Свой с чужим лицом

Шубин приказал грузиться. Первым разведчики подняли в машину погибшего Шпагина, затем Извозчикова. Боец кряхтел, но в целом вел себя мужественно. Сержанта Пахомова загружали чуть ли не все вместе, держали как гроб на похоронах, потихоньку перемещали в кузов. Благо левый борт начисто отсутствовал.

– Дальше кладите, – прокряхтел Иванчин. – А то вывалится по дороге, потом костей не соберем.

– Сержант, ты как? – Иванчин склонился над раненым, подложил ему под голову свернутый кусок брезента. – Что-нибудь видишь, чувствуешь?

– Вижу, мужики, травка зеленеет, солнышко блестит, – прохрипел Пахомов. – Что со мной, люди? Я точно не умер? Меня словно пополам разрезали.

Товарищи смущенно отворачивались. Иванчин что-то пробормотал про совершенно нормальную ситуацию. Дескать, до медсанбата рукой подать. Там такие болячки лечат запросто, как семечки щелкают.

Немецкую машину наши не расстреляли, хотя и пытались. Мина взорвалась в непосредственной близости от дороги. Грузовик тряхнуло, Карабаш съехал с дороги, и транспортное средство застряло. Его вытаскивали всем миром. Двое бойцов в этот момент приплясывали на дороге, махали руками, рвали маскхалаты на груди, прямо как моряки тельняшки. Обстрел прекратился. Красноармейцы выходили навстречу, удивлялись.



Майор Суслов был впечатлен такой работой, пообещал всех отличившихся представить к правительственным наградам. Разведчики между собой поговаривали, что обещать – одно, а вот жениться – совсем другое. Вряд ли в этой неразберихе дело дойдет до вручения наград. Но все равно приятно.

Раненые были отправлены в медсанбат, тело Шпагина забрала похоронная команда. В строю помимо Шубина остались одиннадцать бойцов.

Полевая кухня стояла в заснеженной деревушке, под навесом колхозной конюшни. Лошадей там давно не было, но запах остался. Бойцы ворчали. Больше разместиться было негде. Но это не имело значения. Ели они за целую роту, давились надоевшей кашей.

После еды, под грохот канонады, состоялось построение. Шубин прохаживался вдоль шеренги, всматривался в серые лица.

– Молодцы, парни, – сказал он. – Вы сделали все, что могли, и даже больше. Главное, выжили, значит, еще повоюем. Начальство отвалило нам от своих щедрот аж восемь часов на отдых. Мы их заслужили. Советую время не терять, отыскать пустую избу и спать. Левитин, выставить пост, меняться каждый час. Майор Суслов знает, где мы, при нужде пришлет нарочного. Хотя думаю, что в эти часы ему будет не до нас. А я вас покину, если не возражаете, на пару часов. Сержант Левитин будет в курсе, где меня найти.

– А если возражаем, товарищ лейтенант? – с улыбкой спросил Григорий Ванин. – Как же мы без вас? А вдруг война или что похуже?

Разведчики прятали ухмылки. Очевидно, на лице их командира было что-то написано.

– Если и возражаете, то я вас все равно покину, – отрезал Глеб. – Скоро вернусь, загрустить не успеете.

– А куда вы, товарищ лейтенант? – осведомился Барковский.

Шубин остановился напротив рослого бойца. Парень пожалел о том, что спросил. Перед начальством лучше помалкивать. Он засмущался под насмешливым взглядом лейтенанта, стал переминаться с ноги на ногу, сделал глуповатое лицо.

– Вот скажи, Барковский, за что тебя вытурили из артиллерийского училища?

– За жадность, товарищ лейтенант, – тут же выдал Краев, стоявший рядом. – Все отличные отметки себе забрал, другим ни одной не оставил.

Шеренга грохнула, хотя настроение у бойцов было не праздничное. Усилился ветер с запада. Шум канонады нарастал, как будто не советские войска двинулись в наступление, а наоборот.

– Не за любопытство, нет? – строго спросил Шубин.

– За драку, товарищ лейтенант, – ответил Барковский и сокрушенно вздохнул. – Девушку с одним товарищем не поделили в увольнительной. В общем, в парке музыка играла. Этот нехороший человек к моей девушке стал моститься. Он считал, что ему все можно, если папа большой начальник в политическом управлении Московского военного округа. В общем, слово за слово, мордой по столу. Если бы я не толкнул его на патефон, то обошлось бы. Но вот так вышло. Все разбилось, люди в парке без музыки остались, да еще этот петух на меня наскакивал, своим отцом размахивал. В общем, врезал я ему в зубы. Это, конечно, лишнее, но не сдержался. Потом все вывернули так, словно я чуть не антисоветчик, нанес подлый удар в спину Советской власти. Преподаватели у нас хорошие были, дело замяли, но пришлось документы забрать, а жалко. У меня на стрельбах было восемь попаданий из десяти, лучше всех выступал.

– А девушка что? – под сдавленный гогот спросил Шубин.

– А с девушкой все отлично. Она со мной осталась. – Улыбка на лице красноармейца цвела от уха до уха. – Я уже срочную отслужил, после отчисления на завод устроился, так она ко мне в комнату жить переехала, хотя у родителей большая квартира. Все хорошо у нас. Письмо позавчера прислала, сообщила, что на мой завод устроилась, в контору. Только пожениться не успели, долго планировали, решали, а потом Гитлер, зараза, границу перешел, и все насмарку.



Наступление не складывалось. Советские войска продвинулись на запад, но натолкнулись на хорошо организованную оборону. Эти территории Волоколамского и Зубцовского районов немцы держали прочно, опирались на полицаев, которых в Подмосковье развелось как собак нерезаных. Бой шел в нескольких километрах от деревни. По большаку за северной околицей на запад двигались танки и груженые полуторки.

Шубин шел по деревне. На восточной окраине населенного пункта расположился узел связи, там же обосновались полковые штабисты. В избе поселкового совета работал госпиталь, куда свозили раненых с переднего края.

– Товарищ лейтенант! – бросился к нему смутно знакомый сержант. – Вы свою девушку ищите, товарища Томилину, да? Она где-то там, в крайних избах. Ее местные бабы увели. Несколько шальных снарядов упали, свинарник разнесли к чертовой матери, еще по мелочам. Она контужена, кажется.

Шубин сорвался с места. Сердце его застучало.

Майор Суслов, в отличие от бывшего покровителя Насти майора Драгунского, присутствие женщин в боевых частях не одобрял.

– Мужчины еще не кончились в Советском Союзе, – как-то раз сказал он Шубину. – Вот когда нас не останется, тогда пусть бабы воюют.

Боевое прошлое красноармейца Томилиной майора не впечатлило. Он отстранил Настю от участия в боевых операциях, что Глеб решительно приветствовал. В медсанбате от нее было мало пользы.

Шубин предложил использовать девушку в качестве инструктора по диверсионной работе. Идея командиру полка понравилась, но от нее тоже пришлось отказаться. Бойцы не стерпели бы, если бы их стала натаскивать баба.

Сейчас она числилась в саперном взводе, но и там это никто не приветствовал. Девица была занята, шансов никаких, а печься о ее безопасности просто так никому не хотелось. Почему-то все окружающие были уверены в том, что Настю и лейтенанта Шубина связывают бурные амурные отношения.

– При первой же возможности отправлю ее в Москву, – заявил майор. – Уж не обессудь, Шубин. Навоевалась баба. Ты лучше ребенка ей заделай, пусть рожает. А будет возмущаться, отправлю в центр подготовки разведывательно-диверсионных групп. Эти ребята действуют и продолжают гибнуть.

Расстояние от столицы до передовой выросло. Отправлять юнцов жечь колхозные овины стало труднее. Теперь их подготовка производилась в прифронтовых населенных пунктах, благо отбоя от вчерашних школьников не было.

Девушку он нашел в крайней избе, с трудом отыскал тропинку, петляющую к крыльцу среди сугробов. По своему обиталищу блуждала седая бабка не самой располагающей наружности, костлявая, страшная, в толстой кофте и валенках. В доме было натоплено, потрескивали дрова в печи.

Старуха подметала пол, неласково косилась на незваного гостя. На попытку объяснить причину визита только отмахнулась, кивнула острым, как у Бабы-яги, подбородком. В воспаленном мозгу Глеба тут же возникла фантазия. Сейчас она посадит девушку на лопату, засунет ее в печку и зажарит.


Настя сидела на кровати в дальней комнате, одетая по форме, только без ремня, будто под арестом. Она постриглась очень коротко, видимо, сама кромсала себя перед зеркалом. Симпатичное лицо осунулось, глаза потускнели и запали.

На его появление девушка отреагировала как-то вяло. Она подняла голову, не сразу поняла, кто перед ней, потом, поколебавшись, отложила книгу.

– Глеб? – Голос ее дребезжал, изменился до неузнаваемости.

Она действительно была контужена, но вроде не критично. Симптомы проходят через несколько дней. Однако последствия могут напомнить о себе и спустя многие годы.

– Ты почему не в госпитале? – спросил он и присел рядом, чувствуя растущее смущение.

– Зачем, товарищ лейтенант? – прошептала девушка. – Ничего страшного со мной не случилось. Иногда рвет, голова кружится. Это пройдет. Пусть лечатся другие, им нужнее, не хочу чужое место занимать. Господи, как же хорошо, что ты живой. – Она пристроила голову ему на плечо, вяло улыбнулась. – Мне сказали, что ты ушел на важное и сложное задание. Я нервничала, не могла найти себе места. Потом эта контузия, будь она неладна. Это дело и правда было тяжелое? – Настя отстранилась, посмотрела ему в глаза. – Не обманывай, Глеб, я знаю тебя, как облупленного. Ты пропал на четыре дня, мы тогда еще к Волоколамску подходили.

– Многие погибли, – прошептал Глеб. – Было нас три десятка, осталось одиннадцать. Но все в порядке, задание мы выполнили.

Настя растерянно молчала, у нее дрожало плечо. Никто на этой войне не питал иллюзий. Сколь веревочка ни вейся, а конец придет. Лучше, конечно, позже, чем раньше, но это тоже вопрос спорный. Непросто жить в постоянном ожидании.

– Ты здесь живешь? – Он посмотрел по сторонам.

Избушка была старая, комнатка маленькая. Единственное окно выходило на огромный сугроб.

В дверном проеме показалась старуха. Она смерила их пронзительным взором и удалилась, пошаркивая валенками.

– Да, побуду еще день-другой, пока состояние не улучшится. Баба Дуся не такая страшная, как кажется. Просто она мужчин не любит, а ко мне терпимо относится. Если совсем становится страшно, то дверь закрывается, и крючок есть. Ты как здесь оказался?

– Не знаю. – Шубин пожал плечами. – Просто шел мимо, и сказали мне, что мою девушку контузило.

– Я твоя девушка? – спросила Настя, и в глазах ее что-то заблестело.

– Не знаю. – Кровь прилила к щекам Глеба. – Мне так сказали, а я испугался. – Он взял ее за руку.

Кисть была горячей, пульсировала жилка на запястье. Настя не шевелилась, словно окоченела.

Глеб опомнился, убрал руку и проговорил:

– Поезжай в тыл, хватит с тебя. Мы уже не настолько слабы, чтобы использовать женщин. Ты отлично воевала, молодец, опытный боец, мне жизнь спасла, да и другим. Но это не может длиться вечно. Отправляйся в Москву, будешь жить в общежитии, найдешь себе работу.

– Ты приедешь ко мне? – с надеждой спросила девушка.

Он ответил утвердительно, но переборщил с паузой. У девушки задрожали губы, она все понимала. А он, хоть тресни, так и не разобрался со своими чувствами. Как ребенок, ей-богу. Настолько сознательный?

А кому нужна его проклятая сознательность прямо сейчас, когда повсюду смерть, и ты не знаешь, наступит ли завтра? Жива ли Лида Разина? Увидятся ли они когда-нибудь? А жизнь пролетает, и сердце щемит ежедневно.

Вошла старуха с веником и совком, стала подметать, хотя в избе было чисто. Она намеренно повернулась к ним спиной, упорно действовала на нервы.

Настя улыбнулась с какой-то неясной скорбью, погладила Шубина по руке. Ему стало совсем неловко. Он пробормотал, что, может быть, еще вернется, должен бежать, завтра снова в строй, поднялся и заспешил к выходу, но просто не мог не обернуться. Девушка смотрела на него с щемящей тоской, да и у него было пакостно на душе.



В избе на западной окраине было тихо как на заброшенном погосте. На столе валялась газета «Красная Звезда» четырехдневной давности, стояли пустые алюминиевые кружки. Доблестные разведчики спали беспробудным сном. Временами вздрагивала земля, где-то выли мины и падали снаряды, но это никому не мешало. Выражение «пушка не разбудит» обрело буквальное значение. Бойцы спали на койках, на лавках, составленных вплотную, на полу, подложив под себя все, что нашлось в избе.

Краев забрался на русскую печь. С верхотуры торчали ноги в валенках.

Глеб побродил по храпящему царству, вышел на крыльцо, закурил. К нему подошел часовой, красноармеец Каратаев, которому выпало дежурить первому.

– Погуляли, товарищ лейтенант? Все хорошо? – Темные глаза смотрели с хитринкой из-под спутанных бровей.

– Все хорошо после войны будет, Каратаев. А пока терпимо. Есть новости?

– Посыльный прибегал от комполка, – не без удовольствия проговорил боец. – Думали, в бой зовут, а все наоборот. Можем отдыхать до утра. В восемь ноль-ноль должны стоять как влитые перед ясными очами командира полка. Что-то не ладится с наступлением, буксуют наши, но, может, ночью еще чуток продвинутся. Так что все спокойно, товарищ лейтенант, можно спать.

До ночи оставалось несколько часов. Уже стемнело, люди начали просыпаться. Зевающий Иванчин сменил часового. Асташкин потащился на колодец за водой. Печь топилась, и дрова в поленнице еще не иссякли. Люди курили, жевали паек, пили жидкий чай, когда вскипела вода. Потом они опять разбрелись по спальным местам. Когда еще удастся так отдохнуть?

– Ложитесь на кровать, товарищ лейтенант, – сказал хитроватый шатен Бердыш. – Я уже три часа на ней сплю, все кости отдавил. Пружины жесткие, сетка как каменная. А мне на пост скоро.

– Это ты мне сейчас одолжение делаешь? – под смех товарищей спросил Шубин. – Спасибо, Бердыш. На тебе, боже, что нам негоже. Ты сам не с Дерибасовской, случайно?

– С Николаева, – ответил боец. – Это там же, рядом. Так не в обиду же, товарищ лейтенант. Вдруг вам понравится? А Толик Иванчин с поста вернется, так он не барин, может и пешком постоять.

Кровать действительно оказалась не лучшим подарком. Ее хозяева, местные пенсионеры, наверняка знали толк в ортопедии.

Глеб спал какое-то время, потом очнулся. Ныла спина, затекли конечности. Комом в горле встала тоска.

Лейтенант сполз с кровати, пристроился у печи, подбросил в нее дров, потом в лунном свете, струящемся из окна, взглянул на циферблат наручных часов. Всего-то половина первого.