Та, что стала Солнцем

13

Аньфэн. Лето




После того как монах Чжу вернулся из Лу с богатыми дарами и обещанием лояльности, Чан Юйчунь заметил, что в Аньфэне начались перемены. На первый взгляд, эти перемены были такими, каких все и ожидают от монаха: он обновил храм, починил крышу и установил новые статуи Сияющего Принца и Будды. Но в то же время храм обзавелся тренировочным плацем, посыпанным белым песком, и казармами для солдат монаха. Исчезли хаотично разбросанные палатки, их место заняли литейная, арсенал и конюшня. Крестьяне-добровольцы, стекающиеся из окрестных деревень, размещались в казармах и включались в процесс обучения, которое организовали на плацу под руководством друга монаха, Сюй Да. Его бандиты, Красные повязки и люди из Лу, марширующие по территории храма в одинаковых доспехах и с хорошим оружием, вдруг перестали смотреться случайным сбродом. Они стали похожими на армию. И сам Юйчунь почему-то был теперь одним из них.

Превращение в солдата, которое принесло с собой такие привилегии, как еда, жилье и отсутствие тех, кто желал ему смерти, имело свои недостатки, вызывающие протест. Первым из них было то, что монах каждое утро вытаскивал Юйчуня из постели в безбожно ранний час Кролика, чтобы какой-то старый мастер меча обучал их обоих основам боя.

– Мне нужно с кем-то тренироваться, – весело объяснил Чжу. – У нас с тобой примерно один уровень, то есть ты совершенно ничего не умеешь. Не важно! Тебе понравится, учиться новому очень весело.

Страдая во время этих тренировок, Юйчунь думал, что это наглая ложь, до тех пор, пока, к его огромному удивлению, это не стало правдой. Старый мастер меча хорошо обучал, и Юйчунь, получая первые похвалы и первое внимание к себе за всю свою короткую жизнь, обнаружил, что жаждет их; он никогда еще так не старался угодить.

После тренировки монах Чжу убегал: в дополнение к организации боевой армии из своих новичков и проведения учебных боев в окрестностях города его вечно вызывали во дворец Первого министра, чтобы он присутствовал на различных церемониях с участием Сияющего Принца, или благословлял, или спел сутру по умершему. Каким-то чудом монах Чжу сохранял веселость, несмотря на такой невозможный график. Однажды во время утренней тренировки, когда мешки под глазами Чжу выглядели особенно большими, Юйчунь сказал, думая, что просто заявляет о том, что и так всем известно:

– Ты не был бы так занят, если бы тебе не приходилось бегать во дворец каждый раз, когда Первому министру хочется послушать сутру. Ты не считаешь, что это уж слишком, ожидать, что ты будешь монахом и одновременно командиром? Это две разные профессии!

Увидев выражение лица монаха, Юйчунь вдруг осознал, что совершил ошибку. Чжу сказал обманчиво мягким тоном:

– Никогда не критикуй Первого министра. Мы служим ему, не задавая вопросов.

В качестве наказания Юйчунь остаток дня провел на коленях на середине плаца. «Только за то, что я сказал правду», – с обидой думал он. Еще больше его смущало то, что потом все остальные солдаты армии Чжу узнали, по-видимому, в чем он провинился. Проклятый монах сделал из него пример. Он думал, что теперь их утренним урокам придет конец, но на следующее утро Чжу вытащил его из кровати, как обычно, а потом снова, на следующий день, и к третьему дню Юйчуню было уже проще перестать дуться. К тому моменту он уже сообразил, что у Чжу обычно есть свои собственные причины так поступать.

И, наверное, монах осознал, что действительно невозможно делать все самому, потому что к концу месяца он явился на тренировку и сказал:

– У меня много дел, поэтому тебе придется немного позаниматься самому. Теперь, когда ты знаешь основы, я нашел тебе нового учителя. Думаю, он тебе подойдет.

Увидев того, о ком он говорил, Юйчунь взвыл:

– Чему он будет меня учить? Он же монах! – Двух монахов и так было многовато для любой армии, а теперь их стало три. Он на миг с ужасом представил, как поет сутры.

– Он другой монах, – ухмыльнулся Чжу. – Думаю, тебе понравится его наука. Дай мне знать.

Кто же знал, что существуют разные виды монахов! Оказалось, этот был из какого-то знаменитого монастыря боевых искусств, о котором Юйчунь никогда не слышал. Старый мастер Ли безжалостно избивал Юйчуня копьями, посохами и своими собственными старческими руками, твердыми как скала, до тех пор, пока через некоторое время к ним не присоединилось еще несколько человек, и они отвлекли его внимание, хвала богам. Объединенные общей болью, они совершали пробежки вокруг стен Аньфэна, носили друг друга на спине и без конца прыгали вверх и вниз по ступенькам храма. Они дрались друг с другом, пока не покрылись синяками и их мозоли не начали кровоточить.

Время от времени монах Чжу все же находил время зайти к ним утром и устроить схватку с одним из них.

– Мне необходимо держать форму, – сказал он, усмехаясь, а потом, печально глядя с земли, на которую его повалил Юйчунь, произнес: – Я бы забеспокоился, что отстал, но, думаю, дело в том, что ты стал драться намного лучше. – Он вскочил и побежал на следующую встречу, крикнув через плечо: – Продолжай хорошо работать, маленький брат! Очень скоро наступит день, когда мы будем драться по-настоящему…

Потом старый учитель Ли снова пришел и заставил их трудиться до тех пор, пока у половины не началась рвота, а Юйчунь подумал, что он вполне может умереть раньше, чем пойдет в бой. Все то лето было сплошным несчастьем, и только потом, оглядываясь назад, он осознал, что их тела окрепли, и думать они стали как воины.



– Командир Чжу! – Чэнь окликнул Чжу, когда она шла по коридору к тронному залу Первого министра. Несмотря на жару, Левый министр был одет, как всегда, в мантию и головной убор ученого. Его черные рукава, тяжелые от вышивки, качались под сложенными руками; он окинул Чжу небрежным взглядом, казалось, лишенным интереса.

Чжу, которая знала, что Чэнь редко оставляет что-либо без внимания, мягко ответила:

– Этот монах приветствует достойного Левого министра Чэня.

– Я сегодня утром проходил мимо Храма. Меня удивило, как сильно он изменился! Для монаха вы умеете хорошо распорядиться своими ресурсами. Вы быстро учитесь, не так ли? – Он говорил небрежно, будто все это ему только что пришло в голову.

Чжу ему не удалось провести. По ее спине поползли мурашки: возникло ощущение, что за ней следит хищник. Она осторожно сказала:

– Этот недостойный монах не отличается особым умом, министр. Его единственное качество, достойное похвал, – готовность приложить все силы, чтобы выполнить желания Первого министра и Сияющего Принца.

– Это действительно достойно похвал. – В отличие от других, Чэнь редко жестикулировал во время разговора. Неподвижность делала его монументальным, он привлекал к себе внимание не хуже самой высокой горы в окрестностях. – Если бы только наше движение имело в своем распоряжении сотню таких монахов! Из какого монастыря вы прибыли?

– Из монастыря Ухуан, министр.

– А, Ухуан. Я сожалею о нем. – Выражение лица Чэня не изменилось, но казалось, его интерес удвоился. – Вам известно, что я знал вашего Настоятеля в прежние дни? Он мне нравился. Удивительно прагматичный человек для монаха. Ради благополучия монастыря он был готов пойти на что угодно. И ему всегда удавалось, насколько я слышал – до той самой последней ошибки.

«Я знаю, что нужно сделать, и я это сделаю». Неужели Настоятель когда-нибудь убивал? Чжу вспомнила себя шестнадцатилетнюю – ей тогда так хотелось быть такой же, как он. Теперь, наверное, она и стала такой же. Она убила человека голыми руками, чтобы исполнить свою мечту. Глядя на улыбающееся тигриное лицо Чэня, она узнала прагматизм, доведенный до естественной конечной точки: этот человек карабкался вслед за мечтой, не обращая внимания на то, что потребовалось, чтобы добраться до верха. Чжу удивилась, почувствовав отвращение вместо сочувствия и симпатии. Неужели она станет такой же, стремясь достичь величия?

Почему-то Чжу вдруг вспомнила о той девушке, Ма, которая воспротивилась жестокости, в то время как Чжу просто наблюдала.

То был добрый поступок, который встретил агрессию и в конце концов ничего не изменил. Вспомнив об этом, Чжу ощутила странный укол боли в сердце. Тот поступок был бессмысленным, но почему-то красивым: он выражал слабую надежду Ма жить в таком мире, каким он должен быть, а не в таком, какой он сейчас. И не в таком, какой могут построить такие эгоистичные прагматики, как Чэнь и Чжу.

Чжу склонила голову и изо всех сил постаралась изобразить покорность:

– Этот монах никогда не стал бы достоин личного внимания Настоятеля. Но можно сказать, что даже ничтожнейший монах в Ухуане извлек урок из его ошибок.

– Несомненно. Должно быть, больно было узнать, что истинная мудрость заключается в повиновении. – Взгляд Чэня снимал с нее один внешний слой за другим. Но в этот момент они услышали приближающиеся голоса, и взгляд Чэня потерял силу, словно тигр предпочел – в данный момент – втянуть когти. – Дайте мне знать, если вам нужно будет обеспечить ваших людей еще чем-нибудь, командир Чжу. А теперь пойдем, выясним, чего желает Первый министр.


Чжу поклонилась и пропустила Чэня вперед у входа в тронный зал. Его массивное туловище, одетое в черный халат, двигалось легко, хотя халат был таким тяжелым, что едва колыхался вокруг него: неподвижность власти.



– Следующим мы должны взять Цзянькан, – настаивал Малыш Го.

Сидящий на троне Первый министр выглядел раздраженным. Летняя жара обрушилась на них со всей силой, в тронном зале воздух был густым и навевал сон.

Хотя в этом случае им, по крайней мере, не надо было сражаться с генералом-евнухом, Чжу предпочла бы испытать свое новое войско в более простых условиях. Цзянькан, расположенный ниже по течению реки Янцзы, был главными воротами восточного приморья и самым влиятельным городом юга. Со времени царства У восемнадцать веков назад он имел десяток разных названий при правителях и императорах, которые использовали его в качестве своей столицы. Даже при монголах промышленность города процветала. Он стал таким богатым и могущественным, что губернатор города осмелел и стал называть себя князем У. Чиновники империи Великой Юань не смели поставить его на место, боясь совсем потерять на него влияние.

Черные глаза Чэня задумчиво смотрели на Малыша Го:

– Цзянкан? Честолюбивая цель.

– Разве мы не должны быть честолюбивыми? – Глаза Малыша Го сверкали. – Сильный это город или нет, он всего в четырехстах ли от нас! Как можно проглотить свою гордость и дальше позволять ему находиться под властью Великой Юань? Тот, кто овладеет Цзянканом, бросит настоящий вызов империи Юань. Он богатый, он расположен в стратегически выгодном месте, и в нем находится трон древних царей У. Я бы был счастлив его взять.

– Вы были бы счастливы его взять, – повторил Первый министр. Чжу услышала его кислый, ехидный тон и слегка вздрогнула, несмотря на жаркий день.

Правый министр Го осторожно заговорил:

– Ваше превосходительство, Цзянькан был бы ценным приобретением.

– Царство У – это древняя история, – нетерпеливо возразил Первый министр. – Если мы возьмем Бяньлян, то сможем посадить Сияющего Принца на трон императоров, которые владели Мандатом Небес династии Сун. Северный трон наших последних отечественных императоров до прихода монголов. Вот это будет настоящим вызовом для империи Юань. – Он горящим взглядом обвел присутствующих.

«Старый северный трон династии Сун – это все еще древние сказки», – подумала Чжу с таким же нетерпением. Бяньлян, столица императоров Сун, столица на Желтой реке за двойными стенами, когда-то самый великолепный город мира, пал двести лет назад, во время вторжения чжурчжэней – варваров, которых самих потом завоевали монголы. Теперь за его внутренней стеной гнездился скромный поселок, а остальной Бяньлян превратился в пустошь, усеянную развалинами. Старики вроде Первого министра все еще хранили в своих сердцах образ этого древнего города, словно наследственная память об этом унижении вплетена в самую их суть как наньжэней. Они были одержимы мыслью возродить то, что когда-то потеряли. Но Чжу, которая много раз теряла свое прошлое, не страдала от этой ностальгии. Ей было очевидно, что лучше всего посадить Сияющего Принца на трон – на любой трон – в по-настоящему полезном городе. Зачем упорно гнаться за тенью утраченного, когда можно совершить нечто новое и даже более значительное?

Словно повторяя ее мысли, Малыш Го сказал с неприкрытым отчаянием:

– Какую пользу принесет символическая победа? Если мы бросим вызов, Юань ответит. Нам следует сделать это по веской причине.

Морщинистое лицо Первого министра напряглось.

– Ваше превосходительство, – тихо произнес Чэнь. В такой душной жаре его массивная неподвижная фигура подавляла. – Если этому недостойному чиновнику позволят высказать свое мнение, то план генерала Го взять Цзянькан имеет свои преимущества. Цзянькан, возможно, силен и обеспечен ресурсами, но у него нет стены: его можно взять быстро, если хорошо организовать атаку. Тогда у генерала Го еще останется время также взять Бяньлян до начала осенней мобилизации войск Великого князя Хэнани. – Чэнь бросил на Малыша Го спокойный задумчивый взгляд. – Как вы считаете, это в ваших силах, генерал Го?

Малыш Го вздернул подбородок:

– Конечно.

Правый министр Го недовольно смотрел на Чэня. Даже испытывая облегчение, так как ситуация решилась в пользу Малыша Го, он явно считал, что Чэнь превысил свои полномочия.

Кислое выражение лица Первого министра тоже не изменилось. Он брюзгливо произнес:

– Тогда действуйте быстро, генерал Го. Завоюйте мне и Цзянькан, и Бяньлян до того, как ху снова придут на юг. – Все услышали недосказанное «не то пожалеете».

Чжу вышла вместе со всеми, обеспокоенная. Ее войско все еще было слишком немногочисленным, и число жертв, которое не заставило бы командира Суня и глазом моргнуть, могло полностью уничтожить его. И кроме этого, было очевидно, что Чэнь планирует что-то предпринять против группировки Го. Но что?

Впереди в коридоре она слышала голос Малыша Го, который говорил командиру Сунь:

– Наконец-то! Старая черепаха способна внять доводам рассудка, хотя приходится выбивать из него нужное решение. Ах, князь У – как это приятно звучит…

– Еще лучше было бы «Император У», – рассмеялся командир Сунь. – Тебе подойдет, твой лоб уже и так широкий, как у императора.

Монументальная черная фигура Чэня шагала позади этих двух молодых командиров, и что-то в его осанке подсказало Чжу, что он смеется.



Вечерние свечи почти догорели. Ма была у себя в комнате и читала один из дневников, которые недавно нашла под досками пола в кабинете особняка Го. Она гадала, не думал ли прежний владелец дома, что Красные повязки в конце концов покинут город и он сможет вернуться, или ему просто была невыносима мысль об уничтожении дневников.

– Ма Сюин! – Это Малыш Го по-хозяйски вошел в ее комнату.

Переворачивая страницу, Ма чувствовала, что написанные слова отпечатались на кончиках ее пальцев. Последние физические следы давно умершего человека. Ма тихо шепнула:

– Надеюсь, у него есть потомки, которые его помнят.

– Что? Никогда не могу понять, о чем ты говоришь. – Малыш Го рухнул на кровать. Он даже не снял туфли. – Разве ты не можешь поприветствовать меня как подобает?

Ма вздохнула:

– Да, Го Тяньсюй?

– Принеси воды. Я хочу помыться.

Когда она вернулась с тазом, он сел и без стеснения снял верхнее платье и нижнюю рубаху. «Будто я всего лишь служанка, а он император». Ей почти удалось выбросить из головы последний странный разговор с монахом Чжу, но он вдруг снова возник в ее памяти, в самый неподходящий момент. Она вспомнила, как монах Чжу смотрел на нее своими проницательными черными глазами и разговаривал с ней не только так, как будто она способна иметь собственные желания, но как с человеком, который должен их иметь. За всю свою жизнь она не слышала ничего более бессмысленного. «Это моя жизнь, – напомнила она себе. – Так она выглядит».