Святой из тени

Она не догадывалась, кто ее невидимые союзники, и снайпер был на самой границе Шпатова восприятия, но прямо сейчас это менее важно, чем здоровенный огненный меч, смерть, бьющая прямо в лицо.

Карильон откатилась вбок. Сильва – неказистая старушка, но драться с ней все равно что с Холерным Рыцарем. Бьет тупо и неуклюже, но при этом быстро и устрашающе сильно. Пора убираться с этой широкой улицы. Слева расстелен ковер из мертвопыли с цветами.

Справа лабиринт переулков.

Слева ее сумка с алхиморужием. Там есть большой пистолет – из таких валят бакланьих бошек.

Направо, подстегивает Шпат, но она чуточку мешкает, и меч достает ее.

Касания нет. Это был неизящный, тяжеловесный удар, таких ей легко избежать – и клинок просвистел без вреда. Ее достает пламя, окружавшее лезвие. Ее опаляет священный огонь, и, невольно, призвав Шпатово чудо, она передает свой ожог Новому городу.

Огонь освещает ночное небо. Горизонт внезапно очерчивает пламя. Башни превратились в горящие факелы, воспламенился сам камень.

В ее голове Шпат взревел от боли.

Дерьмо. Это священный огонь. Он выжигает его душу.

Душа горит. Весь город – это душа Шпата, воплощенная в твердь.

Сильва снова неистово лупит. Кари пригибается, выдергивает пистолет из сумки, но по ней опять скользит пламя. И снова другие здания загораются, как свечи. Ей не слышно криков людей в тех домах, зато слышно Шпату.

Она бежит вправо. Сильва скачет за ней, одним махом прыгает на тридцать футов. Взмах с высоты, меч на палец разминулся с головой Кари, и опять ее опаляет пламя. На этот раз она отсекает от себя Шпата, отвергает такое избавление.

Принимает огонь.

Ее лицо морщится, пузырится. Ослепленная, Кари головой врезается в стену. Стена при столкновении меняет форму, становится лестницей, она, не видя, вспархивает на ступени, карабкается наверх от Сильвы. Удирает с улицы, цепляясь за водосток. Сильва прыгает за ней, бешеной псиной царапает стену, но ей не найти опоры.

Кари взбирается на крышу. Здесь прорастают цветы, растут на глазах с невероятной живостью. Закрытые бутоны неестественно велики. Тьфу на них, нет времени на всякую дичь, когда внизу Сильва с клинком пламени. Она заряжает пистолет, и пуля пышет годами копившейся злобой. Ужасная боль, едва удается стоять, она шатается над обрывом, задыхается от запаха своей опаленной плоти, жженных волос, но не промажет.

«Ты знала, ты могла бы меня предупредить», – думает она. Сильва ведь Тай. Она знала, чем занималась ее семья, с какой целью они создали Карильон. И когда Кари в ночи впервые услышала Черных Железных Богов, Сильва должна была понять, что это значит. Кари бежала из Гвердона и не должна была возвращаться. Возвращение привело к Кризису. «Ты знала и заслуживаешь подарок».

Кари не надо было и целиться. Даже с одним обожженным глазом, с раздувшейся половиной лица Кари ясно видела, что происходит внизу. Шпат показывает ей все, что нужно. Она видит, как Сильва с вызовом вздымает меч. Как Эладора, спотыкаясь, вываливается из разбитых дверей.

Она нажимает на спуск. Сильва пошатывается под ударом, чудесная броня вспыхивает переливчатым светом, потом пропадает. Аура божественности гаснет. Старуха, тощая как жердь, в порванном платье, стоит, пошатываясь, посреди улицы. Роняет меч – он для нее слишком тяжел. Кровь толчками выливается изо рта, из носа. Она опрокидывается наземь.

Карильон на миг ощутила некое безмерное движение, смещение сил. Как будто опорный канат сорвался с бушприта и болтается под мачтой. Божественная мощь, заключенная в Сильве, теперь спущена, вышла вон. Она больше не удостоена святости. Обычный человек и не более.

Кари перезарядила оружие.

Неожиданно один бутон немыслимо раздулся; судорожно, непотребно задергался, рождая человечью фигуру. Юную девчушку-святую выдавило из цветка, склизкую то ли от нектара, то ли от околоплодных жидкостей. Она выскользнула так стремительно, что долетела до Кари, ударила в бок. Схватилась, отнимая пистолет. Она несравнимо слабее Сильвы, но ее мощь в самом расцвете. Новоиспеченная святая, пьяная от чудес.

Кари позволила инерции снести их обеих с крыши. Они рухнули вниз, сплетясь конечностями и телами, – но только одна из них обладала Шпатовым даром. Удар от падения с четырех этажей безвредно передался камням – по кругу от места их приземления взметнулась пыль, полопалось покрытие.

Цветочной девочке такого благословения не досталось. На тротуаре, где собралась ее кровь, проклюнулись стебельки цветов.

Но все равно из Кари крепко вышибло дух. Она лежала, глотая воздух. Не глядя, почувствовала, что с пояса свалился нож. Потянулась, нашарила его рукоять.

Нога в сапоге наступила ей на руку. Вместо пальцев хрустнуло каменное покрытие, но руку ей не вытащить.

Сильва, опять закованная в броню – святость ее воспряла.

И меч загорается сызнова.



Эладора таилась у двери, замерев от страха. Когда ветер подхватил мертвопыль, она зажала рот ладонью, но уберег дверной проем. Она в ужасе смотрела, как меч матери обжигает Кари, и в ответ загорается сам город.

Священный огонь прикасается к коже Кари, и вершины башен окутывает пламя. Что произойдет, если клинок святой убьет Кари? Сгорит ли тогда весь Новый город? По работе она побывала с агитацией в половине тех башен, знала, как плотно они заселены людьми. Погибнут десятки тысяч.

«Беги же», – понукала она Кари, и кузина будто услышала сквозь побоище. Эладора смотрела, как Кари запрыгивает в глухой фасад, как стена складывается в ступени, которые исчезают, стоит убрать ногу. Сильве Карильон не достать, и она бесится от ярости на улице. В негодовании мать рубит стену мечом.

Если Кари убежит, тогда, может быть, Эладора сумеет уговорить мать остыть. Эладора встает и идет, вся дрожа, к аватаре занебесного гнева, которая, похоже, все-таки ее мать. Над головой собираются грозовые тучи, и Эладора видит в небе Их образы. Матерь Цветов, Святой Шторм, Нищий Праведник. Этой ночью боги Гвердона покинули свои горние жилища.

– Мама… – начала она.

И вдруг Кари опять перед ее глазами, с пистолетом в руке. Целит прямо в нее.

Звенит выстрел. Эладора бросается на землю, убежденная, что пуля ее поразит. В груди резкий приступ боли, но крови нет. Наверху колесом вращаются тучи.

Это как снова попасть в усыпальницу под Могильным холмом. Снова душа ее вывихнута, то же пугающее чувство, будто она отдана на страшное и безбрежное созерцание извне.

Святой Шторм наклонился к земле. Его латная перчатка заклепана молниями, она больше всего города. Затянутые в сталь пальцы величиной с башни. Боль исчезает, как только бог протягивает ей меч. Напоминает о том, что меч у нее уже есть.


А потом она опять на улице. Впереди на земле скомкалась мать. Она смотрела, как пальцы Сильвы царапают землю, как мать утирает кровь со рта, волоком пытается подняться, подсовывает клюку, как рычаг – а затем восстает сильнее самой бури. Клюка обращается в клинок. Окровавленная одежда становится сверкающим доспехом. Глаза ее – огонь.

Карильон тоже на земле. Эладора в ужасе смотрит, как Сильва направляется к племяннице, высоко занеся меч. Кари ищет оброненный нож, и Сильва наступает ей на руку. Меч вспыхивает огнем.

Эладора тянется к сумке. Вынимает рукоять, что дал Синтер, поломанный остаток меча Святой Алины. Алина спасла ее тогда, в гробнице. Призвала с небес Хранимых Богов и победила всех чудищ.

Она держит меч и читает молитву.

И ее меч тоже становится огненным. Она тоже восстает в могуществе. Броня тоже – нерешительно, полупрозрачно, ломко – нарастает вокруг нее. Сила плещется внутри нее волнами, уносит ее и хмелит. В один миг она готова сокрушить город одним ударом, в другой становится хрупкой, стеклянной. Очертания в тучах утратили гармоничность. Они сталкиваются и вихрятся.

Она поднимает меч. Клинок раскален и сияет, а пламя на мече Сильвы чадит и гаснет.

Над головой бухает гром. Бог бури ревет в замешательстве, ему не разобрать, кто из смертных сосудов его святой.

– Противное дитя, – визгливо скрежещет Сильва. Она пытается заколоть Карильон, но теряет силу удерживать меч, и клинок безвредно падает на землю. Кари выдергивает руку, и в ней уже нож.

– Нет! – кричит Эладора, и Кари швыряет и протаскивает по земле силой повеленья сестры.

– Безбожный ребенок! Воровка! – Сильва плачет. – Ни капли веры, вся в отца! – Она подается вперед, раскидывая руки. Эладора съеживается и хочет отпрянуть, но мать не пытается ее обнять.

Вместо нее Сильва обнимает огненный меч, что держит Эладора.

– Костер Сафида! Вознеси мою душу! – Трещит горящая плоть. Эладора в ужасе бросает меч. Пламя сходит на нет, оставляя Сильву сжимать холодный клинок обугленными до кости ладонями.

Броня на Эладоре меркнет, постепенно образуясь снова вокруг Сильвы. Ее заемная святость возвращалась к истинному носителю. Боги колебались, какой выбор им совершить.

Но в это мгновение перехода, в этот краткий промежуток пустоты над городом прозвенел еще один выстрел. Снова сработала винтовка снайпера.

Сильва простерлась на земле. Эладоре не разобрать, мертва мать или смертельно ранена, но божественное сошло с нее.

Кари попыталась встать, и второй выстрел попал ей в лоб. Позади до основания раскололась стена, спасая ей жизнь, но Кари рухнула без сознания. С одной стороны ее лицо обгорело, с другой, от волос до середины щеки, теперь проходил синюшный рубец.

Над головой заплакали небеса – на город пролился теплый летний дождь.



Покинув квартиру Эладоры, шпион шел пешком и размышлял. Город кипел слухами – о том, что новый король привел с собой войско, что новый король на самом деле тот, старый, возвратившийся из-за моря, что нового короля вырастили в алхимическом баке, и все это заговор гильдий по восстановлению власти. Алик нахватался обрывков историй об отрядах из Хайта, но не осмеливался проявлять к ним чересчур большой интерес.

Вечер перетекал в ночь. Улицы стихли, и он остался наедине с неистовством своих мыслей. Внешне он выглядел умиротворенным, но под маской Алика бушевал шторм разочарованья. Похищенные документы – кхебешские записи – указывали на страшный изъян его замысла.

Впрочем, решение есть. Жестокое.

«Все причастные, – осознал он, – мыслят о божьих бомбах в неверном ключе». Они думают о них как о бомбе – продукте алхимических заводов. Машине, сделанной выполнить свое назначение. Бездумной химической реакции.

Но ведь они – боги, а боги требуют веры. Требуют жертву, доказательство преданности. Даже усеченным, исковерканным, сломленным Черным Железным Богам требуется надлежащая дань. Он должен был предвидеть это уже давно.

Шпион заложил большой крюк вокруг Мойки, чтобы в конце подойти к дому Джалех. Дом уже спал. Спал Эмлин, на подушке налипла кровь. Во сне мальчик ворочался, бормотал названия кораблей, ушедших в плавание. Наверно, когда-то прежде перечислял их для Анны или в еще каком шпионском донесении.

Алик взъерошил мальчишкины волосы, и Эмлин, успокоенный, откатился.

Когда спит, мальчик так хрупок, так беззащитен.

Шпион велит Алику нагнуться под кровать за сумкой. На дне, под винтовкой, жреческая сутана, до сих пор слегка попахивает водорослями и алкагестом. Он сворачивает ее.

Алик – добросовестен, трудолюбив. Никто не смотрит, как он ходит по всему дому, занимается странной работой. Подбивает чердачное окно. Приколачивает разболтанную черепицу на крыше. Проверяет запоры на задней двери. Но и когда он с этим заканчивает, то продолжает работать. Убирается в комнатах, скоблит кухню. Отвлекает.

«Вживайся в личину», – повторяет себе Алик.

Эмлин спускается вниз, взлохмаченный, полусонный.

– Есть хочу, – говорит он. Одна из шести ранок заново открылась. Алик подносит парню чашку воды, усаживает на стул и прикладывает к надрезу алхимическую припарку.

– От Анны известия есть? – спрашивает мальчишка.

Алик собирается честно ответить, но вместо этого кивает и шепчет:

– Да. Она передала нам, что пора уезжать. – Это лишь полуложь – им полагалось немедленно покинуть Гвердон сразу после отправки послания. Уйти из-под катаклизма, а не ждать здесь пришествия богов. Не ждать раската ударной волны. «Ты вернешься, – уговаривал Алик шпиона, – дай мне вывести Эмлина и возвращайся назад».

– Мы опять поплывем на корабле Дредгера. Скорее всего, на запад, к Архипелагу. – Как можно дальше от Божьей войны.

– А твои выборы? – Эмлин посерьезнел. Потрогал надрез на лице и вдруг встревожился: – Это из-за меня? Я не стану…

– Нет, нет. Ничего подобного. Это приказ, приказ Анны. Разведкорпус нельзя ослушаться, верно? Но она велела нам прятаться, уходить тихо. Сумеешь?

Эмлин кивнул: