Та, что стала Солнцем

– «Одержать сто побед в ста битвах – это не вершина мастерства. Победить врага без боя – вот вершина мастерства».

– Мастерство, победа, что? – спросил Юйчунь, силясь понять древний язык.

– Этот монах точно знает, чего хочет. В ночь перед сражением на реке Яо он попросил меня сделать для него гонг. Я его сделал, он его использовал, и он победил, – ответил Цзяо. – Я уже встречал прежде такой тип людей. Они либо идут далеко, либо умирают молодыми. И в любом случае обычно они склонны попутно приносить в жертву обычных людей. – Он посмотрел на Юйчуня и поднял брови: – Ты особенный, братец? Потому что, если нет, я бы на твоем месте поостерегся.

– Я… – начал было Юйчунь, но осекся, так как заметил какое-то движение. – Что…

– Бандиты! – раздался вопль.

Лагерь превратился в хаос. На них набросилась банда из ста горцев на конях, дезертиров из армии Великой Юань и бывших крестьян. Солдаты Чжу схватили оружие и защищались, но каждый из них был сам за себя. Юйчунь, который всегда гордился своим умением избегать стычек во время мятежа, внезапно очутился в гуще боя. Забыв о Цзяо, почти ослепший от паники, он пытался выбраться из хаоса, беспомощно прикрывая голову руками.

Наткнувшись на коня, он поднял глаза и увидел знакомый треугольный силуэт. Под шляпой у монаха Чжу было такое застывшее выражение лица, как у человека, который не способен предотвратить ужас, который уже пережил раньше. Впервые Юйчунь видел его потерявшим самообладание. Юйчунь посмотрел на человека, который был их командиром, на буддийского монаха, и в его голове возникло ясное понимание: «Я сейчас умру».

Мимо пробежал бандит, Юйчунь отпрыгнул в сторону, но когда снова выпрямился, перед ним стоял еще более высокий бандит. Он отшатнулся, но вместо того, чтобы броситься за ним, высокий бандит замер на месте, увидев монаха Чжу.

– Стойте! – заорал этот бандит и повелительно вскинул руку: – Стойте!

Прозвучал последний звон ударов стали о сталь, остановленные командиром люди что-то забормотали, и бой прекратился. Никто не кричал, несколько человек медленно поднялись с земли, зажимая неглубокие раны. Как ни странно, прошло всего несколько секунд. Красные повязки и бандиты злобно смотрели друг на друга, разгоряченные схваткой.

Высокий бандит не отрывал глаз от монаха Чжу. Его крепкое тело под лохмотьями одежды казалось созданным для агрессии. Даже волосы у него были коротко острижены, в нарушение заветов предков. Меч дрожал в его руке. Монаху Чжу он сказал спокойно и повелительно: «Слезай с коня».

Через мгновение монах Чжу спешился. Он стоял без оружия и без доспехов и выглядел маленьким и жалким. Из всех Красных повязок Юйчунь единственный давно готов был биться об заклад, что монах не выживет. Теперь, в момент своего выигрыша, он чувствовал странную пустоту. Он уже представлял себе это: отрубленная голова монаха падает на землю, алая дуга крови на его лице. Так это всегда заканчивалось.

Высокий бандит бросился к монаху Чжу. Юйчунь, который в последний момент зажмурился, открыл глаза и в изумлении уставился на два тела, сплетенные не в схватке, а в крепком объятии. Лицо монаха Чжу сияло от радости, он протянул руку и обхватил ладонью затылок высокого бандита жестом собственника, странно не вязавшимся с разницей в их росте. «Старший брат!»

– Видишь?

Юйчунь подскочил; это произнес Цзяо. Глядя на монаха и бандита, Цзяо продолжал:

– Ему не нужно драться, чтобы победить. Не надо его недооценивать, потому что он монах. То, кто этот человек, ничего не говорит о том, какой это человек. Правда заключается в поступках. А если мы посмотрим на поступки, то этот монах уничтожил десять тысяч человек в одно мгновение. И кто он такой после этого?

Прежде чем Юйчунь обрел голос, Цзяо ответил сам:

– Человек, которого следует остерегаться.





10

Аньян. Первый месяц




«Это момент, когда все начинается», – сказал себе Оюан, выходя из своей комнаты в тихом дальнем крыле резиденции Эсэня. На улице начиналась буря, и лампы почти не рассеивали сумрак в коридоре. Холодный, зловещий запах приближающегося дождя проникал сквозь оконную бумагу.

– Генерал! – закричали слуги, когда Оюан вошел в личные покои Эсэня. – Господин Эсэнь на тренировочном поле, но, судя по погоде, он, несомненно, скоро вернется. Подождите его, если угодно! – И они удалились с тихим топотом. Оюан сел, встал, снова сел. Он хотел, чтобы Эсэнь пришел, и одновременно это было последним, чего он желал.

Эта буря чувств, должно быть, отражалась на его лице, потому что, когда Эсэнь вошел, он изумленно посмотрел на него и воскликнул: «Какие новости?» Махнул рукой, отпуская слуг, которые снова прибежали в комнату, чтобы снять с него доспехи, и стал развязывать ремни. После физических упражнений лицо его раскраснелось, а выбившиеся из кос влажные пряди волос упали на шею. Оюан ощущал запах конского пота от кожи его доспехов, смешанного с запахом металла, и легкий аромат разгоряченного мужского тела: сочетание интимное, как запах внутри палатки.

– Ничего важного, мой господин. Мелкие уточнения. – Увидев, что Эсэнь никак не может справиться со шнуровкой под мышкой, Оюан шагнул вперед, чтобы развязать узел. И только когда тот вздрогнул, он осознал, что делает.

Эсэнь удивленно рассмеялся:

– Неужели генерал Великой Юань так унизился?

– Разве я не делал этого много раз?

– Это было очень давно. Ты был еще ребенком. Шестнадцать лет назад. Больше половины их жизни.

– Вы тоже. – Он положил доспехи Эсэня на столик и взял с вешалки-стойки свежую одежду, пока Эсэнь снимал остальное. Потом подошел к Эсэню сзади, чтобы расправить платье на его плечах. Когда его руки коснулись плеч Эсэня, привычность этого давно забытого жеста его ошеломила. Перестав быть рабом, прислуживающим Эсэню, Оюан всего один раз за все время своего долгого восхождения от стражника до командира, а потом генерала снимал с Эсэня одежду. Он помнил тот случай урывками: как Эсэнь удивился, опустив глаза и увидев пронзенные копьем доспехи и свое тело. Как в юрте лекаря кровь Эсэня заливала руки Оюана, когда он пытался сам снять с него пробитые доспехи, никому не доверив эту задачу. Он помнил свое отчаянное желание облегчить боль Эсэня, такое страстное, словно кровоточило его собственное тело. И даже тогда, в тот момент, когда их тела объединяло общее страдание, малая часть сознания Оюана помнила о его судьбе.

Он разгладил ткань на плечах Эсэня и отошел.

Несколько секунд Эсэнь не двигался, будто груз воспоминаний заставил и его застыть. Затем встряхнулся и сказал:

– Поешь вместе со мной, мой генерал. Мне нужна компания.

Когда слуги принесли полуденную трапезу, порыв ветра захлопнул решетку в наружном коридоре, и сразу же забарабанил ливень. Оюан слышал женские крики где-то в глубине дома, этот звук был призрачно бестелесным, и его унес ветер. Сидящий напротив за столом Эсэнь ел с нехарактерным для него измученным видом. Несмотря на то что он был сыном Великого князя, в Аньяне он всегда чувствовал себя чужим: как дикое растение, принесенное из степи и посаженное в горшок ради удовольствия других людей. Внезапно Эсэнь выпалил:

– Как я ненавижу их игры и требования!


Оюан макнул кусочек свиной щеки в желе в черный уксус и спросил нейтральным тоном:

– Ваши жены?

– Ох, Оюан. Женщины ужасны! Эта политика! – Он застонал: – Считай, тебе повезло, что не приходится терпеть такие пытки.

Эсэнь никогда не хотел причинить боль, и Оюан всегда старался делать вид, что принимает отсутствие у себя семейной жизни как нечто само собой разумеющееся. Зачем ему винить Эсэня за то, что он не читает его мысли и не видит гнев и боль? Но правда была в том, что он все-таки винил Эсэня. Винил его даже больше, чем если бы он был ему чужим, потому что еще больнее, когда человек, которого он так любит, не понимает правды о нем. И он винил и ненавидел себя за то, что скрывал эту правду.

Он с отвращением произнес:

– Я действительно случайно столкнулся с госпожой Бортэ сегодня утром. Она посылает вам привет и спрашивает, когда ей выпадет честь снова принять вас. – По мнению Оюана, все четыре жены Эсэня не отличались ни красотой, ни достоинством, и в присутствии любой из них у него мурашки бежали по телу. Он ненавидел их неподвижные лица под толстой маской грима, их крохотные шажки, из-за которых им требовалась целая вечность, чтобы дойти от одного места до другого, и их дурацкие вытянутые шляпы, возвышающиеся над головой настолько, что Оюан не мог бы дотянуться рукой до их верха. Даже их запах внушал отвращение: аромат увядших цветов, который прилипал к Эсэню на много часов после его визитов к ним. Оюан, знающий Эсэня лучше всех, не мог понять, что тот находит в них привлекательного. Мысль о том, что Эсэнь ложится с одной из них, внушала ему такой же интуитивный ужас, как мысль о совокуплении разных видов животных.

– Если бы только одна из них родила сына, это навело бы среди них порядок, – пожаловался Эсэнь. – Но в данный момент каждая полагает, что у нее есть шанс стать самой главной. Это кошмар. Когда я здесь, они относятся ко мне только как к племенному жеребцу. – И он с негодованием прибавил: – Они даже не предлагают мне чаю сначала!

Слуги Эсэня были насмешливо-озабочены тем, что у него до сих пор не было сыновей. Его жен это беспокоило, но, конечно, не забавляло; и в последнее время сам Эсэнь подумывал о том, чтобы усыновить мальчика, хотя и признавался Оюану, что такое предложение вызвало апоплексический припадок у Великого князя Хэнань (который жалел о том, что усыновил господина Ван).

Даже при задвинутых панелях сила бури заставляла пламя ламп метаться сильнее, чем присутствие Оюана. Наньжэни верили, что подобная буря является плохим предзнаменованием для будущего империи Великой Юань. Но, несмотря на то что Оюан был генералом Великой Юань, он сражался не за империю. Он старался только ради Эсэня. Он внезапно почувствовал в глубине души страстное желание снова оказаться на войне. Война была его и Эсэня миром, в котором имели значение только гордость достойным поведением в битве и любовь и доверие между воинами. Только на войне Оюан был счастлив.

Но какое отношение имеет счастье к тому, как человек должен прожить свою жизнь? Он с трудом произнес:

– Мой господин, дело, по которому я пришел, – я слышал, что пришло приглашение на Весеннюю охоту. Вы поедете в этом году?

Эсэнь поморщился:

– Я бы не поехал, но отец уже выразил надежду, что я буду его сопровождать.

– Вы должны. Когда Великого князя Хенань не станет, вы унаследуете его титул. Для двора и для Великого Хана важно знать, что вы больше, чем просто сын своего отца. В этом году вы можете произвести на них впечатление.

– Полагаю, ты прав, – согласился Эсэнь без энтузиазма. – Но мысль о том, что я надолго расстанусь с тобой, мне не нравится. И так уже я чувствую, что почти не видел тебя после возвращения. После… – У него хватило вежливости замолчать раньше, чем он произнес «той встречи у Великого князя Хэнань».

Оюан почувствовал, что его рука стиснула палочки для еды. Он положил их и сказал:

– В таком случае, мой господин, почему бы вам не спросить у вашего отца, могу ли я отправиться вместе с вами на Весеннюю охоту?

Эсэнь радостно посмотрел на него:

– И правда! Я так и сделаю, с радостью. Я до сих пор этого не сделал потому, что думал, что ты ни за что не поедешь. Я знаю, как ты ненавидишь улыбаться и поддерживать разговор.

– Я собираюсь последовать собственному совету. Если Великий Хан узнает ваше имя, вероятно, ему также следует знать мое.

– Мне это по нраву. Правда. – Эсэнь улыбнулся и набросился на пропаренного с женьшенем цыпленка с проснувшимся аппетитом.

Двери дома хлопали и гремели так, будто это делали разгневанные призраки, пока Оюан ел вместе с сыном убийцы его родных, с человеком, дороже которого для него не было никого на свете.



Накидки Оюана и Шао хлопали на ветру, когда они шли по территории дворца. Буря снова превратила весну в зиму, а опавшие цветы во внутренних дворах почернели. Оюан был мрачен: он всегда страдал от холода.

– Я буду сопровождать Великого князя Хэнань, господина Эсэня и господина Ван на Весеннюю охоту Великого Хана. Это будет началом. Мне нужно, чтобы вы все подготовили в мое отсутствие.

– Значит, время пришло. Вы готовы действовать? – Холодный взгляд, которым одарил его Шао, был совершенно неуместным, так как это нижестоящий командир смотрел на вышестоящего. Но Оюану было безразлично, нравится он Шао или нет, питает тот к нему отвращение или нет, лишь бы сделал то, что нужно.

Не успел он ответить, как они свернули за угол и увидели господина Ван, быстро шагающего к ним через внутренний двор.

– Здравствуйте, господин Ван. – Оюан и Шао одновременно поклонились.

– Генерал, – произнес господин Ван, чуть наклонив голову. – Неожиданная встреча. Вчера ночью дождь затопил и разрушил несколько деревень. Пришлите мне два батальона солдат, чтобы немедленно восстановить дороги и дренажные канавы. – Он промчался мимо.

– Мой господин. – Оюан поклонился в знак повиновения и продолжил свой путь. Воспоминание о недавнем приливе сочувствия к этому человеку заглушило его обычное раздражениев его сторону.

Торопливо шагая вслед за Оюаном, Шао спросил:

– Вы действительно позволите нашим солдатам отложить приготовления ради рытья канав?

– А вы бы нажили в его лице врага на весь мертвый сезон? У меня нет желания заполнять по пять листов бумаги на каждую лишнюю выпущенную стрелу. – Оюан нетерпеливо тряхнул головой: – Пусть берет батальоны, у нас достаточно времени.

– Вы слишком легко принимаете его неуважение к вам. Вы генерал, а он человек, который даже не желает вести себя как мужчина. Почему вы до сих пор позволяете унижать себя, как слугу?

Оюан подумал, что господин Ван уважает его больше, чем Шао. Он ответил:

– Какое мне дело до того, как со мной обращается господин Ван? Он так ведет себя только потому, что понимает: никто не принимает его всерьез. Даже его собственный отец ненавидит и порицает его.

– А господин Эсэнь?

– Эсэнь ни к кому не питает ненависти, – сказал Оюан, ощутив укол знакомой боли. – А следовало бы. Это усыновление было глупой ошибкой. Чаган должен был это понимать. Корни уничтожить невозможно. Как мог бы господин Ван прославить род Чагана? В нем течет кровь его отца.