Сухарева башня

– Ищете, да, но почему? Почему такие вещи возможны? Увели ребенка, убили… Как это? У меня в голове не укладывается… Анна Андреевна с ума сходит, моя мама… ей приходится все это видеть… Хорошо хоть врач приходил, прописал ей снотворное.

– Анне Андреевне? – зачем-то уточнил Опалин.

– Ну я так и сказала. Сейчас у нас дома очень непросто… Ты только поэтому звонишь? Или хочешь в кино меня позвать?

– Я пока не могу в кино, у меня работа, – сказал Опалин. – Скажи, в какой школе учится Лиза?

– Я номер не помню, сейчас у мамы спрошу, – сказала Надя. – А зачем тебе?

– Нужно. Очень нужно, поверь!

Надя отошла, потом вернулась. Слушая ее, он нацарапал на первой попавшейся под руку бумажке номер и адрес школы.

– После уроков она занимается немецким с Екатериной Александровной, – добавила девушка. – Тебя это интересует?

– Меня все интересует, – буркнул Опалин. – Слушай, когда все кончится и я буду посвободнее, сходим в кино?

– Конечно, – сказала Надя, и ее ответ наполнил его теплом.

– Тогда до свиданья, – проговорил он, жалея, что их разговор так быстро заканчивается и нельзя продлить его еще хоть немного. – Послушай, а какой…

Но она уже повесила трубку, и он не успел спросить у нее, какой актер ей больше нравится. «Это все моя работа, – мелькнуло в голове у Опалина, – люди встречают нас в тяжелые минуты своей жизни и потом начинают асво… асцо… ассоциировать нас с этими минутами. А на самом деле мы такие же, как все. Совершенно обычные… И все же она сказала «конечно». Это главное…»

Он заметил, что сидит на краю стола Петровича, с аппарата которого звонил, и поспешно слез, потому что сам Логинов только что вошел в кабинет.

– Стоп, – насторожился тот, видя, что Опалин сделал движение к двери, – куда?

– Надо приглядеть за Лизой Евлаховой. – И Иван объяснил, что ей, по его мнению, угрожает опасность.

– А позвонить ее отцу – никак?

– Зачем ему звонить?

– Затем, чтобы он держал дочь дома, если все так серьезно.

– Она в школе учится. Ей нельзя дома сидеть.

– Тем более надо с ним связаться. Он не последний человек в Моссовете, может, как-то обеспечит, чтобы за дочерью проследили.

– Хорошо, – объявил Опалин, – ты звони ему, а я пойду присмотрю за Лизой.

– Опять ты в своем репертуаре, – сказал Петрович после паузы. – Опять все делаешь по-своему, никого не слушаешь. То на Ярцева с голыми руками лезешь…

– И с гранатой, – напомнил Иван, вздернув подбородок.

– Ну хоть до этого ты додумался. А вот Виндавка… Поражаюсь я тебе, Ваня, – Петрович покачал головой. – Ты куда?

– Надоело слушать нравоучения, – выпалил Опалин, который был уже у двери. – Извини, Петрович, ты хороший мужик. Но как же ты иногда достаешь!

И он убежал. Логинов сокрушенно посмотрел ему вслед, вздохнул и стал вызванивать Евлахова.

«Распоряжается, как будто он тут главный… Но с другой стороны… почему меня не покидает ощущение, что он прав? Даже самые дурацкие, самые отчаянные его действия, если присмотреться, почему-то всегда приносят пользу…»

Тем временем Опалин добрался до школы, в которой училась Лиза, и приступил к наружному наблюдению, которое выражалось в том, что он мерз, топтался на месте, слонялся туда-сюда и в итоге привлек внимание школьного сторожа. Пришлось объяснить, кто он такой и что тут делает, а затем повторить объяснение перед директором школы. Хотя Иван болезненно отнесся к тому, что его инкогнито было нарушено, зато ему позволили остаться в теплом помещении и даже принесли чай, а к нему – пирожки с яйцом. Чай, положим, был совсем не такой, как у Авилова, но Опалин был неприхотлив, а с голоду тем более. Дождавшись окончания уроков, он проследовал за Лизой, подняв воротник и прилагая все усилия, чтобы остаться незамеченным. Он проводил девочку до дома Екатерины Александровны, после чего опять принялся топтаться на морозе. Наконец Лиза вышла, но не отправилась домой, а зигзагами пошла по окрестным кондитерским и долго стояла перед витриной магазина игрушек, в которой были выставлены куклы почти в ее рост. «Это потому она не хочет возвращаться, – сообразил Опалин, – что дома находиться стало совсем невмоготу». И тут она развернулась и двинулась прямо на него. Иван занервничал, сделал было движение, чтобы спрятаться за афишную тумбу, но Лиза была уже рядом, и по ее блестящим глазам и упрямому выражению лица он понял, что она его вычислила. Нечего сказать, хорош филер, которого засекла обыкновенная школьница!

– Ты почему за мной ходишь? – спросила Лиза требовательным детским голоском.

– Да я, понимаешь… – забормотал Опалин.

Лиза с жалостью поглядела на него снизу вверх.

– А-а, – протянула она. – Тебе поручили за мной следить?

– Да, чтобы с тобой ничего не случилось, – быстро сказал Иван.

– А я подумала, мне показалось, – заметила девочка, и он убедился, что и сторож, и директор сдержали слово и ничего ей не сказали. – Ладно, ты не беспокойся. Я сейчас домой пойду. А Надьке ты не верь.

Опалин замер на месте.

– Постой, постой, – начал он, – ты это о чем?

– Сам потом увидишь, – бросила Лиза, удаляясь. – Ты просто не верь ей, вот и все.


Он стоял, хлопая глазами, с нелепым видом – словно не был сотрудником серьезнейшего ведомства, словно никогда не рисковал жизнью и не знал, чего она, эта жизнь, стоит; а вот поди ж ты, обыкновенная советская школьница сумела застать его врасплох. Опомнившись, он двинулся следом за Лизой, но весь настрой был сбит, и дистанцию между собой и объектом он соблюдал уже чисто машинально. «Она что-то знает, – думал он. – Наверное, я не нравлюсь Наде. Но почему она в таком случае не сказала мне об этом открыто? Я бы не обиделся», – он прекрасно знал, что обиделся бы, и еще как, но ему хотелось сейчас верить, что он перенес бы этот удар и глазом бы не моргнул.

И тут он увидел Надю. Она шла по тротуару, раскрасневшаяся от мороза, в шапочке с распушившимся мехом, в знакомом ему пальто с лисьим воротником. Он бросил быстрый взгляд в сторону Лизы – они почти возле ее дома, на улице – никого, кроме них троих; стало быть, никакой опасности, – и, решившись, подбежал к девушке.

– Надя!

– Уже у дома меня караулишь? – засмеялась она. – Тебе не кажется, что это немного… чересчур?

– Я не караулю, – сказал Опалин, задетый ее тоном, в котором, несмотря на дружескую шутливость, сквозило нечто от ее маменьки. – Я Лизу провожал. То есть не провожал, а…

– Тяжелая у тебя работа, – сказала Надя, с сочувствием глядя на его красное лицо.

– Да, нелегкая, – согласился он. – Послушай, а какой актер…

Он не успел договорить фразу, когда что-то недалеко от них загремело, потом обрушилось на тротуар льдистой глыбой. И в то же мгновение Опалин услышал крик.

Лиза кричала точно так же, как ее старшая сестра.





Глава 27

Спина




От этого крика у него внутри все перевернулось, он сорвался с места и побежал туда, где секунду назад стояла девочка со школьным портфелем, а теперь лежала груда льда и снега, частично разбившаяся при падении. Из-под нее медленно выкатывались струйки крови и расползались по тротуару. Сзади отчаянно визжала Надя, но он, ничего не слыша, бросился на глыбу, как на врага, и стал оттаскивать куски, откатывать, отбрасывать…

Он и сам хорошенько не знал, на что надеется – но вот показалось белое лицо Лизы, и ее ресницы чуть дрогнули. Опалин стащил с ее тела самый большой кусок и поднялся на ноги.

– Ах, какое несчастье… – бормотала Надя, в ужасе держа возле рта руку в пестрой варежке, – какое несчастье…

– Это не несчастье, – злобно ответил Иван, дергая щекой, – что ты тут стоишь? – неожиданно напустился он на нее. – «Скорую» зови! Врача, если есть в доме…

Взгляд Лизы остановился на его лице, нижняя челюсть начала дрожать – и он не выдержал. Он бросился в сторону, как пьяный, потом, опомнившись, побежал к проходу между домами.

Мысль Опалина была проста: в семье, где две дочери стали жертвами, третья не могла погибнуть в результате несчастного случая. Кто-то забрался на крышу, улучил момент и сбросил на Лизу ледяную глыбу. И Опалин старался не думать о том, что он сделает, когда доберется до этого «кого-то».

Он врезался в дворничиху, которая несла широкую лопату для разгребания снега, и чуть не сбил ее с ног.

– Куда несешься-то, оглашенный, – проворчала она.

– Угрозыск! – Опалин махнул удостоверением, выронил его и подобрал с проклятьем. – Убили девочку… Кто-нибудь поднимался на крышу дома?

Дворничиха, с опаской глядя в его перекошенное лицо, замотала головой.

– Кто-нибудь посторонний вертелся тут сейчас… или, может быть, в последние дни?

Дворничиха задумалась.

– Да посторонних много кого было… – начала она.

Но Опалина поджимало время, и он, оставив ее, кинулся к черному ходу. Сыщицкий его взгляд тотчас выхватил на недавно выпавшем снегу свежие следы двух пар валенок, которые вели из дома. «Она уже спустилась с крыши и, конечно, убежала… Какой же я осел!» Он подскочил к дворничихе, убедился, что одна пара следов точно принадлежит ей, и побежал вдоль второго следа, стараясь не затоптать его. Дворничиха поглядела ему вслед, покачала головой и изрекла глубокомысленное – то, что она всегда говорила, когда ей досаждал кто-нибудь из жильцов:

– Гепеу на тебя нет!

«Я был прав, прав – Лизе угрожала опасность – как же я недоглядел – сразу надо было бежать на лестницу и на крышу, захватил бы там мерзавку – а теперь…» Следы валенок уходили на оживленную улицу, и он видел по ним, что преступница спешила скрыться – и теперь, вероятно, была уже вне пределов досягаемости. «Нет, нет, нет, – отчаявшись, мысленно умолял Опалин кого-то, – только не это… Пожалуйста». Он выскочил из переулка и стоял, запыхавшись и чувствуя, как бешено колотится его сердце. Конец, конец всему: десятки, сотни чужих ног затоптали след, по которому он шел, витрины магазинов, вывески лавок, сутулые московские фонари – все было против него. Переводя дух, он обшаривал глазами улицу, ища свидетеля – постового – хоть кого-нибудь, кто мог ему помочь, но видел только спины, головы в шапках и толстых шерстяных платках, шинели проходящих военных, опять спины… И внезапно одна спина на другой стороне улицы словно поманила его; позже он пытался точно вспомнить, что именно показалось ему подозрительным, ведь ничего же особенного не было – ну, разве что втянутая в плечи голова и походка, чуть более поспешная, чем – чем у кого? У человека, который невиновен? Но, разом приободрившись, он припустился бежать за обладательницей спины, которая привлекла его внимание. На бегу он отметил еще одно обстоятельство: женщина, за которой он бежал, воровато, украдкой оглянулась через плечо – и, отвернувшись, еще сильнее втянула голову в плечи. Она спешила к очереди на трамвайной остановке (тогда, чтобы сесть в трамвай, становились в очередь); но тут Опалин догнал незнакомку и левой рукой (правой он во избежание сюрпризов нащупывал браунинг в кармане) развернул к себе. Да, он знал эту женщину, он даже был однажды у нее дома. На него смотрела Екатерина Александровна Кривонос, скромная учительница немецкого.

– В чем дело? – спросила она, имитируя удивление – и имитируя плохо, потому что интонация не повиновалась ей, и тональность фразы вышла перекореженной, как Лиза под обрушенной на нее глыбой. Неладно было также и с лицом: мускулы подрагивали, рот кривился, в глазах, на самом дне, плескалась тревога – и это окончательно убедило Опалина, что он не ошибся.

– Сама знаешь, – процедил он сквозь зубы. – Пошли, ну!

– Я никуда не пойду, пьян ты, что ли? – совсем уже театрально попыталась она возмутиться и выдернула руку. – Това… – она возвысила голос, пытаясь воззвать к прохожим, но тут Опалин извлек правую из кармана и кулаком ударил Екатерину Александровну в лицо. Она пошатнулась, неловко упала, и тогда он схватил ее спереди за шарф, завязанный поверх ворота, и поволок за собой.

– Уголовный розыск, все в порядке, занимайтесь своими делами, граждане! – прокричал он полным ярости голосом, когда какой-то прохожий сделал движение, чтобы подойти к нему. Пойманная задыхалась, ее колени волочились по тротуару, он тащил и тащил ее, не давая подняться; тащил, в бешенстве не замечая даже, что она больше не пытается упираться, а наоборот, изо всех сил старается поспеть за ним, боясь, что иначе он задушит ее. Такой ослепительной ненависти он не чувствовал даже к Соньке, махавшей на него топором, да что там – даже к Стрелку, который убил его товарищей.

– Пус… ти! – лепетала учительница. – Ах… ах…

Мимо них проехала «скорая», поворачивая в переулок; какой-то пьянчужка, выходя из пивной номер 22, поглядел, как Опалин тащит плачущую, задыхающуюся женщину, разом протрезвел и вжался в стену. Возле парадного входа в дом Евлаховых, где до сих пор виднелись следы гвоздей – потому что в смутные времена революции парадные двери чаще всего заколачивали, чтобы избежать ночных налетов, а жильцы ходили кругом через черный ход, и так продолжалось несколько лет, – Опалин рывком поднял Екатерину Александровну на ноги.

– Пошла!