Та, что стала Солнцем

– Мне надо поговорить с госпожой Жуй. Быстро выпусти крыс, отвлеки толпу, чтобы я могла присоединиться к этим слугам. Сейчас, пока они еще все не вошли туда!

Сюй Да схватил ее за руку, когда она бросилась к процессии, в его голосе звучала паника:

– Погоди! Что ты делаешь? Попадешь внутрь, а потом что? Госпожа Жуй находится на женской половине, окруженная служанками, – ты никак не сможешь подобраться к ней, не то что поговорить!

Чжу мрачно ответила:

– Ты бы не смог. А я смогу.



Госпожа Жуй сидела перед бронзовым зеркалом, ее лицо было угрюмо и мрачно. Одежда спереди была расстегнута, обнажив бегущие вниз зеленые вены на груди. Когда она увидела позади себя вошедшую Чжу, она подняла глаза; их взгляды встретились на металлической поверхности, где лица были как в тумане, словно прикрытые вуалью.

– Ты мне сейчас не нужна. Оставь меня. – Она произнесла эти слова с уверенной силой, как человек, привыкший повелевать слугами.

Чжу подошла ближе. Окружающий ее воздух был густым и сладким, как вокруг орхидеи в жаркий весенний день. Это был аромат сокровенного убежища женщины, чуждого Чжу, как иностранное государство. Широкие юбки шуршали вокруг ее ног, а шарф на голове развевался. Женская одежда изменила ее размеры, она двигалась в пространстве иначе. Украденный наряд сделал свое дело: никто не обратил на нее внимания, когда она проникла в усадьбу и прошла в женские покои. Но с каждым мгновением она все больше ощущала неправедность своего поступка, задыхаясь от нее. В мозгу непрерывно звенело: «Это не я».

Сосредоточенный взгляд госпожи Жуй стал острым.

– Ты! Я сказала – уходи!

Так как Чжу продолжала приближаться, она обернулась и открытой ладонью нанесла ей удар по лицу.

– Ты оглохла, собака?

Чжу отдернула голову, чтобы избежать удара. Шарф соскользнул на пол. Ее охватило облегчение, когда она избавилась от него. Ее бритая голова со шрамами посвящения, единственное, что отличало ее от всех тех, кто носит женскую одежду, служила неоспоримым доказательством ее подлинной личности монаха. «Правильно, – подумала она, резко поворачиваясь лицом к госпоже Жуй. – Посмотри, кто я на самом деле».

При виде бритой головы Чжу госпожа Жуй ахнула и поспешно запахнула одежду на груди. Прежде чем женщина успела закричать, Чжу зажала ей рот рукой. «Ш-ш-ш».

Рука госпожи Жуй нащупала чайник на краю стола и нанесла им сильный удар в висок Чжу.

Чжу покачнулась, ослепнув от резкой боли, и почувствовала, как по ее шее полилась горячая струйка. Она пришла в себя как раз вовремя, чтобы перехватить руку госпожи Жуй, готовую всадить в нее осколок разбитого чайника, как нож. Чжу сжимала запястье госпожи Жуй до тех пор, пока та не выронила импровизированное оружие. Ее глаза сверкали над зажимающей рот ладонью.

– Хорошо! – произнесла Чжу, хотя голова у нее кружилась. – Я знал, что вы храбрая женщина. – это было нехорошо. Боль от удара была холодной, как прикосновение знакомой тени: той пустоты, которая была особенностью женского тела. Одна мысль об этом пронзила Чжу паникой, как копьем. Она отпустила госпожу Жуй и в приступе паники сорвала с себя блузу и юбки.

Госпожа Жуй наблюдала за ней. Первый приступ страха сменился горькой насмешкой человека, который уже предвидел для себя более мрачное будущее, чем могла сулить ей Чжу. Когда Чжу перешагнула через остатки женской одежды и расправила смятое платье монаха, госпожа Жуй спросила довольно враждебным тоном:

– Если вы не стащили и эту одежду тоже, то полагаю, что вы монах. Но скажите мне, уважаемый, какое дело вынудило вас зайти так далеко с целью получить аудиенцию? Или вы просто хотите поесть чужого тофу? Я раньше думала, что монахи сторонятся плотских удовольствий… – Она скривила губы: – Но, с другой стороны, мужчины – это мужчины.

«Она видит монаха, не женщину». Чжу готова была задохнуться от благодарности. Она по-прежнему Чжу Чонба, хотя и отклонилась от его пути, но всего на одно мгновение.

– Приветствую госпожу Жуй, – сказала она, поморщившись от пульсирующей боли в голове. – Обычно этот монах просил бы прощения за проявление неуважения, но вы вполне достойно отомстили мне. Заверяю вас, что этот монах не замышляет ничего плохого: он пришел лишь с посланием.

– С посланием? От кого? – Лицо госпожи Жуй стало жестким. – Ах, от Красных повязок. Теперь даже монастыри на их стороне? – Она снова была полна горечи. – Но все это не имеет ко мне никакого отношения. Это проблема нового губернатора.

– Возможно, проблемы губернатора Толочу не ваши проблемы, но, простите меня, госпожа Жуй, я невольно заметил, что он, по-видимому, представляет проблему для вас, – возразил Чжу. – Вы – молодая вдова, которая ждет ребенка, а он собирается отослать вас обратно к семье, в которой вы родились и для которой будете лишь позором и обузой. Не такого вы хотели… Вы собираетесь просто смириться с этим?

Хотя именно напряженность госпожи Жуй прежде всего вызвала в Чжу интерес к ней, ее впечатлила сила ее реакции. Ее лицо цвета лепестков вишни потемнело от гнева и унижения, и у нее был такой вид, будто она с готовностью рискнет будущими жизнями, опять дав пощечину монаху.

– Какое вам до этого дело? Как вы смеете говорить об этом? И даже если я этого не хочу, что еще мне остается? – Чжу открыла было рот, но госпожа Жуй яростно перебила ее: – Нет. Кто вы такой, монах, чтобы прийти и обсуждать мое положение, будто вы хоть что-то понимаете в том, что может и чего не может сделать женщина?

В памяти вдруг всплыло непрошеное воспоминание, словно горячий уголек досадной покорности, которую чувствовала одна девочка, давным-давно. Чжу действительно понимала, и от того, что она понимала, по ее спине пробежала дрожь. Она осторожно ответила:

– Иногда посторонние люди помогают нам яснее увидеть ситуацию. Госпожа Жуй, что, если этот монах сможет предложить вам другой выход, от которого выиграем мы оба? Губернатор Толочу – всего лишь бюрократ из Даду. Он не очень хорошо знает город, которым получил право управлять. Так зачем допускать это, если есть человек более квалифицированный, тот, кто уже знает все механизмы, и администрацию, и характеры людей, которым он будет отдавать приказы?

Госпожа Жуй нахмурилась:

– Кто?

– Вы, – ответила Чжу.

Перечный аромат хризантем взлетел вверх из курительницы на столе между ними. Через мгновение госпожа Жуй прямо спросила:

– Вы сумасшедший?

– Почему бы и нет? – Чжу не могла предложить ничего конкретного, она лишь могла открыть госпоже Жуй глаза и дать ей увидеть глубину ее искренности. «Я понимаю». Даже больше, чем ношение женской одежды, признание прошлого той девочки сделало ее на мгновение такой страшно уязвимой, что она чувствовала себя так, словно распахнула на себе кожу и показала органы под ней. – Почему это кажется столь абсурдным? Возьмите власть в свои руки! Созовите мужчин, которые все еще хранят верность вашему мужу. Сдайте Лу Красным повязкам, и с нашей поддержкой даже Великая Юань не сможет отнять у вас власть.

– Вы и правда сумасшедший, – сказала она, но Чжу уловил промелькнувшую в ее глазах озадаченность. – Женщины не могут править. Сын Неба правит империей, как мужчины правят городами и как отцы возглавляют семьи. Таков порядок мира. Кто смеет нарушить его, поставив женщину на то место, которое противоречит ее природе? Мужчинам природой определено рисковать и руководить. Не женщинам.

– Вы действительно в это верите? Разве вы слабее губернатора Толочу просто по своей сущности? Этот монах так не думает. Разве вы не рискуете жизнью сейчас ради того, чтобы выносить и вырастить ребенка? Женщина всю себя ставит на карту, свое тело и будущее, когда выходит замуж. Это требует больше мужества, чем любой риск, на который идет бюрократ, озабоченный только тем, чтобы сохранить лицо или разбогатеть. – Мать самой Чжу много лет назад пошла на такой риск. И умерла из-за этого. Теперь единственным человеком на свете, который знает, где она похоронена, была та, которая перестала быть дочерью, но которая еще немного помнила, сама того не желая, каково быть женщиной.

– Вы думаете, я способна править именно потому, что я женщина? – недоверчиво спросила госпожа Жуй.

– Если этот монах знает одинаково мало о губернаторе Толочу и о вас, почему бы ему не выбрать вас? Беременная женщина рискует больше, чем любой мужчина. Она знает, что такое бояться и страдать. – Чжу оставила свою манеру говорить, как монах, и сказала прямо и настойчиво: – Возможно, я не знаю вас, но я знаю, чего вы хотите.


«Я это признаю». Женщина молчала.

– Позвольте мне вам помочь. – Чжу подняла с полу половинку чайника и вложила его в бледную, безвольную руку госпожи Жуй. – Позвольте мне показать вам способ выжить.

Пальцы госпожи Жуй сжали ручку чайника. Кровь блестела на его зазубренном обломке – кровь Чжу.

– А что насчет губернатора?

– Если вы готовы действовать решительно… Неожиданно госпожа Жуй произнесла:

– Убейте его. – Ее глаза открылись, сверкнули и впились в Чжу. Чжу чуть не отшатнулась от горящей в них ярости. Дав себе волю, эта изящная женщина в белой вуали обрела пробивную мощь катапульты.

Голова Чжу разболелась в три раза сильнее. Она вспомнила лицо Сюй Да: «Я не собирался убивать. Сначала».

– Собственно говоря, я имел в виду…

– Вы сказали, что я хочу выжить. Ну, так вы правы: хочу. – Госпожа Жуй стиснула зубы так же крепко, как раньше: это была сжатая ярость, в центре которой скрывалось желание женщины преодолеть все силы, которые стремились ее уничтожить. – И раз вы так твердо верите, что я могу рискнуть, поверьте, что на этот риск я готова пойти. – Она отвернулась и опять села лицом к зеркалу. – Убейте его. А потом мы поговорим. – Ее глаза, полуприкрытые веками, холодно смотрели на Чжу из глубины металла. – Не приходите больше в мои покои.



– Войдите! – крикнул из своего кабинета губернатор Толочу Чжу, держа в одной руке масляную лампу, а в другой документ, на котором требовалась печать, переступила высокий порог и вошла в комнату. Она ощущала внутри странную дрожь, не вызванную ни тревогой, ни дурными предчувствиями. У нее потели ладони. Несмотря на то что она действовала правильно и наступала кульминация удачного стечения обстоятельств, которое представилось ей в лице госпожи Жуй, Чжу остро ощущала свое намерение. Двенадцать шрамов, оставленных посвящением на ее макушке, горели огнем. Это было напоминание о монастырской клятве, первой заповедью которой было: «Избегай убийства любого живого существа».

Толочу поднял взгляд, когда Чжу вошла. Его богато обставленный кабинет был уставлен книжными полками. Свечи вдоль стен издавали знакомый запах растительного воска, напоминая Чжу о преклонении колен перед алтарями в монастыре. Дрожь пробегала по ее плечам. Она подумала, уж не вызвал ли ее горестный взгляд бодхисатв, опечаленных тем, что она собирается сделать.

– Монах? – спросил Толочу, взяв документ. – Я тебя раньше не видел. Неужели мой предшественник так сильно опасался за свои будущие жизни, что чувствовал необходимость постоянного руководства? – Он взял в руку печать, но вдруг подскочил от отвращения: – Что?..

Он вытер об одежду пальцы, скользкие от масла.

– Ты, неумеха!

– Простите меня, губернатор, – сказала Чжу. – Наверное, лампа потекла. – Бодхисатвы сверлили взглядом дыру в ее затылке, но, возможно, это была только головная боль от удара госпожи Жуй. Толочу вытаращил глаза, потрясенный ее тоном, лишенным угодливости, а Чжу шагнула вперед и одним движением смахнула свечи с полки, так что они упали на пол, рассыпав огненный дождь.

Можно было ожидать какого-то звука, но в тот первый момент еще было тихо. Бесшумная волна огня пробежала по залитому маслом полу и подожгла подол халата Толочу. В следующее мгновение он превратился в живую свечу. Поток огня разлился до стен комнаты и запустил свои пальцы в книги на полках. А затем появился звук. Это был шепот, который разрастался и превращался в глухой рев, похожий на шум ветра в соснах, но только это был вертикальный ветер. Пока он дул, темный дым все быстрее взлетал вверх, потом повернул вниз, встретив потолок, и наверху не осталось ничего, кроме опускающейся тьмы.

Чжу смотрела, застыв на месте. На мгновение она совершенно забыла о Толочу и о своей нарушенной клятве, о величии и о страдании, ожидающих ее впереди. Она видела только стремительность и разрушительную мощь огня. Их монастырь сгорел, но не в таком огне – внушающем ужас и почти живом. И только когда жар стал невыносимым, она осознала, что слишком надолго задержалась. Она повернулась, чтобы уйти.

Краем глаза Чжу заметила какое-то движение. Она слишком поздно попыталась увернуться: пылающая фигура врезалась в нее и упала вместе с ней на пол. Чжу вырывалась, а губернатор Толочу навис над ней, его лицо превратилось в растрескавшуюся маску, сквозь которую вытекала и пузырилась красная кровь. Его волосы превратились в столб огня, жир вытапливался из кожи на голове и тек по щекам, подобно слезам. Казалось, его зубы стали ярко-белыми и удлинились, они торчали изо рта, лишенного губ, открытого в беззвучном крике. Но у него в руках еще остались силы, и он вцепился ей в горло.

Чжу боролась, как кошка, но не могла разжать его хватку. Задыхаясь, она металась из стороны в сторону, и вдруг нащупала на полу предмет, который обжег ее пальцы, как только она его схватила, но отчаяние придало ей сил, и она воткнула его прямо в глаз Толочу.

Он откинулся назад, из его глаза торчала кисть для письма. Потом он опять бросился на нее, и они покатились по полу. Когда они снова перевернулись, Чжу оказалась наверху. Толочу продолжал испускать беззвучные вопли. Каким-то звериным чутьем Чжу поняла, что надо делать. Она наклонилась вперед и прижала предплечье к его горлу, скользкому от крови. Толочу дергался под ней. Она продолжала нажимать, кашляя и давясь от дыма. Толочу под ней открывал и закрывал рот, как рыба. Потом наконец это закончилось.

Чжу, спотыкаясь, бросилась прочь от трупа к двери. Каждый вдох, казалось, жег ее изнутри, и она с ужасом подумала, что поджаривается и скручивается внутри подобно куску жареного мяса. Комната превратилась в печь, в которой ярко пылал огонь, и потолок из дыма опускался все ниже. Она упала на колени и поползла, потом выпала наружу.

Она лежала, хватая ртом воздух, на холодном камне, глядя вверх, на черное небо. «Будда сказал: проживай жизнь так, словно твоя голова горит в огне». Если бы у нее хватило сил, она бы рассмеялась и содрогнулась одновременно. Они с Толочу горели в огне, они ощутили хрупкость жизни, но вместо того, чтобы подняться к нирване, рухнули вниз. Осознание своей смертности лишило их всех человеческих мыслей, осталась только решимость выжить. И Чжу, которая лелеяла это страстное желание с детства, оказалась сильнее и отняла жизнь у Толочу. Она чувствовала, как его жизнь уходит под ее руками, и ощутила момент, когда она прекратилась. Она уже убила десять тысяч юаньских солдат, но это было другое. Она этого хотела. Она вспомнила горе Сюй Да из-за его собственных поступков. «Для убийства нет искупления».

Мир вращался, и она чувствовала, как постепенно смещается в его центр. Она падала, но вместо пустоты она падала в дым, под которым, где-то очень глубоко, вздымались языки пламени.



Чжу проснулась от собственного кашля. Вдобавок к пульсирующей головной боли, к телу, состоящему исключительно из боли, и к легким, полным черной мокроты, она находилась в тюрьме. В холодной, сырой, мрачной подземной тюрьме с призраками в каждом углу. Но хотя тюрьму и сложно было назвать ее любимым местом, важнее было то, что она все еще была жива. С ясностью ночного кошмара она внезапно вспомнила оптущение горячей, распадающейся плоти Толочу, когда она давила на его горло. «Я убила его для того, чтобы остаться в живых». Когда она представляла себе этот поступок раньше, она думала, что испытает мрачное удовлетворение, что он, по крайней мере, докажет – она способна сделать то, что необходимо.

Теперь она знала, что способна. Но это не принесло удовлетворения, только вызвало стойкую тошноту.

Прошло время, в течение которого можно было выпить пять-шесть чайников чая[27], и верхняя дверь загремела. Послышались легкие шаги, спускающиеся в подвал. Вскоре перед камерой Чжу появилась госпожа Жуй и окинула ее взглядом из-за решетки. Чжу, надрываясь от кашля, с тревогой увидела в ней сильную внутреннюю сосредоточенность: нечто новое и неуловимое. Госпожа Жуй холодно произнесла:

– Вы чуть не сожгли все поместье. Это наверняка заставило бы людей подумать, будто пожар начался случайно. А так было бы лучше, если бы вы погибли вместе с ним.

– Монах. Не убийца, – прохрипела Чжу. Она гадала, к чему приведет этот разговор. – Вы получили то, что хотели, правда?

– Действительно, – ответила госпожа Жуй. Ее лицо выглядело гладким, как яйцо.

– Итак, мы заключили соглашение.

– Что я стану губернатором и заявлю о верности этого города Красным повязкам.

– Да, именно такое, – подтвердила Чжу. Каждое слово из пострадавшего горла причиняло ей боль. Несомненно, дух губернатора Толочу был бы доволен при мысли о том, что его убийца получил клеймо в виде ожерелья из отпечатков его пальцев.

Госпожа Жуй подошла ближе, взялась одной белой рукой за замок. Ее летящая вуаль делала ее бестелесной, подобно призракам, что оставались в пустых камерах.

– Все произошло точно так, как вы говорили. Я отдавала приказы тем, кто остался верен моему мужу, и люди подчинялись мне. Теперь я могу назвать этот город за стенами моим. У меня есть собственная полиция. И это наводит меня на мысль: возможно, я даже не нуждаюсь ни в поддержке Великой Юань, ни в Красных повязках. – Ее самообладание казалось олицетворением подземного холода. – Вы открыли мне глаза, уважаемый монах. У меня намного больше возможностей, чем я раньше думала.

При других обстоятельствах Чжу восхитило бы то, как она расцвела.