Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан
Часть 68 из 225 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Улучив минуту, башибузук вихрем пролетел мимо караульных и бросился на ненавистного ему офицера. Тот, не ожидая нападения, растерялся и не смог сразу оказать сопротивления. Сцепившись, они покатились по дороге, отчаянно борясь друг с другом. Солдаты поначалу оторопели от подобной наглости, но через секунду, опомнившись, бросились на помощь своему командиру. Федька Шматов первым достиг дерущихся и, боясь зацепить прапорщика штыком, с размаху въехал сапогом черкесу по ребрам. Тот, впрочем, не ослабил хватки, продолжая изо всех сил душить Николая. Но за первым ударом последовал второй, потом подоспели еще солдаты, и извивающегося от ярости бандита оторвали от Штерна и оттащили в сторону, награждая попутно ударами приклада.
– Спасибо, братцы, – прохрипел офицер и сделал попытку подняться.
К его удивлению, это не удалось, и Николаша, со стоном опустившись на землю, изумленно обвел собравшихся вокруг товарищей глазами.
– Да как же это? – жалобно спросил Федька, с ужасом наблюдая, как на шинели прапорщика расплывается кровавое пятно.
Как оказалось, шустрый черкес успел выхватить у офицера кинжал и им же его и заколол. Теперь он, увидев смерть своего врага, совсем успокоился и принял почти торжественный вид. Губы его скривились в презрительной усмешке, так что обезображенное шрамом лицо стало совсем страшным. Теперь, отомстив за брата, он мог спокойно уйти к своим предкам.
Но простым русским солдатам, стоявшим вокруг убийцы, было не до его душевных порывов. Они любили своего барчука, когда он был простым вольноопределяющимся, и не изменили своих чувств, когда тот стал офицером. За то, что он был прежде одним из них и делил с ними все тяготы войны, пока был рядовым. За то, что не изменился в худшую сторону, став «благородием». Коротко переглянувшись, они все для себя решили и не стали тратить слов. Первым к черкесу подошел Шматов и, коротко размахнувшись, ударил его прикладом в предплечье. Хрустнула кость, а место Федьки занял другой. Через минуту в теле еще живого башибузука не осталось ни одной целой кости, а его судьи и палачи погнали пленных дальше. Те и без того не пытались геройствовать, а, увидев расправу над своим товарищем, и вовсе притихли, больше не доставив своим конвоирам никаких неудобств. А когда офицер, сверявший их количество с рапортичкой, удивился недостаче, все как один сказали: «Убечь хотел, ваше благородие!»
Николай Штерн прожил еще несколько часов и успел проститься с молодой женой, наказав ей сберечь ребенка, затем улыбнулся стоящим вокруг товарищам и тихо ушел, приняв перед смертью последнее причастие от отца Григория Лапшина. Тело молодого офицера с воинскими почестями похоронили на местном кладбище. Говорят, его потомки до сих пор живут в этой деревушке, храня как величайшую реликвию шашку и кинжал своего русского прадедушки.
Цыган Мирча с досадой посмотрел на рукав своего пальто. Угораздило же его так неловко зацепиться, что теперь на нем красовалась большущая дыра, которую аккуратно не заштопаешь, так что он из более-менее прилично одетого господина разом превратился в оборванца. Теперь о некоторых делах до весны, когда пальто можно будет сменить на видавший виды сюртук, придется забыть, а это было почти что катастрофой. Но делать было нечего, надо идти домой и просить старую Мару сделать хоть что-нибудь с его одеждой. Однако это после, а сейчас нужно было дождаться известий и передать их своему главарю – Михаю. Тут дверь в корчму отворилась, и внутрь забежали мальчишки с рынка. Озябшие на морозе, они сунулись было к очагу, но хозяин с руганью отогнал их.
– Брысь, проклятые, еще украдете что-нибудь!
– Дяденька, дай хлебца, – привычно заканючил самый младший из них. – Мы тебе и споем и станцуем…
– Пошли прочь, – трактирщик был неумолим. – У меня тут почтенные господа останавливаются, так что нечего…
– Эй, уважаемый, зачем так кричишь? – окликнул его Мирча. – Молодые люди пришли ко мне. Не будет никакой беды, если они немного погреются!
Корчмарь мрачно посмотрел на цыгана, но спорить с представителем местных уголовников не стал, а лишь махнул рукой, дескать, если к тебе пришли, пусть рядом с тобой и трутся.
– Ну, что скажете? – повернулся тот к мальчишкам, не обращая внимания на хозяина заведения.
– Все как обычно, – принялся обстоятельно рассказывать ему старший из них. – Жиды ходили в штаб, но быстро вернулись.
– В руках у них что-то было?
– Когда туда шли?
– Да нет же, – разозлился Мирча. – Когда возвращались!
– Ну, у старика была палка…
– Розмар те о кхам![92] Да на что мне его палка? Мешков, или баулов, или еще какой поклажи у них не было?
– Нет.
– Куда они еще ходили?
– Только на телеграф.
– Эх, знать бы, что они отправили…
– Мирча, а тебе зачем это?
– Много будешь знать – скоро состаришься!
– Ну, все-таки…
– Хас, если ты будешь таким любопытным, то никто не возьмет тебя в настоящее дело.
– Ладно, чего ты завелся, я же просто спросил! Это ты для Михая, наверное, сведения собираешь?
– Вот же проклятый мальчишка! – вскипел цыган. – Замолчишь ты, наконец, или ждешь, пока тебе язык укоротят?
Выслушав доклад от своих наблюдателей, вор быстро допил свой стакан вина и собрался было уходить, но мальчишки преградили ему дорогу.
– Эй, а деньги?
– Какие еще деньги! – изумился Мирча.
– Ты же нам обещал заплатить…
– Нет, вы только посмотрите на этих наглецов. Потолкались битых полчаса неизвестно где, по теплой погоде, и хотят, чтобы им заплатили! Да где же такое видано? Вот принесете действительно важные новости, тогда поговорим!
Отпихнув неудачливых соглядатаев, он вышел из корчмы и решительно направился прочь. Правда, в какой-то момент его кольнуло нехорошее предчувствие, и жулик резко оглянулся. Однако вокруг ничего подозрительного не было, разве что на другой стороне улицы разговаривали несколько русских солдат. Впрочем, их всегда было много вокруг, так что, немного успокоившись, он продолжил путь.
– Ты так и не сказал, Митрий, какого лешего тут делаешь? – спросил у Будищева знакомый телеграфист, с которым они только что встретились у корчмы.
– Да так, – неопределенно пожал плечами унтер. – За парнями местными приглядываю. Сдается мне, это они, паршивцы, проволоку со столбов рвут.
– Так давай им уши надерем, ведь хуже горькой редьки надоели проклятые!
– Это дело нехитрое, но ведь они не сами сподобились, кто-то же их надоумил. Вот кабы тех, кто научил, за хобот взять, это было бы дело! А пацанов они всегда новых найдут.
– Что, крестов мало, выслужиться хочешь?
– Дурак ты, Тишка! – усмехнулся Дмитрий, но не стал больше пререкаться с товарищем, а направился к корчме. – Пойдем лучше шкалик возьмем.
На самом деле он обратил внимание, что эти самые мальчишки постоянно следят за евреями-поставщиками, и ему стало интересно, зачем они это делают? Едва они подошли к заведению, хозяин сумел-таки выгнать бродяжек на улицу, и они с озабоченными лицами побежали дальше. Час был ранний, и посетителей было немного. Так что Будищев, заказав себе и телеграфисту по чарке ракии, быстро оглядел зал и убедился, что кроме только что ушедшего цыгана никаких других темных личностей там не было.
Картинка понемногу складывалась. Младшие члены преступной группировки следили за потенциальными жертвами, передавая сведения старшим. Поставка продовольствия для воюющей армии было делом прибыльным, но нельзя сказать, чтобы безопасным. На коммерсантов часто нападали, грабили и даже убивали. Через этих гешефт махеров проходили слишком большие деньги, а потому они привлекали к себе пристальное внимание криминального мира. Разумеется, русское командование принимало меры для охраны поставщиков, обеспечивая их конвоем, но покушения все равно случались регулярно. Уж больно велик был куш в случае удачи.
Граф Блудов, нахохлившись, сидел в приемной цесаревича и ожидал приема в самом мрачном расположении духа. История, начавшаяся как анекдот, быстро превратилась в фарс. О подвигах его мнимого бастарда ходили совершенно фантастические истории, и досужие сплетники старательно распространяли их за спиной Вадима Дмитриевича. Последней каплей, совершенно добившей несчастного графа, стало полное недоуменных вопросов письмо от его сестры Антонины Дмитриевны.
Наперсница императрицы, с одной стороны, была склонна ко всякого рода мистике, сказкам и прочему вздору, с другой – женщиной она была прямой, а потому не стала ходить кругом да около, а спросила в лоб: правда ли ее незаконнорожденный племянник так сильно отличился в деле освобождения балканских христиан и когда же ее беспутный братец, наконец, признает его и представит обществу?
Тут уж отмалчиваться было никак нельзя, потому что камер-фрейлина императрицы была представительницей влиятельных кругов, потерять во мнении которых человеку, беспокоящемуся о своей карьере, было крайне неосмотрительно.
Ко всему, Вадим Дмитриевич был осведомлен, что жандармы проводили расследование и доложили об обстоятельствах дела государю, однако, что именно они разузнали, а паче того, доложили, он не имел ни малейшего представления, а потому крайне беспокоился. Поэтому сейчас чиновник для особых поручений терпеливо ждал приема у цесаревича, а тот вовсе не торопился его принять.
Дверь хлопнула, и в приемную зашел какой-то нижний чин, на которого Блудов поначалу не обратил никакого внимания. Впрочем, делать графу все равно было нечего, и через некоторое время он скользнул по вошедшему рассеянным взором. Надобно сказать, что этот унтер и впрямь имел неординарную внешность. Высокий и статный, особенно на фоне тщедушного графа, с крестами на груди, но что особенно необычно, с чисто выбритым лицом, которое, к слову, показалось Вадиму Дмитриевичу смутно знакомым. Мундир его был в довольно жалком состоянии, хотя подобным в действующей армии было трудно удивить, а на ногах вместо сапог красовалось нечто вроде кожаных лаптей. При всем этом держался молодой человек свободно и непринужденно, будто всю жизнь провел в присутствии высочайших особ и близость наследника российского престола его нисколько не смущает.
– Граф, вас ждут! – выглянул из кабинета цесаревича адъютант.
Блудов тут же поднялся со своего кресла и, оставив на спинке его пальто и цилиндр, суетливо посеменил в сторону двери. Но, к несчастью, затекшие от долгого сидения ноги подвели своего хозяина и после несколько шагов подкосились. Вадим Дмитриевич попытался все же удержать равновесие, но не смог и, к своему стыду, позорно растянулся на ковре, покрывавшем пол в приемной.
На счастье, недавно зашедший сюда нижний чин тут же пришел на помощь к оказавшемуся в неудобном положении чиновнику и, подхватив за талию, легко поставил на место и принялся отряхивать, приговаривая при этом:
– Что же вы, папаша, так неловко!
– Благодарю, голубчик, – жалобно пролепетал Вадим Дмитриевич и с ужасом увидел, что из кабинета на шум выглянул сам цесаревич.
– Что тут у вас? – пробасил Александр Александрович, услышав из их разговора только «папашу» и «голубчика».
– Оказываю помощь штатским, ваше императорское высочество! – тут же доложил унтер и стал усердно есть глазами начальство.
– Тогда заходите!
– Прошу простить меня, ваше императорское высочество, за мой вид, – принялся расшаркиваться чиновник, не имевший возможности сменить свой дорожный фрак на вицмундир. – Только исключительные обстоятельства вынудили меня обратиться к вашему высокому покровительству!
– Я знаком с вашим делом, – хмыкнул в ответ цесаревич. – Более того, именно мне государь повелел вынести по нему окончательное суждение.
– Уповаю на вашу справедливость и милосердие…
– Граф, оставьте этот высокий штиль для официальных приемов и отвечайте мне по совести, знаком ли вам этот молодой человек?
Блудов машинально повернул голову в ту сторону, куда показал великий князь, и ошарашенно понял, что его спрашивают про унтера.
– Нет, ваше императорское высочество!
– А ты, братец, встречал ли прежде этого господина?
– Вживую – нет! – Пожал плечами Будищев, начавший кое-что понимать.
– Как это? – выгнул бровь наследник престола.
– Портрет фотографический видал, ваше императорское высочество! Там этот господин, правда, помоложе был, да и одежда другая, но лицо – точно его.
– Занятно, и где же ты видел сей дагерротип?
– В доме, где мы с маменькой прежде жили, – в голосе Дмитрия прорезалась грусть. – Помню, она глянет на него, вздохнет украдкой да и спрячет в сундучок.
– И кто же, по-твоему, там был изображен?
– Не могу знать, ваше императорское высочество!
– И маменька ничего не говорила?
– Спасибо, братцы, – прохрипел офицер и сделал попытку подняться.
К его удивлению, это не удалось, и Николаша, со стоном опустившись на землю, изумленно обвел собравшихся вокруг товарищей глазами.
– Да как же это? – жалобно спросил Федька, с ужасом наблюдая, как на шинели прапорщика расплывается кровавое пятно.
Как оказалось, шустрый черкес успел выхватить у офицера кинжал и им же его и заколол. Теперь он, увидев смерть своего врага, совсем успокоился и принял почти торжественный вид. Губы его скривились в презрительной усмешке, так что обезображенное шрамом лицо стало совсем страшным. Теперь, отомстив за брата, он мог спокойно уйти к своим предкам.
Но простым русским солдатам, стоявшим вокруг убийцы, было не до его душевных порывов. Они любили своего барчука, когда он был простым вольноопределяющимся, и не изменили своих чувств, когда тот стал офицером. За то, что он был прежде одним из них и делил с ними все тяготы войны, пока был рядовым. За то, что не изменился в худшую сторону, став «благородием». Коротко переглянувшись, они все для себя решили и не стали тратить слов. Первым к черкесу подошел Шматов и, коротко размахнувшись, ударил его прикладом в предплечье. Хрустнула кость, а место Федьки занял другой. Через минуту в теле еще живого башибузука не осталось ни одной целой кости, а его судьи и палачи погнали пленных дальше. Те и без того не пытались геройствовать, а, увидев расправу над своим товарищем, и вовсе притихли, больше не доставив своим конвоирам никаких неудобств. А когда офицер, сверявший их количество с рапортичкой, удивился недостаче, все как один сказали: «Убечь хотел, ваше благородие!»
Николай Штерн прожил еще несколько часов и успел проститься с молодой женой, наказав ей сберечь ребенка, затем улыбнулся стоящим вокруг товарищам и тихо ушел, приняв перед смертью последнее причастие от отца Григория Лапшина. Тело молодого офицера с воинскими почестями похоронили на местном кладбище. Говорят, его потомки до сих пор живут в этой деревушке, храня как величайшую реликвию шашку и кинжал своего русского прадедушки.
Цыган Мирча с досадой посмотрел на рукав своего пальто. Угораздило же его так неловко зацепиться, что теперь на нем красовалась большущая дыра, которую аккуратно не заштопаешь, так что он из более-менее прилично одетого господина разом превратился в оборванца. Теперь о некоторых делах до весны, когда пальто можно будет сменить на видавший виды сюртук, придется забыть, а это было почти что катастрофой. Но делать было нечего, надо идти домой и просить старую Мару сделать хоть что-нибудь с его одеждой. Однако это после, а сейчас нужно было дождаться известий и передать их своему главарю – Михаю. Тут дверь в корчму отворилась, и внутрь забежали мальчишки с рынка. Озябшие на морозе, они сунулись было к очагу, но хозяин с руганью отогнал их.
– Брысь, проклятые, еще украдете что-нибудь!
– Дяденька, дай хлебца, – привычно заканючил самый младший из них. – Мы тебе и споем и станцуем…
– Пошли прочь, – трактирщик был неумолим. – У меня тут почтенные господа останавливаются, так что нечего…
– Эй, уважаемый, зачем так кричишь? – окликнул его Мирча. – Молодые люди пришли ко мне. Не будет никакой беды, если они немного погреются!
Корчмарь мрачно посмотрел на цыгана, но спорить с представителем местных уголовников не стал, а лишь махнул рукой, дескать, если к тебе пришли, пусть рядом с тобой и трутся.
– Ну, что скажете? – повернулся тот к мальчишкам, не обращая внимания на хозяина заведения.
– Все как обычно, – принялся обстоятельно рассказывать ему старший из них. – Жиды ходили в штаб, но быстро вернулись.
– В руках у них что-то было?
– Когда туда шли?
– Да нет же, – разозлился Мирча. – Когда возвращались!
– Ну, у старика была палка…
– Розмар те о кхам![92] Да на что мне его палка? Мешков, или баулов, или еще какой поклажи у них не было?
– Нет.
– Куда они еще ходили?
– Только на телеграф.
– Эх, знать бы, что они отправили…
– Мирча, а тебе зачем это?
– Много будешь знать – скоро состаришься!
– Ну, все-таки…
– Хас, если ты будешь таким любопытным, то никто не возьмет тебя в настоящее дело.
– Ладно, чего ты завелся, я же просто спросил! Это ты для Михая, наверное, сведения собираешь?
– Вот же проклятый мальчишка! – вскипел цыган. – Замолчишь ты, наконец, или ждешь, пока тебе язык укоротят?
Выслушав доклад от своих наблюдателей, вор быстро допил свой стакан вина и собрался было уходить, но мальчишки преградили ему дорогу.
– Эй, а деньги?
– Какие еще деньги! – изумился Мирча.
– Ты же нам обещал заплатить…
– Нет, вы только посмотрите на этих наглецов. Потолкались битых полчаса неизвестно где, по теплой погоде, и хотят, чтобы им заплатили! Да где же такое видано? Вот принесете действительно важные новости, тогда поговорим!
Отпихнув неудачливых соглядатаев, он вышел из корчмы и решительно направился прочь. Правда, в какой-то момент его кольнуло нехорошее предчувствие, и жулик резко оглянулся. Однако вокруг ничего подозрительного не было, разве что на другой стороне улицы разговаривали несколько русских солдат. Впрочем, их всегда было много вокруг, так что, немного успокоившись, он продолжил путь.
– Ты так и не сказал, Митрий, какого лешего тут делаешь? – спросил у Будищева знакомый телеграфист, с которым они только что встретились у корчмы.
– Да так, – неопределенно пожал плечами унтер. – За парнями местными приглядываю. Сдается мне, это они, паршивцы, проволоку со столбов рвут.
– Так давай им уши надерем, ведь хуже горькой редьки надоели проклятые!
– Это дело нехитрое, но ведь они не сами сподобились, кто-то же их надоумил. Вот кабы тех, кто научил, за хобот взять, это было бы дело! А пацанов они всегда новых найдут.
– Что, крестов мало, выслужиться хочешь?
– Дурак ты, Тишка! – усмехнулся Дмитрий, но не стал больше пререкаться с товарищем, а направился к корчме. – Пойдем лучше шкалик возьмем.
На самом деле он обратил внимание, что эти самые мальчишки постоянно следят за евреями-поставщиками, и ему стало интересно, зачем они это делают? Едва они подошли к заведению, хозяин сумел-таки выгнать бродяжек на улицу, и они с озабоченными лицами побежали дальше. Час был ранний, и посетителей было немного. Так что Будищев, заказав себе и телеграфисту по чарке ракии, быстро оглядел зал и убедился, что кроме только что ушедшего цыгана никаких других темных личностей там не было.
Картинка понемногу складывалась. Младшие члены преступной группировки следили за потенциальными жертвами, передавая сведения старшим. Поставка продовольствия для воюющей армии было делом прибыльным, но нельзя сказать, чтобы безопасным. На коммерсантов часто нападали, грабили и даже убивали. Через этих гешефт махеров проходили слишком большие деньги, а потому они привлекали к себе пристальное внимание криминального мира. Разумеется, русское командование принимало меры для охраны поставщиков, обеспечивая их конвоем, но покушения все равно случались регулярно. Уж больно велик был куш в случае удачи.
Граф Блудов, нахохлившись, сидел в приемной цесаревича и ожидал приема в самом мрачном расположении духа. История, начавшаяся как анекдот, быстро превратилась в фарс. О подвигах его мнимого бастарда ходили совершенно фантастические истории, и досужие сплетники старательно распространяли их за спиной Вадима Дмитриевича. Последней каплей, совершенно добившей несчастного графа, стало полное недоуменных вопросов письмо от его сестры Антонины Дмитриевны.
Наперсница императрицы, с одной стороны, была склонна ко всякого рода мистике, сказкам и прочему вздору, с другой – женщиной она была прямой, а потому не стала ходить кругом да около, а спросила в лоб: правда ли ее незаконнорожденный племянник так сильно отличился в деле освобождения балканских христиан и когда же ее беспутный братец, наконец, признает его и представит обществу?
Тут уж отмалчиваться было никак нельзя, потому что камер-фрейлина императрицы была представительницей влиятельных кругов, потерять во мнении которых человеку, беспокоящемуся о своей карьере, было крайне неосмотрительно.
Ко всему, Вадим Дмитриевич был осведомлен, что жандармы проводили расследование и доложили об обстоятельствах дела государю, однако, что именно они разузнали, а паче того, доложили, он не имел ни малейшего представления, а потому крайне беспокоился. Поэтому сейчас чиновник для особых поручений терпеливо ждал приема у цесаревича, а тот вовсе не торопился его принять.
Дверь хлопнула, и в приемную зашел какой-то нижний чин, на которого Блудов поначалу не обратил никакого внимания. Впрочем, делать графу все равно было нечего, и через некоторое время он скользнул по вошедшему рассеянным взором. Надобно сказать, что этот унтер и впрямь имел неординарную внешность. Высокий и статный, особенно на фоне тщедушного графа, с крестами на груди, но что особенно необычно, с чисто выбритым лицом, которое, к слову, показалось Вадиму Дмитриевичу смутно знакомым. Мундир его был в довольно жалком состоянии, хотя подобным в действующей армии было трудно удивить, а на ногах вместо сапог красовалось нечто вроде кожаных лаптей. При всем этом держался молодой человек свободно и непринужденно, будто всю жизнь провел в присутствии высочайших особ и близость наследника российского престола его нисколько не смущает.
– Граф, вас ждут! – выглянул из кабинета цесаревича адъютант.
Блудов тут же поднялся со своего кресла и, оставив на спинке его пальто и цилиндр, суетливо посеменил в сторону двери. Но, к несчастью, затекшие от долгого сидения ноги подвели своего хозяина и после несколько шагов подкосились. Вадим Дмитриевич попытался все же удержать равновесие, но не смог и, к своему стыду, позорно растянулся на ковре, покрывавшем пол в приемной.
На счастье, недавно зашедший сюда нижний чин тут же пришел на помощь к оказавшемуся в неудобном положении чиновнику и, подхватив за талию, легко поставил на место и принялся отряхивать, приговаривая при этом:
– Что же вы, папаша, так неловко!
– Благодарю, голубчик, – жалобно пролепетал Вадим Дмитриевич и с ужасом увидел, что из кабинета на шум выглянул сам цесаревич.
– Что тут у вас? – пробасил Александр Александрович, услышав из их разговора только «папашу» и «голубчика».
– Оказываю помощь штатским, ваше императорское высочество! – тут же доложил унтер и стал усердно есть глазами начальство.
– Тогда заходите!
– Прошу простить меня, ваше императорское высочество, за мой вид, – принялся расшаркиваться чиновник, не имевший возможности сменить свой дорожный фрак на вицмундир. – Только исключительные обстоятельства вынудили меня обратиться к вашему высокому покровительству!
– Я знаком с вашим делом, – хмыкнул в ответ цесаревич. – Более того, именно мне государь повелел вынести по нему окончательное суждение.
– Уповаю на вашу справедливость и милосердие…
– Граф, оставьте этот высокий штиль для официальных приемов и отвечайте мне по совести, знаком ли вам этот молодой человек?
Блудов машинально повернул голову в ту сторону, куда показал великий князь, и ошарашенно понял, что его спрашивают про унтера.
– Нет, ваше императорское высочество!
– А ты, братец, встречал ли прежде этого господина?
– Вживую – нет! – Пожал плечами Будищев, начавший кое-что понимать.
– Как это? – выгнул бровь наследник престола.
– Портрет фотографический видал, ваше императорское высочество! Там этот господин, правда, помоложе был, да и одежда другая, но лицо – точно его.
– Занятно, и где же ты видел сей дагерротип?
– В доме, где мы с маменькой прежде жили, – в голосе Дмитрия прорезалась грусть. – Помню, она глянет на него, вздохнет украдкой да и спрячет в сундучок.
– И кто же, по-твоему, там был изображен?
– Не могу знать, ваше императорское высочество!
– И маменька ничего не говорила?