Святой из тени

Она заняла нейтральную полосу между упырями и мертвыми, окутанная блеклым колдовским светом, словно обреченная на проклятье неприкаянная душа.

– Что это меняет? – завопил Даэринт. – Под угрозой Хайт! После падения Гвердона следующие – мы! Короне необходимо это оружие! Сносите стену!

Отряд бойцов Короны навалился на строй Дома Эревешичей, но те не дрогнули и оттеснили посольских. Даэринт хотел было пробиться сквозь ряд мертвецов к королевским инженерам, разместившимся у стены, но Рабендат шагнул вперед и бережно обхватил принца руками.

– Мы возвращаемся в лагерь, ваша милость…

И тогда распахнулась преисподняя.

Первым это заметил Крыс – или первым почувствовал. Здоровенный упырь начал действовать за миг до того, как все началось. Раскидывая мусор, он взлетел на гору перекрученных железяк, его жаркое дыханье исходило паром в прохладе пещеры. Когти выпущены, оскалена пасть. Но все равно он был слишком далеко.

Рамигос тревожно оглянулась, испуганная броском упыря. Ряды хайитян ощетинились ружьями.

Мгновение, и перед Теревантом прямо из воздуха выскочило стальное острие. Шип из светлого металла возник из ниоткуда, непостижимо воплотился в вещественном мире. За ножом появился человек: молодой, бледный, одетый в лохмотья. Темные, спутанные волосы и борода, грязная ладонь стискивает рукоять. Он двигался как танцор, не прерывая пируэт, переступал из одной точки пространства в другую и вообще не оказывался в промежутках, разделяющих эти точки.

За заградительной стеной, отделявшей от бомб, Теревант услыхал отдаленный толкущий скрежет, будто по камню чиркнула громадная масса металла.

Лезвие ножа исчезло, как у ловкого фокусника, а потом появилось заново – в груди Рамигос, глубоко всаженное ей под ребра. Непроизнесенное заклинание угасло у нее на губах, и она начала оседать.

Вихрем закручиваясь вокруг Рамигос, убийца с плавным изяществом отпустил рукоятку ножа. Двигаясь, он распался на части, рассыпался крутящимся облаком из ниток, лоскутов и кровавых капель. Крыс достиг убийцу через миг, как тот исчез, и тяжелые упыриные когти прокололи лишь воздух. В глотке Тереванта лопнуло, исторглось имя МИРЕН, оставляя горький вкус досады и ненависти.

Теревант поймал Рамигос до того, как она упала на землю. Ее окропленные кровью губы просипели то же самое слово – гнев старейшего упыря излился из всех живых уст в пределах досягаемости. Чародейка весила всего ничего, словно полые кости. Его потрясло, сколько жизненного тепла выплескивал из нее липкий поток. Он хотел остановить кровотечение, да только не знал как. Если бы так ужасно ранило солдата под его началом, то он бы дал воину умереть, чтобы затем он нес свое вечное неуспение. Распрощался с плотью.

Крыс заревел от злобы. Мечники Эревешичей рывком выдвинулись вперед, прикрывая Тереванта в оборонительном построении. Наставили на Крыса обнаженные клинки. Старейшина зафыркал, захрапел, другие упыри бросились к нему.

Рамигос цеплялась за Тереванта, пыталась ему что-то сказать. Он разобрал слова «Черные Железные» и вроде бы «святой» или «светлый», но ничего вразумительного не понял.

Она умирает. Думай. Она чародейка. Вживители под его кожей – это талисманы для некромантии. Благословленные самой Смертью булавки, предназначенные пришпиливать душу к месту, посадить на якорь в смертном мире. Он понятия не имел, как они действуют, но схватил ее правую кисть, ее острые ногти и ткнул ими свое запястье. Вдавил их под кожу, чтобы она почувствовала железную гирьку вживителя. В горле забулькала кровь – ей пронзили легкое, но она сумела впиться ногтями поглубже, и колдовская сила потекла в нее сквозь него, словно по жилам побежал миллион крохотных пузырьков. Вживитель накалился под кожей до волдырей – что-то она там с ним делала. Хваталась за Тереванта как утопающая за корягу.

Рамигос слабой рукой уперлась ему в лицо. Подвинула его голову, чтобы он посмотрел на заградительную стену в конце пещеры.

Там с самого краю, за неусыпными, за Даэринтом, стояли инженеры. Военные саперы, привезенные с Хайта. И там же коротко промелькнула резкая тень – тот бледный парень, пырнувший Рамигос. Он за биение сердца пересек пещеру, телепортировался с середины каменного чертога к его стене.

В его ладони вспыхнула спичка. А саперы принесли с собой подрывной заряд.

Он пырнул Рамигос ради одного – отвлечь, отвести внимание от заградительной стены, чтобы он мог…

Стена взорвалась. Белый, живой камень Нового города растрескался вмиг и осыпался, жемчужные осколки отпали слоями, как откололись от айсберга. Лавина искристого песка вспучилась и брызнула во все стороны, разлетаясь по пещере вместе с обломками. Раздались крики боли, вопли живых инженеров, застигнутых взрывом. Многие погибли. Даэринт перекошенно лежал и истекал кровью.

На мгновение Тереванту открылась за проломом та, другая пещера. Она теснее набита утварью, чем здешнее кладбище негодных железок, и внутри нее механизмы выглядели более цельными. Саркофаг для собранного со всего Гвердона зла.

И в это самое мгновение он увидел два громадных, запечатанных сосуда-близнеца. Ненависть кипела в них, занебесное исступление, столь безудержное, что он тоже проникся им с одного только взгляда. В этих массивных контейнерах расколотые останки Черных Железных Богов. Триста лет Хранители держали их в колоколах бездумными и бессильными божествами. Теперь они – не доведенные до конца божьи бомбы. Уже не бездумные, но неспособные мыслить ни о чем, кроме уничтожения. В то же мгновение его взгляд упал и на другие зловещие образы. Чаны с восковой коркой, где извивались до сих пор живые творения. Громоздкий составной механизм со вставкой из женского лица, отлитого в стали. Эфирные двигатели, по-прежнему издающие жуткий колдовской перестук. Вещи без имени, скользящие, пульсирующие, вопиющие.

Его окатило взрывной волной, и послышался нечестивый рев замурованных за стеной тварей. Взрыв снес эту стену, и мерзостная жуть посрывалась с цепей. Порочные, истерзанные, безобразные ужасы, исчадия скверны, умноженной от их собственных мук.

Он глядел в алхимический ад. На все худшее в этом мире, прошедшее перегонку, очистку и преобразованное в металл и стекло.

Но глядел одно лишь мгновение.

Невероятно, но взлетевшие на воздух обломки вдруг замерли. Задвигались в обратном порядке. Разбитая на осколки стена собралась нацело и опять поднялась. Новый камень, белоснежный, как алебастр, лучащийся своим божественным светом, потек, заполняя разломы. Саркофаг запечатывался заново. Все алхимические кошмары и расчлененные боги опять под надежным замком.

На краю пещеры Мирен возрыдал бессловесным, разочарованным воем и исчез насовсем.

На краю пещеры Карильон Тай, потрясенная успехом сотворенного чуда, бросила ему вслед:

– Выкуси!





Глава 46




Пробираясь по улицам Нового города, Эладора главным образом ориентировалась по звуку. Пока она идет в сторону виадука Герцогини, то движется в примерно правильном направлении, ведь на виадуке стоят артиллерийские части. Следовательно, надо идти в сторону пальбы. Она научилась отличать лающий вскрик одного орудия от других, разбирать, когда ревут большие пушки на Мысу Королевы, а когда дробно гремят портовые гаубицы меньшего калибра.

Алхимическому шквалу орудий отвечал божественный гнев. Дымный Искусник багровым туманом чертил знаки, светящиеся на ночном небе: посмотришь на один – и тебя охватит помешательство. Верховный Умур метал молнии. Кракены на мелководье со свистом испускали бритвенные струи в глубь суши, направляя серебристый поток взмахами щупалец. Водные брызги были жидкими копьями, пронзали и резали.

Людские потоки стекали с Мойки, Дола Блестки и рыночных кварталов – они искали убежище в разветвленных подвалах и упырьих ходах Нового города. Неплохой в общем замысел. Новый город – это небесное благо, запечатленное в камне. Тверды его божественные устои, неприкосновенная святость еще витает над ним, охраняя от чужеродных чудес. Да, в нем тоже небезопасно. Нигде в Гвердоне безопасных мест не осталось, нынче здесь безумные боги. Но тут лучше, чем в Мойке.

Показался парламент на вершине Замкового холма, по ту сторону Мойки. Двадцать минут проворной ходьбы вчера. Самоубийственное путешествие сегодня. Она дрожала – промокшая, босая.


Стражник в противогазе жестом велел ей присоединиться к толпе спешащих в укрытие.

Она покачала головой, спросила, где ближайший околоток дозора. Из-за гвалта он сперва не расслышал. Пришлось ему отстегивать маску и подставлять ухо – под маской он до ужаса молод и напуган тоже до ужаса.

– Где ближайший участок дозора? – крикнула она, протягивая отсыревшее письмо, якобы от Келкина.

– На площади Мужества – но там все погибли!

– Мне нужен эфирограф!

Следующий самый близкий участок, как узнала она, был на западном склоне Священного холма, но там шла ожесточенная схватка, пробираться рискованно. Она двинулась по дуге Нового города, перебежками от переулка до переулка, от прикрытия до прикрытия. Миновала еще пару скоплений спасавшихся жителей, но вскоре улицы опустели, и вот она в одиночестве.

Где-то неподалеку стрельба, топот бегущих. Вопль разрыва вспышки-призрака. Грохот поступи боевых святых, преодолевающих склон. Везде побоище, но почему-то все время не с ней, будто она то и дело промахивалась. В гробовой тишине промчалась по бульвару, и как только оттуда убралась, огонь стрелков превратил его в площадку скотобойни. На последствия она натыкалась не раз. Вот золотые истуканы, теплые на ощупь, застыли в крике. Вот дюжина солдат насажена на копье Жестокого Урида, а сам полубог в гнезде на развалинах лавки портного колет о тротуар черепа, как дрозд ракушки улиток.

То ли Эладора такая везучая, то ли снискала благословение, но она невредимой пересекла весь Новый город. Благословение было более вероятно, и, уходя, она шепнула камням пару слов благодарности.

Далее потянулись уже полузнакомые улицы. Дол Блестки, где она проводила дни ученичества, ныне сомкнут, сплетен с Новым городом. Крутые ступеньки вынесли ее на северный скат Священного холма, где начинался Университетский район.

Артиллерийскую позицию разместили на газоне перед учебным корпусом. Корректировщик заорал ей с крыши библиотеки прятаться, и вид любимого факультета, превращенного в крепость, растревожил ее отчего-то сильнее всего остального. Страшным событиям место в Мойке, Пяти Ножах или в Новом городе; войну пусть прочат в парламенте и на Мысу Королевы – а университету полагается быть неприкосновенным и неизменным. Здесь ее дом.

Участок дозора остался в памяти местом, откуда однокашники озорства ради стащили шлемы стражников. Еще туда отводили трезветь пьяных студентов, которые совершали роковую ошибку – пересекали невидимую черту между Долом Блестки и Священным холмом. Теперь околоток стал укрепленным бункером, и группа суровых наемников стояла снаружи в ожидании, когда их снабдят защитными противогазами.

Тоненький голосок из глубин сознания сообщил ей: это значит, что они собираются применять стелющийся газ. Другой тоненький голосок зашелся криком отчаяния.

Сотрудник дозора остановил ее на входе, и она предъявила свое намокшее предписание.

– Мне нужен ваш эфирограф.

Он взял у нее бумаги, вчитался.

– Здесь написано про катер до острова Чуткий, чтобы забрать заключенных. Нигде не сказано про использование эфирографа.

Эладора холодно воззрилась на него:

– Я представляю господина Келкина, а на город совершено нападение. Мне нужно воспользоваться вашим устройством.

Он уступил:

– Хотите рискнуть – валяйте. Той ночью окаянная машина сбрендила, и с тех пор мы не получали ни одной разборчивой депеши. Приходится посылать гонцов.

Он проводил ее в небольшой закуток в недрах участка, где на великолепном столе, наверняка позаимствованном в университете, стоял эфирограф. Комнату ремонтировали совсем недавно. Стукнула мысль о том, что она живет в промежутке, который однажды назовут очередной исторической эпохой. На полке рядом с «Духовной и светской архитектурой Пепельной эпохи» будет стоять… что? «Святые песнопения и перспективные изобретения в Посткризисную эру»? Или «Чрезвычайный совет Гвердона: скоропалительная и роковая ошибка»?

Она взмолилась, чтобы, когда все это закончится, остался бы хоть кто-то, наделенный разумом, способным на исторический труд.

Здешним эфирографом редко пользовались. Клавиши неподатливы – но устройство защелкало и ожило, когда она включила эфирное зажигание. Прилепленный на стену листок сообщил ей последовательность вызова парламентского аппарата.

С грехом пополам она набрала сообщение, но это только полдела. Машине нужны живые операторы на обоих концах линии. Алхимики с их находчивой изобретательностью сумели овеществить потустороннее взывание, заменить ментальные структуры латунью и медью, заменить колдовские песнопения печатными клавишами, а вместо души подставить банку с химической слизью, но все равно необходим обоюдный настрой, совместное устремление. Она читала, что опытные операторы видят общие сны и существует проблема психической утечки.

Келкин предложил установить аппарат у нее в квартире – исключительно для парламентских нужд, – но она, сама не зная почему, отказалась. Теперь же поняла, чем машина ее беспокоила: ее душа – незарубцевавшаяся рана, как определил ее Крыс. Дед надорвал ей дух, совершая свой ритуал при попытке состряпать из нее замену для Карильон. Повреждения так и не заросли. Эта машина способна сильнее ее иссечь, усугубить язвы.

«Дура ты, дура», – выругала себя она. Город штурмуют занебесные силы, солдаты бросаются в бой с богами и их святыми, а она тут распереживалась о малюсенькой психической занозе?

«И вообще, раз ты боишься всего на свете, то лучше бойся паучью тварь, которая, может быть, прячется там, внутри», – сказала она себе и нажала кнопку отправки.

ВЕРНУЛАСЬ С ЧУТКОГО. НАДО ОБСУДИТЬ ВАРИАНТЫ. ЭЛАДОРА ДАТТИН.

Оказалось, вовсе не так и плохо, как переживала она – немного подташнивает, но в целом напрягает не больше колдовских упражнений Рамигос. Однако проступает послевкусие паники – обратная отдача от того, кто послание принял.

Первый ответ машина принялась выстукивать почти сразу. Клавиши заходили под пальцами, складываясь в слова: Э – Ф – Р – Н – …

ЭФИРНЫЕ ЛИНИИ СКОМПРОМЕТИРОВАНЫ. ШИФР СТРОГО ПО ТАБЛИЦЕ.

Она понятия не имела ни про какие шифровальные таблицы; в этот военный протокол ее не посвящали.

НЕТ ШИФРОВАЛЬНОЙ ТАБЛИЦЫ, – ответила она.

Второй ответ пришел через пару минут. Может быть, только в воображении, но она почувствовала небритую щеку Келкина, запах его трубки. Услышала его язвительное недовольство.

ТАЙ С ТОБОЙ?

Она не сразу сообразила, кого он имеет в виду. Карильон – ее отцом был Аридон Тай. Она единственная во всем городе, кто имеет законное право притязать на это пресловутое, грозное имя.

ДА.