Святой из тени

Лемюэль медленно разлепил веки.

– Я, кажется, отыскал Ванта. В Новом городе. Осведомители рассказали. На улице Семи Раковин. Я решил, что вы захотите сами сходить и взглянуть.

– Ходит или умер? – Для народа Хайта слово «ходит» включало в себя как по-настоящему живых, так и дозволенное некромантами посмертное неуспение.

– Сказали, умер, – отвечал Лемюэль.

– Как?

– Точно не знаю. Говорят, его оприходовал какой-то святой. – Лемюэль встал, потянулся. – Пойдемте, посмотрим.

– Разве в Гвердоне святые не под запретом? – спросил Теревант, вспоминая дозорных волхвователей в поезде и как Лис настаивала, чтобы он спрятал меч.

Лемюэль воздел очи.

– Пришлых отваживает городская стража. Кого выловят, отправляют в лагерь на Чутком, но некоторые, бывает, и проберутся. А в Новом городе беспорядок.

Теревант обернулся к Йорасу.

– Йорас, надень маску, – велел он.

– Неусыпному нельзя покидать посольство без разрешения, сэр.

– А я не могу тебе его дать?

– Никак нет, сэр. Только в случае крайней необходимости.

– Провались оно. – Гарнизон укомплектован и живыми солдатами, но он их пока что не знал и не мог на них полагаться. – Хорошо. Вернусь через несколько часов.

– Буду ждать, затаив дыхание, сэр.

Он оторопело взглянул на Йораса, но тот нынче улыбался всегда. Теревант накинул поверх мундира полинялый плащ и двинулся за Лемюэлем на выход из обширного здания посольства.



Лемюэль быстрыми, размашистыми шагами мерил расстояние между посольским комплексом и станцией Брин Аван. Они миновали вычурных идолов Ишмирского представительства, гнетущую завесу тьмы Ульбиша, сияющие минареты Двойного Халифата. Теревант вспомнил один из докладов Ванта об ишмирском шпионе, здесь его застрелили в живот – и в уме родился набросок сатирического стихотворенья. Эта улица – Божья война в миниатюре, с точки зрения крысы, которая увиливает от ног топочущих тут непостижимых титанов. Такие помыслы следовало душить на корню – он снова на офицерской службе, надо исполнять свои обязанности и восстанавливать доброе имя, да и записывать стихи некогда – но мысль увлекла настолько, что он проскочил мимо станции, и Лемюэлю пришлось его попридержать.

Стены лестничного спуска облепили предвыборные плакаты. Лемюэль порылся в кармане, извлек пару бантов, передал один Тереванту.

– Натяните плащ поверх мундира, – посоветовал он, – и застегните этой застежкой.

Бант был свернут из гофрированной бумаги на дешевой медной заколке в виде короны.

– Что это такое?

– Значок партийного активиста. Им подобные не будут вам докучать, если увидят, что ваш голос уже отдан.

Теревант сделал, как предлагали.

– Какой партии? – спросил он.

– Монархистской. Кучка чеканутых, которые возомнили, будто должен вернуться король и спасти город. – Он тоже нацепил бант, заменив им значок Хранителей.

– Вы сказали, что Ванта убил святой. Какой святой? Какого божества? – допытывался Теревант.

На платформе почти безлюдно, однако Лемюэль все равно шикнул:

– Не сейчас. Полно ушей.

Они вошли в полупустой вагон. Загремели в поезде вниз по туннелю. Сидели друг напротив друга в молчании. Лемюэль зевал, начищая пуговицы на кителе.

– Где вы служили? – спросил Теревант, кивнув на китель.

– Да я его с покойника снял. – Снова та же надменная улыбочка. – Мне сказали, вы писали стихи.

– Ну да. До войны.

– А мне театр больше нравится, – хитро усмехнулся Лемюэль, будто подшучивал.

– Вы знаете, где сейчас Лис… где можно найти леди Эревешич?

– Ее можно найти, почитай, везде. Она вечно поблизости, наша Лис. – Лемюэль потянул из рукава ворсинку. – Знаете, это она меня натаскивала. Мы с ней вместе уже не один год.


– Вы знаете, где она?

– Будь ей нужно вас поставить в известность, она бы сама вам сказала.

Стыд Тереванта боролся с досадой. Если бы он не накосячил в поезде через Грену, то, возможно, Лис поделилась бы с ним некоторыми секретами. А ведь он основывал на расследовании великие планы: раскроет гибель Ванта, проявит себя на этом поприще. Вместо этого Лемюэль уже вышел на след. Лицо его побагровело от злости.

Лемюэль расхохотался.

– Нижние боги, вас так легко дразнить. – Сказано не в оскорбление, а к сведению – так механик докладывает о повреждениях артиллерийской батареи. – Вас в городе живьем съедят. Надо бы вам обучиться актерству.

– Вы имеете в виду не отсвечивать?

– Нет, с вашим-то акцентом – и не пытайтесь. Да и вашего доблестного брата все знают. – Лемюэль опять подхихикнул. – Видите? Вот вы опять за свое. Только сравнил вас с его превосходительством, как вас перекосило. Вы – легкая мишень. Надо поменьше держать на виду. Прятать то, что вам и правда небезразлично. То, что может стоить вам головы.

Он посерьезнел, придвинулся ближе. Понизил голос.

– Приведу вам пример. Прежде, до Кризиса, у меня была девчонка, она грела постель одному алхимику из гильдии. Я ее знал – а звали ее Дженни – с десяти лет. Она уломала любовника вынести из гильдии некоторые документы, алхимические тайны, за которыми гонялось Бюро. Только о том пронюхали сальники. Они проследили за Дженни до места нашей с ней условленной встречи.

Лемюэль сглотнул.

– Я засек их. Правильно вычислил, что происходит. И прошел мимо. Я прошел рядом с Дженни и даже не посмотрел на нее. И не оглянулся, когда сальники проводили захват. Не оглянулся, когда раздались ее крики. Я был для них просто случайным прохожим. Как будто она мне никто.

– Вы гордитесь тем, какая превосходная сволочь из вас получилась.

– Сам я из Мойки. Там, где я вырос, гордость – непозволительная роскошь. – Лемюэль, будто сраженный, драматически откинулся на сиденье. – Понимаете, как только вас узнают получше, узнают, кто вы в действительности, то станут использовать. Перед ними нельзя открываться. Как тот алхимик – когда я узнал, что он не слишком доволен жизнью, то подсунул ему Дженни и поймал его за волосатый хрен. Разных людей ловят на разное. Деньги, страх, месть, любовь. Не важно. Как только попадетесь на крючок, вы пропали. – Он согнул палец, изображая, как рыбацкий крюк проходит сквозь мягкую плоть.

– Лучше вам убраться, пока вас никто не закогтил, – добавил Лемюэль. А потом обратил все внимание на мелькание огней за окном. Лицо бесстрастно и пусто, словно они с Теревантом незнакомые попутчики и просто ненадолго столкнулись в вагоне.

«Гадость», – подумал Теревант. Подлюга навязывает свое помойное мировоззрение всему вокруг. Разумеется, Бюро не целиком из таких. По юношеской впечатлительности он начитался в Паравосе книг, где методы Бюро сплошь дерзкие уловки, дипломатия высшего уровня, мастерство и талант. А не бедные девчонки, которых ставят наживками, а потом бросают на улице выпотрошенных сальниками, точно рыбу.

Остановка за остановкой, Гвердон, как заправский мим, показывал множество своих лиц. На станции Пять Ножей город, словно уличный отморозок, подначивал их зайти в переулок. На Замковом холме он был усталый письмоводитель, беспокойный и занятой. На площади Мужества – воротила-предприниматель.

А за старыми причалами творилось и более странное. Они оказались на краю чуда – рожденного здесь Нового города. Эта станция едва не сгинула в Кризис, но уцелела божественным попущением. Ребра и балки призрачно-белого камня подпирали крышу, прорезаясь сквозь нее, как корни окаменелого древа. Железные рельсы кончались посередине туннеля, их продолжали рельсы из камня.

– Не отставайте, – сказал Лемюэль. – Вант встретил здесь свой конец. Было бы неловко, отправься вы за ним следом.

Очевидно, Лемюэль отлично знал Новый город. Он вел Тереванта по лабиринту лестниц, проходов, змеистых улиц, неожиданных поворотов. Теперь, среди диковинной архитектуры, он еще сильнее ускорил шаг. Тереванту хотелось не спешить, испробовать разные дороги. По пути он заметил рынок, улицу с часовнями, башню в убранстве красочных знамен, какие-то глыбы: жилища, памятники или надгробия чудовищ – однако на нетвердых ногах плелся за Лемюэлем.

Но Лемюэль остановился. В отдалении послышались крики, ружейный огонь. Рука Тереванта потянулась к мечу, но Лемюэль придержал его.

– Е-мое, – самонадеянность Лемюэля явственно пошатнулась. – Ждите здесь. Только, сука, не уходите. – Он метнулся за какую-то дверь и закрыл ее за собой.

Сбитый с толку, Теревант осторожно заглянул в проулок. Короткая очередь выстрелов стихла, и город зловеще молчал, сдерживая дыхание. Стены вокруг неожиданно заскрипели, как будто каменная твердь на минуту преобразовалась в парусину и затрепетала на морском ветру. Теревант вытащил меч, пригнулся. Чувствовалось чье-то присутствие, словно за плечом стоял некий бог. Походило на высадку в Эскалинд, перед тем как с небес словно пушечные ядра хлынули чудеса. Сердце заухало, желудок растекся. «Ванта убил святой», – сказал Лемюэль.

Лемюэль велел ему ждать. В пекло его. Теревант попытался отыскать дорогу в направлении стычки, но улицы невероятно перекручивались, и всякий путь, казалось, уводил в сторону от того места, где слышалась стрельба. Сделав петлю, Теревант попытался найти нужную дверь, чтобы отправиться за Лемюэлем. Оказалось, она заперта, но ниже по переулку ему попалась другая.

Она открылась в резкий, прохладный мрак небольшой молельни. Над алтарями начертаны знаки Хранимых богов. Молельня новенькая, рождена тем же каменным чудом, что и вся улица, но на алтаре древний ларец. «Святой реликварий, – догадался Теревант, – куда старше Нового города. Может быть, старше и города старого».

В церкви ни души, кроме лысоватого священника, который поднялся с передней скамьи.

– Отложите меч, добрый сэр. Здесь вам никто не причинит хлопот.

– Вы не слышали стрельбу?

Чудаковатый священник сложил ладони. На одной руке у него недоставало двух пальцев.

– Округа полна опасностей и страхов, но здесь нас сберегут от бед руки Милосердной Матери. – Он блаженно улыбнулся сквозь сломанные зубы. – Меня зовут Синтер.



– Вот она, – сказала Барсетка. – Улица Семи Раковин. – Короткий ряд уютных домиков с видом на открытое море. Здесь Новый город заступал в океан. Часть скоса набережной выцвела до болезненной желтизны, и с нее капала слизь. Наверно, по ходу чуда случайно оказался заложен канализационный колодец. Внизу лазали беспризорники, искали среди камней раков или прибитые морем обломки. Позади домов изгибалась стена, кривая, подобно застывшей волне. Будто кто-то построил на берегу волнолом высотой в двести футов, а потом решил добавить рядок домишек у его основания. Смысла в этом ровно столько, сколько и в остальном Новом городе.

Улицы пусты, но шпион подметил, что в окнах мелькали испуганные лица. Нюх чуял неприятности.

Неприятности и копоть.

Последний дом в ряду выгорел. Дверь вынесли, пустоглазые окна почернели. Со стен ниспадали полосы сажи. Без единого слова Эладора побежала туда, перескочила порог. Все внутри первой комнаты сгорело дотла. То не был естественный пожар. Даже если бы каждую щепку и клочок ткани в этом доме сложили бы в кучу и запалили костер, не получилось бы этакой геенны. Стало быть, волшебство. Или божье чудо. Или алхимия.

– Здесь… Карильон здесь жила.

Шпион наскоро оглядел останки жилища. Остальные две комнаты уничтожены сходным образом. Других выходов нет.

Барсетка принюхалась, помедлила, опять посопела, потом заскреблась в кучке пепла. Там лежало тело, частично обожженное.

– О нет, боги, нет, – таращась в ужасе, пролепетала Эладора. Она отвернулась, держась за обугленную стену.