Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан
Часть 23 из 225 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– И вы больше его не видели?
– Я, слава богу, нет!
– А кто видел?
– Он заходил в пекарню к пану Руфиму.
– И что?
– Да ничего, если не считать, что он нашел в его булке запеченного таракана и устроил дикий скандал!
– Азохен вэй!
– Вот-вот, пан Руфим тоже так сказал, когда этот молодчик ушел от него с целым мешком превосходных булок.
– И что же, он обратился в полицию?
– А что бы он сказал квартальному, что сам дал солдату булок, а теперь хочет их забрать?
– Последние времена настали!
– И не говорите…
– Кстати, а как звали того еврея?
– Какого?
– Ну, того, мать которого он хотел навестить?
– А зачем вам это?
– Мне просто любопытно.
– Ох, пан Борух, зачем вы заставляете меня вспоминать этот позор? Ну, если вам угодно, то он назвал его… как же он назвал-то его… а, вот, Марк Бернес, вот как!
– Как вы сказали?
– Марк Бернес.
– Не может быть!
– Вы знаете этого человека?
– Возможно, пан Соломон, возможно. Скажите, а что если он сказал не Бернес, а Барнес?
– Может и так, вы же знаете, как эти гои могут исковеркать наши имена. Но какая разница?
– Да так, никакой, – нахмурился пан Борух и пробормотал чуть слышно: – Бедная девочка, стоит ли говорить ей…
Родители Николая Штерна были людьми не то чтобы богатыми, но и бедными их было назвать никак нельзя. У них был свой дом, счет в банке и небольшое поместье. Двести десятин земли, конечно, не латифундия, но, сдавая их в аренду, они имели верных шестьсот рублей в год, что вкупе с жалованьем отца позволяло с уверенностью смотреть в будущее. Единственного сына они любили и баловали, отчего он, вероятно, и вырос немного шалопаем. Его решение пойти в армию не слишком их обрадовало, но с другой стороны, желание сражаться за правое дело говорило об известной зрелости их отпрыска. Тем не менее они не оставляли его своими заботами и время от времени посылали ему денег. Так что, получив очередное извещение о переводе, Николаша ничуть не удивился.
– Ну что, братцы, гуляем! – радостно заявил он приятелям, засовывая извещение в карман.
– Мне право неудобно, – попытался отказаться Алексей, но тут же получил тычок в бок от Дмитрия.
– Слышь, ты точно студентом был?
– Да, – удивился Лиховцев, – а отчего ты спрашиваешь?
– Студент, а простой истины не знаешь!
– Да какой же?
– На халяву и уксус сладок!
Что такое «халява», Алеша не знал, но догадаться было немудрено, и потому он попробовал возмутиться, – Дмитрий, как вам не стыдно!
– Стыдно у кого видно.
– Браво! – захохотал Штерн. – Вы, мон шер, каждый раз удивляете меня своим остроумием, а это немногим удавалось.
– Учитесь, пока я жив.
– Обязательно. Ну, так вы со мной?
– Всенепременно. Кстати, если Алешка все же откажется, меня это несильно расстроит.
– Почему?
– Нам больше достанется!
– Учитесь, Алексей, вот здравый взгляд на мир.
– Вы куда? – высунулся откуда-то из-за угла Шматов.
– В штаб полка, – отрезал Будищев, – приказ командира.
– Я с тобой…
– Еще чего! Полковник увидит твою рожу и сразу вспомнит, кто сапоги на смотре потерял! Чего доброго на гауптвахту определит, ну и нас с тобой заодно.
– Да ладно вам, Дмитрий, – засмеялся Николаша, – не стоит так пугать нашего друга. Тем более что в тот памятный день весьма многие лишились обуви.
– Весьма многие ее потом нашли, а вот Федька свои совсем пролюбил!
– Как вы сказали?
– Как обычно! Серьезно говорю, не стоит его с собой брать, он нас плохому научит.
– Ну чего ты, Граф! – заканючил Шматов.
– Право же, – не выдержал Лиховцев, – если в нашей компании кто-то и способен сбить человека с пути истинного, то это как раз вы!
– Да, а кто меня давеча чуть в бордель не затащил?
– Куда?
– В публичный дом! Причем весьма низкопробный.
– Но каким образом?
– Граф, ну чего ты, ну ошибся я! – покраснел Федька.
– Кстати, а как вы определили «низкопробность»? – живо заинтересовался происшествием Штерн.
– Бабы страшные! И у каждой на морде лица написано – осторожно, СПИД!
– Что, простите, написано? Кто спит?
– Инфекция дремлет, от сифилиса до трипера!
– Фу, какая гадость!
– Вот именно, а этот олух царя небесного заныл, дескать, давай зайдем, никогда не видел!
– И чем же закончилась сия авантюра?
– Мы позорно бежали!
– Ах-ха-ха, – зашелся в смехе Николаша. – Алексей, вы теперь как хотите, но непременно должны пойти с нами. Иначе наша нравственность может непоправимо пострадать!
Увольнение для вольноопределяющихся дело самое обычное, можно даже сказать пустяковое. В принципе, будь у них такое желание, они могли даже ночевать на съемной квартире. Так что Штерн и Лиховцев получили отпускные записки без малейшей проволочки. Что же касается Будищева и Шматова, так это совсем другое дело. Новобранцам, по здравому рассуждению, вообще ходить в увольнение не положено. Правда, Дмитрий с неразлучным Федькой уже неоднократно бывал в Бердичеве по всяким поручениям, да пару раз Галеев взял грех на душу и отпустил их. Тем паче что вернулись друзья не с пустыми руками и про своего благодетеля – унтера – не забыли. Но надо же, в конце концов, и честь знать!
– Чего это ради, барчук, я этих двух орлов отпустить должен? – хмуро спросил Северьян у пришедшего договариваться с ним Штерна.
– Ну отчего же, должны, Северьян Карпович, – широко улыбнулся Николаша. – Я вас некоторым образом об одолжении прошу.
– К вам, Николай Людвигович, я со всем почтением, однако дать увольнение Будищеву и Шматову никак не могу. Приказ штабс-капитана Гаупта – никого без особого его на то распоряжения не увольнять. Вы с господином Лиховцевым у нас люди почти вольные, с вас другой спрос. К тому же его благородие еще раньше указывал вам препятствий не чинить.
– Досадно, – огорчился Штерн, однако спорить не стал и, пожав плечами, вышел из господского дома.
– Это вы правильно решили, господин унтер-офицер, – одобрительно поддакнул скрипевший в углу пером Погорелов, – ишь чего удумали…
– Тебе заняться нечем? – без малейшей приязни взглянул на писаря Северьян.
Тот тут же уткнулся в свои бумаги и какое-то время старательно выводил буквы, затем, окончив работу, посыпал написанное песком.
– Готово!
– Я, слава богу, нет!
– А кто видел?
– Он заходил в пекарню к пану Руфиму.
– И что?
– Да ничего, если не считать, что он нашел в его булке запеченного таракана и устроил дикий скандал!
– Азохен вэй!
– Вот-вот, пан Руфим тоже так сказал, когда этот молодчик ушел от него с целым мешком превосходных булок.
– И что же, он обратился в полицию?
– А что бы он сказал квартальному, что сам дал солдату булок, а теперь хочет их забрать?
– Последние времена настали!
– И не говорите…
– Кстати, а как звали того еврея?
– Какого?
– Ну, того, мать которого он хотел навестить?
– А зачем вам это?
– Мне просто любопытно.
– Ох, пан Борух, зачем вы заставляете меня вспоминать этот позор? Ну, если вам угодно, то он назвал его… как же он назвал-то его… а, вот, Марк Бернес, вот как!
– Как вы сказали?
– Марк Бернес.
– Не может быть!
– Вы знаете этого человека?
– Возможно, пан Соломон, возможно. Скажите, а что если он сказал не Бернес, а Барнес?
– Может и так, вы же знаете, как эти гои могут исковеркать наши имена. Но какая разница?
– Да так, никакой, – нахмурился пан Борух и пробормотал чуть слышно: – Бедная девочка, стоит ли говорить ей…
Родители Николая Штерна были людьми не то чтобы богатыми, но и бедными их было назвать никак нельзя. У них был свой дом, счет в банке и небольшое поместье. Двести десятин земли, конечно, не латифундия, но, сдавая их в аренду, они имели верных шестьсот рублей в год, что вкупе с жалованьем отца позволяло с уверенностью смотреть в будущее. Единственного сына они любили и баловали, отчего он, вероятно, и вырос немного шалопаем. Его решение пойти в армию не слишком их обрадовало, но с другой стороны, желание сражаться за правое дело говорило об известной зрелости их отпрыска. Тем не менее они не оставляли его своими заботами и время от времени посылали ему денег. Так что, получив очередное извещение о переводе, Николаша ничуть не удивился.
– Ну что, братцы, гуляем! – радостно заявил он приятелям, засовывая извещение в карман.
– Мне право неудобно, – попытался отказаться Алексей, но тут же получил тычок в бок от Дмитрия.
– Слышь, ты точно студентом был?
– Да, – удивился Лиховцев, – а отчего ты спрашиваешь?
– Студент, а простой истины не знаешь!
– Да какой же?
– На халяву и уксус сладок!
Что такое «халява», Алеша не знал, но догадаться было немудрено, и потому он попробовал возмутиться, – Дмитрий, как вам не стыдно!
– Стыдно у кого видно.
– Браво! – захохотал Штерн. – Вы, мон шер, каждый раз удивляете меня своим остроумием, а это немногим удавалось.
– Учитесь, пока я жив.
– Обязательно. Ну, так вы со мной?
– Всенепременно. Кстати, если Алешка все же откажется, меня это несильно расстроит.
– Почему?
– Нам больше достанется!
– Учитесь, Алексей, вот здравый взгляд на мир.
– Вы куда? – высунулся откуда-то из-за угла Шматов.
– В штаб полка, – отрезал Будищев, – приказ командира.
– Я с тобой…
– Еще чего! Полковник увидит твою рожу и сразу вспомнит, кто сапоги на смотре потерял! Чего доброго на гауптвахту определит, ну и нас с тобой заодно.
– Да ладно вам, Дмитрий, – засмеялся Николаша, – не стоит так пугать нашего друга. Тем более что в тот памятный день весьма многие лишились обуви.
– Весьма многие ее потом нашли, а вот Федька свои совсем пролюбил!
– Как вы сказали?
– Как обычно! Серьезно говорю, не стоит его с собой брать, он нас плохому научит.
– Ну чего ты, Граф! – заканючил Шматов.
– Право же, – не выдержал Лиховцев, – если в нашей компании кто-то и способен сбить человека с пути истинного, то это как раз вы!
– Да, а кто меня давеча чуть в бордель не затащил?
– Куда?
– В публичный дом! Причем весьма низкопробный.
– Но каким образом?
– Граф, ну чего ты, ну ошибся я! – покраснел Федька.
– Кстати, а как вы определили «низкопробность»? – живо заинтересовался происшествием Штерн.
– Бабы страшные! И у каждой на морде лица написано – осторожно, СПИД!
– Что, простите, написано? Кто спит?
– Инфекция дремлет, от сифилиса до трипера!
– Фу, какая гадость!
– Вот именно, а этот олух царя небесного заныл, дескать, давай зайдем, никогда не видел!
– И чем же закончилась сия авантюра?
– Мы позорно бежали!
– Ах-ха-ха, – зашелся в смехе Николаша. – Алексей, вы теперь как хотите, но непременно должны пойти с нами. Иначе наша нравственность может непоправимо пострадать!
Увольнение для вольноопределяющихся дело самое обычное, можно даже сказать пустяковое. В принципе, будь у них такое желание, они могли даже ночевать на съемной квартире. Так что Штерн и Лиховцев получили отпускные записки без малейшей проволочки. Что же касается Будищева и Шматова, так это совсем другое дело. Новобранцам, по здравому рассуждению, вообще ходить в увольнение не положено. Правда, Дмитрий с неразлучным Федькой уже неоднократно бывал в Бердичеве по всяким поручениям, да пару раз Галеев взял грех на душу и отпустил их. Тем паче что вернулись друзья не с пустыми руками и про своего благодетеля – унтера – не забыли. Но надо же, в конце концов, и честь знать!
– Чего это ради, барчук, я этих двух орлов отпустить должен? – хмуро спросил Северьян у пришедшего договариваться с ним Штерна.
– Ну отчего же, должны, Северьян Карпович, – широко улыбнулся Николаша. – Я вас некоторым образом об одолжении прошу.
– К вам, Николай Людвигович, я со всем почтением, однако дать увольнение Будищеву и Шматову никак не могу. Приказ штабс-капитана Гаупта – никого без особого его на то распоряжения не увольнять. Вы с господином Лиховцевым у нас люди почти вольные, с вас другой спрос. К тому же его благородие еще раньше указывал вам препятствий не чинить.
– Досадно, – огорчился Штерн, однако спорить не стал и, пожав плечами, вышел из господского дома.
– Это вы правильно решили, господин унтер-офицер, – одобрительно поддакнул скрипевший в углу пером Погорелов, – ишь чего удумали…
– Тебе заняться нечем? – без малейшей приязни взглянул на писаря Северьян.
Тот тут же уткнулся в свои бумаги и какое-то время старательно выводил буквы, затем, окончив работу, посыпал написанное песком.
– Готово!