы в последний раз видели их вместе.
Мистер Грюджиус услышал душераздирающий крик и не увидел больше ни смертельно-бледного лица, ни воспрянувшей с кресла фигуры. Он только увидел на полу груду изорванной и перепачканной грязью одежды.
Но и тут ни жесты, ни выражение лица мистера Грюджиуса не изменились. С тем же бесстрастием продолжал он греть руки над огнем, попеременно сжимая и разжимая ладони и глядя искоса на груду одежды у своих ног.
Глава XVI
Клятва
Когда Джон Джаспер очнулся после своего обморока или припадка, он увидел, что возле него хлопочут мистер и миссис Топ, которых его посетитель вызвал нарочно для этой цели. Сам посетитель с деревянным лицом сидел на стуле, прямой, как палка, положив руки на колени, и бесстрастно наблюдал возвращение мистера Джаспера к жизни.
– Ну вот, слава Богу! Вот вам уже и лучше, сэр, – со слезами сказала миссис Топ. – Замучились вы совсем за эти дни, сил-то не стало, да и немудрено!
– Если человек, – произнес мистер Грюджиус, как всегда таким тоном, словно отвечал урок, – долгое время не имеет отдыха и душа его постоянно в тревоге, а тело истощено усталостью, он неизбежно доходит до полной потери сил.
– Я, должно быть, вас напугал? Простите, ради Бога, – слабым голосом проговорил Джаспер, когда ему помогли сесть в кресло.
– Нисколько, благодарю вас, – отвечал мистер Грюджиус.
– Вы слишком снисходительны.
– Нисколько, благодарю вас, – снова ответил мистер Грюджиус.
– Вам нужно выпить вина, сэр, – вмешалась миссис Топ, – да скушать тот студень, что я вам на полдник изготовила, только вы к нему не притронулись, хоть я и говорила, что так нельзя, тем более вы с утра ничего не ели, да еще есть у меня для вас крылышко жареной курицы, – уж не знаю, сколько раз я ее сегодня разогревала! Через пять минут все будет на столе, и этот добрый джентльмен, наверно, посидит с вами и присмотрит, чтоб вы покушали.
Добрый джентльмен только фыркнул в ответ, что могло означать «да», а могло означать «нет», могло означать все что угодно, а могло и ничего не означать и что, вероятно, озадачило бы миссис Топ, если бы она не была так занята приготовлениями к обеду.
– Вы закусите со мной? – спросил Джаспер, когда скатерть была постлана.
– Я не смог бы проглотить ни кусочка, благодарю вас, – отвечал мистер Грюджиус.
Джаспер ел и пил почти с жадностью. Но его торопливость и явное равнодушие к вкусу поданных блюд внушали мысль, что он ест главным образом для того, чтобы подкрепить силы и застраховать себя от какого-либо нового проявления слабодушия, а не для того, чтобы утолить голод. Мистер Грюджиус тем временем сидел с деревянным лицом, жестко выпрямившись на стуле и всем своим видом выражая решительный, хотя и непроницаемо-вежливый протест, словно готов был ответить на всякое приглашение к разговору: «Я не смог бы высказать ни единого замечания на какую бы то ни было тему, благодарю вас».
– Знаете, – проговорил Джаспер после того, как, отодвинув стакан и тарелку, посидел несколько минут молча, – знаете, я нахожу какую-то крупицу надежды в этом известии, которым вы так меня поразили.
– Вы находите? – сказал мистер Грюджиус, и в голосе его ясно прозвучало невысказанное добавление: «А я не нахожу, благодарю вас!»
– Да. Теперь, когда я оправился от потрясения – ведь это известие было для меня таким неожиданным: оно в корне разрушало все воздушные замки, которые я строил для моего дорогого мальчика, неудивительно, что оно меня потрясло, – но теперь, поразмыслив, я нахожу в нем какую-то крупицу надежды.
– Я был бы рад подобрать ваши крупицы, – сухо заметил мистер Грюджиус.
– Нельзя ли предположить – если я ошибаюсь, скажите прямо и сократите мои мученья, – но нельзя ли предположить, что, оказавшись вдруг в роли отвергнутого жениха (ведь все в городе знали о его помолвке) и болезненно воспринимая необходимость всем это объяснять, он захотел уклониться от этой тягостной обязанности и обратился в бегство?
– Это возможно, – раздумчиво сказал мистер Грюджиус.
– Это бывало. Я читал о таких случаях, когда люди, замешанные в каком-нибудь злободневном происшествии, только чтобы избавиться от праздных и назойливых расспросов, предпочитали скрыться и долго не подавали о себе вестей.
– Да, такие случаи, кажется, бывали, – все так же раздумчиво произнес мистер Грюджиус.
– Пока у меня не было и не могло быть подозрения, – продолжал Джаспер, с жаром устремляясь по новому следу, – что мой бедный исчезнувший мальчик что-то скрывал от меня – тем более в таком важном вопросе, – я не видел ни единого просвета на черном небе. Пока я думал, что здесь находится его будущая жена и что их свадьба вот-вот должна совершиться, мог ли я допустить, что он по своей воле тайно покинул город? Ведь это был бы с его стороны совершенно непостижимый, взбалмошный и жестокий поступок! Но теперь, когда я знаю то, что вы мне сообщили, как будто открылась крохотная щелка, сквозь которую проникает луч света. Его бегство (если допустить, что он скрылся по доброй воле) становится более понятным и менее жестоким. Их недавнее решение расстаться достаточно объясняет и оправдывает такой поступок. Правда, остается его жестокость по отношению ко мне, но снимается жестокость по отношению к ней.
Мистер Грюджиус не мог с этим не согласиться.
– Да и в том, что касается меня, – продолжал Джаспер, все еще с увлечением стремясь по новому следу и все больше укрепляясь в своих надеждах, – ведь он знал, что вы повидаетесь со мной, он знал, что вам поручено все мне рассказать, и если я сейчас, невзирая даже на путаницу в моих мыслях, сделал из вашего рассказа утешительные выводы, так ведь и он мог предвидеть, что я их сделаю. Допустите, что он это предвидел, и даже от его жестокости по отношению ко мне (а что такое я? – Джон Джаспер, учитель музыки!) не останется и следа.
Мистер Грюджиус и тут не мог не согласиться.
– У меня были опасения – и какие еще ужасные! – сказал Джаспер, – но это известие, которое вы мне принесли, ошеломившее меня вначале, так как я с болью в сердце понял, что мой дорогой мальчик не был вполне откровенен со мной, несмотря на мою бесконечную любовь к нему, теперь зажгло передо мной огонек надежды. И вот же вы сами не гасите этот огонек, вы считаете мои надежды не вовсе беспочвенными. Да, я теперь начинаю думать, – тут он сжал руки на груди, – что мой дорогой мальчик удалился от нас по собственному желанию и сейчас жив и здоров.
В эту минуту пришел мистер Криспаркл, и Джаспер повторил:
– Я теперь начинаю думать, что мой дорогой мальчик удалился от нас по собственному желанию и сейчас жив и здоров.
– Почему вы так думаете? – спросил мистер Криспаркл, усаживаясь.
Джаспер и ему изложил те соображения, которые только что излагал мистеру Грюджиусу. Если бы даже они были менее убедительны, младший каноник по доброте душевной принял бы их с радостью, так как они оправдывали его злополучного ученика. Но он сам находил чрезвычайно важным то обстоятельство, что пропавший молодой человек чуть ли не накануне своего исчезновения был поставлен в крайне неприятное положение перед всеми, кто знал о его личных делах и планах. Все недавние события, по мнению мистера Криспаркла, представали теперь в ином свете.
– Вы помните, – снова заговорил Джаспер, – когда мы заходили к мистеру Сапси, я сказал ему, что при последней встрече у молодых людей не было ни ссоры, ни каких-либо разногласий. (Джаспер, говоря так, не уклонялся от истины, он действительно сказал это мэру.) Первая их встреча, – продолжал он, – как мы все знаем, была, к сожалению, далеко не дружественной; но в последний раз все сошло гладко. Я, правда, заметил, что мой бедный мальчик не так весел, как всегда, даже подавлен, – считаю своим долгом это подчеркнуть, потому что теперь-то мне известна причина его подавленности, а особенно потому, что, может быть, именно эта причина и побудила его добровольно скрыться.
– Дай Бог, чтобы так! – воскликнул мистер Криспаркл.
– Дай Бог! – повторил Джаспер. – Вы знаете – и мистеру Грюджиусу следует знать, – что я был предубежден против мистера Невила Ландлеса из-за его буйного поведения при первой их встрече. Вы помните, я пришел к вам, смертельно испуганный за моего дорогого мальчика – такое неистовство мистер Ландлес тогда проявил. Вы помните, я даже записал в своем дневнике, что у меня возникли недобрые предчувствия, – я показывал вам эту запись… Пусть мистер Грюджиус все это знает. Неправильно, чтобы он, из-за каких-то моих умолчаний, знал только одну сторону дела, а другой не знал. Я прошу его понять, что принесенное им известие окрылило меня надеждой, несмотря даже на то, что еще до этого таинственного происшествия я с опаской относился к молодому Ландлесу.
Такое беспристрастие очень смутило младшего каноника, так как теперь он с особой остротой почувствовал, насколько менее прямодушным было его собственное поведение. Разве не умалчивал он до сих пор о двух хорошо известных ему вещах: о вторичном гневном взрыве Невила против Эдвина Друда, которому он сам был свидетелем, и о ревности к счастливому сопернику, которая, как он знал, пылала в груди юноши? Сам он не сомневался в невиновности своего питомца, но вокруг Невила накопилось уже столько мелких и случайных, однако подозрительных обстоятельств, что он боялся прибавить к ним еще два. Младший каноник был одним из самых правдивых людей на земле, и все же он, в непрестанной борьбе с собой, не осмеливался сказать правду из опасения, что эти две крупинки истины еще более утвердят сплетавшуюся на его глазах ложь.
Но теперь ему подали пример. Он больше не колебался. Обращаясь к мистеру Грюджиусу, как к лицу, призванному быть судьей в этом деле, так как именно он своим сообщением способствовал раскрытию тайны (и до чего же Угловатым стал мистер Грюджиус, когда понял, какую роль ему нежданно-негаданно навязали), и отдав дань уважения высокому чувству справедливости, одушевляющему мистера Джаспера, младший каноник прежде всего выразил твердую уверенность в том, что с его ученика рано или поздно будут сняты всякие подозрения, но признался, что питает эту уверенность вопреки некоторым известным ему фактам; так, он имел случай убедиться, что Невил действительно очень горяч и несдержан в гневе и что в данном случае это еще усугублялось его прямой враждебностью к племяннику мистера Джаспера, ибо Невил, к несчастью, вообразил, будто влюблен в молодую особу, которая должна была стать женой Эдвина Друда.
Оптимистическая настроенность мистера Джаспера устояла даже против этого неожиданного признания. Он, правда, побледнел, но повторил, что не отказывается от надежды, внушенной ему мистером Грюджиусом, и если не будет найден какой-нибудь след, неизбежно приводящий к мысли о насильственной гибели его дорогого мальчика, он до последней минуты будет верить, что тот скрылся по собственному неразумному желанию.
Тем не менее мистер Криспаркл ушел со смутой в душе и очень обеспокоенный за молодого человека, которого он держал как бы пленником в своем доме. И вот тогда-то он и совершил свою памятную прогулку.
Он пошел к клойстергэмской плотине.
Мистер Грюджиус провел ладонью по волосам и лицу и, остановившись перед камином, стал смотреть в огонь.
– Как ваша подопечная? – спросил через минуту Джаспер слабым, усталым голосом.
– Бедняжка! Можете представить себе ее состояние.
– Видали вы его сестру? – устало спросил Джаспер.
– Чью?
Лаконичность вопроса и невозмутимая медлительность, с которой мистер Грюджиус перевел взгляд от огня на лицо своего собеседника, в другое время, пожалуй, вызвали бы в нем раздражение. Но теперь, раздавленный усталостью и отчаянием, он только приоткрыл глаза и сказал:
– Обвиняемого.
– Вы обвиняете его? – осведомился мистер Грюджиус.
– Не знаю, что и думать. Мне самому неясно.
– Мне тоже, – сказал мистер Грюджиус. – Но вы назвали его обвиняемым, и я подумал, что вам уже ясно. Я только что расстался с мисс Ландлес.
– Что она говорит?
– Отвергает всякие подозрения и непоколебимо уверена в невиновности брата.
– Бедняжка!
– Однако, – продолжал мистер Грюджиус, – я пришел не для того, чтобы говорить о ней. А чтобы поговорить о моей подопечной. Я должен сообщить вам известие, которое вас удивит. Меня по крайней мере оно удивило.
Джаспер со стоном повернулся в кресле.
– Может быть, отложим до завтра? – сказал мистер Грюджиус. – Предупреждаю, что известие вас удивит!
Мистер Грюджиус при этих словах снова провел ладонью по волосам и снова уставился в огонь, но на этот раз твердо и решительно сжав губы. И Джаспер это заметил: взгляд его стал вдруг внимательным и настороженным.
– Что такое? – спросил он, выпрямляясь в кресле.
– Конечно, – произнес мистер Грюджиус с раздражающей медлительностью, словно разговаривая сам с собой, – я мог бы раньше догадаться; она мне намекала; но я такой Угловатый Человек, что мне это и в голову не пришло; я думал, все по-старому.
– Что такое? – снова спросил Джаспер.
По-прежнему обогревая руки над огнем и попеременно то сжимая, то разжимая ладони, мистер Грюджиус, сохраняя ту же невозмутимость и поглядывая искоса на Джаспера, начал свои объяснения:
– Эта юная чета, пропавший молодой человек и моя подопечная, мисс Роза, хотя и обрученные столь давно и так долго признававшие себя женихом и невестой, в настоящее время, находясь на пороге брачного союза…
Мистер Грюджиус увидел перед собой мертвенно-бледное лицо с застывшим взглядом и дрожащими бескровными губами; две перепачканных грязью руки судорожно вцепились в ручки кресла. Если бы не эти руки, мистер Грюджиус мог бы подумать, что впервые видит это лицо.
– Эта юная чета постепенно пришла к убеждению (оба, как я понимаю, более или менее одновременно), что жизнь их и сейчас, и в дальнейшем будет много счастливее и лучше, если они останутся только добрыми друзьями или, вернее, братом и сестрой, чем если они станут супругами.
Мистер Грюджиус увидел в кресле серое, как свинец, лицо и вскипающие на нем такие же серые не то капли, не то пузырьки пены.
– Юная чета приняла под конец разумное решение – честно, открыто и дружелюбно переговорить друг с другом о происшедшей в их чувствах перемене. Они встретились для этой цели. После недолгой беседы, столь же невинной, сколь и великодушной, они согласились на том, что отношения, связывающие их в настоящем и долженствующие еще теснее связать их в будущем, должны быть расторгнуты – немедленно, окончательно и бесповоротно.
Мистер Грюджиус увидел, что с кресла поднялся словно совсем незнакомый ему смертельно-бледный человек с искаженными чертами и разинутым ртом, и вздев руки, поднес их к голове.
– Но один из этой юной четы, именно ваш племянник, опасаясь, что при вашей, всем известной, привязанности к нему столь резкая перемена в его судьбе причинит вам горькое разочарование, не решился за те несколько дней, что гостил здесь, открыть вам свою тайну и поручил мне сделать это, когда я приду поговорить с вами, а его уже здесь не будет. И вот я пришел и говорю с вами, а его уже нет.
Мистер Грюджиус увидел, что смертельно-бледный человек, закинув голову, схватился за волосы и, содрогаясь, отвернулся.
– Я теперь сказал все, что имел сказать; добавлю только, что юная чета с твердостью, хотя не без слез и сожалений, рассталась навсегда в тот самый день, когда вы в последний раз видели их вместе.
Мистер Грюджиус услышал душераздирающий крик и не увидел больше ни смертельно-бледного лица, ни воспрянувшей с кресла фигуры. Он только увидел на полу груду изорванной и перепачканной грязью одежды.
Но и тут ни жесты, ни выражение лица мистера Грюджиуса не изменились. С тем же бесстрастием продолжал он греть руки над огнем, попеременно сжимая и разжимая ладони и глядя искоса на груду одежды у своих ног.
Глава XVI
Клятва
Когда Джон Джаспер очнулся после своего обморока или припадка, он увидел, что возле него хлопочут мистер и миссис Топ, которых его посетитель вызвал нарочно для этой цели. Сам посетитель с деревянным лицом сидел на стуле, прямой, как палка, положив руки на колени, и бесстрастно наблюдал возвращение мистера Джаспера к жизни.
– Ну вот, слава Богу! Вот вам уже и лучше, сэр, – со слезами сказала миссис Топ. – Замучились вы совсем за эти дни, сил-то не стало, да и немудрено!
– Если человек, – произнес мистер Грюджиус, как всегда таким тоном, словно отвечал урок, – долгое время не имеет отдыха и душа его постоянно в тревоге, а тело истощено усталостью, он неизбежно доходит до полной потери сил.
– Я, должно быть, вас напугал? Простите, ради Бога, – слабым голосом проговорил Джаспер, когда ему помогли сесть в кресло.
– Нисколько, благодарю вас, – отвечал мистер Грюджиус.
– Вы слишком снисходительны.
– Нисколько, благодарю вас, – снова ответил мистер Грюджиус.
– Вам нужно выпить вина, сэр, – вмешалась миссис Топ, – да скушать тот студень, что я вам на полдник изготовила, только вы к нему не притронулись, хоть я и говорила, что так нельзя, тем более вы с утра ничего не ели, да еще есть у меня для вас крылышко жареной курицы, – уж не знаю, сколько раз я ее сегодня разогревала! Через пять минут все будет на столе, и этот добрый джентльмен, наверно, посидит с вами и присмотрит, чтоб вы покушали.
Добрый джентльмен только фыркнул в ответ, что могло означать «да», а могло означать «нет», могло означать все что угодно, а могло и ничего не означать и что, вероятно, озадачило бы миссис Топ, если бы она не была так занята приготовлениями к обеду.
– Вы закусите со мной? – спросил Джаспер, когда скатерть была постлана.
– Я не смог бы проглотить ни кусочка, благодарю вас, – отвечал мистер Грюджиус.
Джаспер ел и пил почти с жадностью. Но его торопливость и явное равнодушие к вкусу поданных блюд внушали мысль, что он ест главным образом для того, чтобы подкрепить силы и застраховать себя от какого-либо нового проявления слабодушия, а не для того, чтобы утолить голод. Мистер Грюджиус тем временем сидел с деревянным лицом, жестко выпрямившись на стуле и всем своим видом выражая решительный, хотя и непроницаемо-вежливый протест, словно готов был ответить на всякое приглашение к разговору: «Я не смог бы высказать ни единого замечания на какую бы то ни было тему, благодарю вас».
– Знаете, – проговорил Джаспер после того, как, отодвинув стакан и тарелку, посидел несколько минут молча, – знаете, я нахожу какую-то крупицу надежды в этом известии, которым вы так меня поразили.
– Вы находите? – сказал мистер Грюджиус, и в голосе его ясно прозвучало невысказанное добавление: «А я не нахожу, благодарю вас!»
– Да. Теперь, когда я оправился от потрясения – ведь это известие было для меня таким неожиданным: оно в корне разрушало все воздушные замки, которые я строил для моего дорогого мальчика, неудивительно, что оно меня потрясло, – но теперь, поразмыслив, я нахожу в нем какую-то крупицу надежды.
– Я был бы рад подобрать ваши крупицы, – сухо заметил мистер Грюджиус.
– Нельзя ли предположить – если я ошибаюсь, скажите прямо и сократите мои мученья, – но нельзя ли предположить, что, оказавшись вдруг в роли отвергнутого жениха (ведь все в городе знали о его помолвке) и болезненно воспринимая необходимость всем это объяснять, он захотел уклониться от этой тягостной обязанности и обратился в бегство?
– Это возможно, – раздумчиво сказал мистер Грюджиус.
– Это бывало. Я читал о таких случаях, когда люди, замешанные в каком-нибудь злободневном происшествии, только чтобы избавиться от праздных и назойливых расспросов, предпочитали скрыться и долго не подавали о себе вестей.
– Да, такие случаи, кажется, бывали, – все так же раздумчиво произнес мистер Грюджиус.
– Пока у меня не было и не могло быть подозрения, – продолжал Джаспер, с жаром устремляясь по новому следу, – что мой бедный исчезнувший мальчик что-то скрывал от меня – тем более в таком важном вопросе, – я не видел ни единого просвета на черном небе. Пока я думал, что здесь находится его будущая жена и что их свадьба вот-вот должна совершиться, мог ли я допустить, что он по своей воле тайно покинул город? Ведь это был бы с его стороны совершенно непостижимый, взбалмошный и жестокий поступок! Но теперь, когда я знаю то, что вы мне сообщили, как будто открылась крохотная щелка, сквозь которую проникает луч света. Его бегство (если допустить, что он скрылся по доброй воле) становится более понятным и менее жестоким. Их недавнее решение расстаться достаточно объясняет и оправдывает такой поступок. Правда, остается его жестокость по отношению ко мне, но снимается жестокость по отношению к ней.
Мистер Грюджиус не мог с этим не согласиться.
– Да и в том, что касается меня, – продолжал Джаспер, все еще с увлечением стремясь по новому следу и все больше укрепляясь в своих надеждах, – ведь он знал, что вы повидаетесь со мной, он знал, что вам поручено все мне рассказать, и если я сейчас, невзирая даже на путаницу в моих мыслях, сделал из вашего рассказа утешительные выводы, так ведь и он мог предвидеть, что я их сделаю. Допустите, что он это предвидел, и даже от его жестокости по отношению ко мне (а что такое я? – Джон Джаспер, учитель музыки!) не останется и следа.
Мистер Грюджиус и тут не мог не согласиться.
– У меня были опасения – и какие еще ужасные! – сказал Джаспер, – но это известие, которое вы мне принесли, ошеломившее меня вначале, так как я с болью в сердце понял, что мой дорогой мальчик не был вполне откровенен со мной, несмотря на мою бесконечную любовь к нему, теперь зажгло передо мной огонек надежды. И вот же вы сами не гасите этот огонек, вы считаете мои надежды не вовсе беспочвенными. Да, я теперь начинаю думать, – тут он сжал руки на груди, – что мой дорогой мальчик удалился от нас по собственному желанию и сейчас жив и здоров.
В эту минуту пришел мистер Криспаркл, и Джаспер повторил:
– Я теперь начинаю думать, что мой дорогой мальчик удалился от нас по собственному желанию и сейчас жив и здоров.
– Почему вы так думаете? – спросил мистер Криспаркл, усаживаясь.
Джаспер и ему изложил те соображения, которые только что излагал мистеру Грюджиусу. Если бы даже они были менее убедительны, младший каноник по доброте душевной принял бы их с радостью, так как они оправдывали его злополучного ученика. Но он сам находил чрезвычайно важным то обстоятельство, что пропавший молодой человек чуть ли не накануне своего исчезновения был поставлен в крайне неприятное положение перед всеми, кто знал о его личных делах и планах. Все недавние события, по мнению мистера Криспаркла, представали теперь в ином свете.
– Вы помните, – снова заговорил Джаспер, – когда мы заходили к мистеру Сапси, я сказал ему, что при последней встрече у молодых людей не было ни ссоры, ни каких-либо разногласий. (Джаспер, говоря так, не уклонялся от истины, он действительно сказал это мэру.) Первая их встреча, – продолжал он, – как мы все знаем, была, к сожалению, далеко не дружественной; но в последний раз все сошло гладко. Я, правда, заметил, что мой бедный мальчик не так весел, как всегда, даже подавлен, – считаю своим долгом это подчеркнуть, потому что теперь-то мне известна причина его подавленности, а особенно потому, что, может быть, именно эта причина и побудила его добровольно скрыться.
– Дай Бог, чтобы так! – воскликнул мистер Криспаркл.
– Дай Бог! – повторил Джаспер. – Вы знаете – и мистеру Грюджиусу следует знать, – что я был предубежден против мистера Невила Ландлеса из-за его буйного поведения при первой их встрече. Вы помните, я пришел к вам, смертельно испуганный за моего дорогого мальчика – такое неистовство мистер Ландлес тогда проявил. Вы помните, я даже записал в своем дневнике, что у меня возникли недобрые предчувствия, – я показывал вам эту запись… Пусть мистер Грюджиус все это знает. Неправильно, чтобы он, из-за каких-то моих умолчаний, знал только одну сторону дела, а другой не знал. Я прошу его понять, что принесенное им известие окрылило меня надеждой, несмотря даже на то, что еще до этого таинственного происшествия я с опаской относился к молодому Ландлесу.
Такое беспристрастие очень смутило младшего каноника, так как теперь он с особой остротой почувствовал, насколько менее прямодушным было его собственное поведение. Разве не умалчивал он до сих пор о двух хорошо известных ему вещах: о вторичном гневном взрыве Невила против Эдвина Друда, которому он сам был свидетелем, и о ревности к счастливому сопернику, которая, как он знал, пылала в груди юноши? Сам он не сомневался в невиновности своего питомца, но вокруг Невила накопилось уже столько мелких и случайных, однако подозрительных обстоятельств, что он боялся прибавить к ним еще два. Младший каноник был одним из самых правдивых людей на земле, и все же он, в непрестанной борьбе с собой, не осмеливался сказать правду из опасения, что эти две крупинки истины еще более утвердят сплетавшуюся на его глазах ложь.
Но теперь ему подали пример. Он больше не колебался. Обращаясь к мистеру Грюджиусу, как к лицу, призванному быть судьей в этом деле, так как именно он своим сообщением способствовал раскрытию тайны (и до чего же Угловатым стал мистер Грюджиус, когда понял, какую роль ему нежданно-негаданно навязали), и отдав дань уважения высокому чувству справедливости, одушевляющему мистера Джаспера, младший каноник прежде всего выразил твердую уверенность в том, что с его ученика рано или поздно будут сняты всякие подозрения, но признался, что питает эту уверенность вопреки некоторым известным ему фактам; так, он имел случай убедиться, что Невил действительно очень горяч и несдержан в гневе и что в данном случае это еще усугублялось его прямой враждебностью к племяннику мистера Джаспера, ибо Невил, к несчастью, вообразил, будто влюблен в молодую особу, которая должна была стать женой Эдвина Друда.
Оптимистическая настроенность мистера Джаспера устояла даже против этого неожиданного признания. Он, правда, побледнел, но повторил, что не отказывается от надежды, внушенной ему мистером Грюджиусом, и если не будет найден какой-нибудь след, неизбежно приводящий к мысли о насильственной гибели его дорогого мальчика, он до последней минуты будет верить, что тот скрылся по собственному неразумному желанию.
Тем не менее мистер Криспаркл ушел со смутой в душе и очень обеспокоенный за молодого человека, которого он держал как бы пленником в своем доме. И вот тогда-то он и совершил свою памятную прогулку.
Он пошел к клойстергэмской плотине.