Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан

– А я в холодном вагоне не ошивался столько времени. Жахни давай, а то ещё заболеешь, чего доброго. Возись тогда с тобой!

– Хороша! – выдохнул Фёдор, опрокинув в себя содержимое рюмки.

– Закусывай.

– Ага, – послушно отозвался Шматов и потянулся к красной рыбке.

Тем временем подоспело горячее, и оголодавший за время вынужденного поста парень, безуспешно стараясь выглядеть степенно, принялся работать ложкой. Затем пришла очередь котлеты, за нею блинов, причем Федя всякий раз пытался разделить очередное блюдо с товарищем, но получив твердый отказ, вздыхал и принимался за дело. Наконец, с едой было покончено и Будищев расплатился с официантом, щедро наделив того чаевыми[244].

– Это же какие деньжищи! – потрясенно прошептал Шматов.

– Не переживай, – скупо усмехнулся Дмитрий. – Уж поверь, ты мне всё до последней копейки отработаешь!

Тут их общение прервали убедившиеся в сохранности груза железнодорожники.

– Все в порядке, господин юнкер, – почтительно доложил старший из них. – Поскольку у пассажиров претензий нет, мы не станем заявлять на вашего слугу в полицию.

– Благодарю.

– Однако осмелюсь заметить, что его небезопасно оставлять без присмотра.

– Вы правы. Я немедленно куплю ему билет на этот поезд. Надеюсь, места ещё есть?

– Третий класс переполнен, – покачал головой проводник, – да и во втором не протолкнуться.

– Ничего страшного, – остался невозмутимым Будищев. – Пойдемте к кассам, а там что-нибудь придумаем.

– Я вас провожу!

– Буду благодарен.

Как выяснилось, железнодорожник не ошибся. Вагоны третьего класса, предназначенные для разночинного люда, были забиты под завязку. Второй, в котором путешествовала публика рангом повыше, также был занят. Единственные свободные места оказались в первом классе, для которого Шматов, прямо скажем, рылом не вышел, не говоря уж о стоимости билета. Но Дмитрий совершенно невозмутимо оплатил его полную цену, как если бы Фёдор ехал в нём из самого Питера, после чего они поспешили занять свои места. И, как оказалось, вовремя. Начальник станции зазвонил в свой колокол, машинист дал гудок, и пыхтящий как живое существо паровоз медленно стронул с места состав.

Как водится, некоторые пассажиры, увлекшиеся в соответствующих заведениях чаем, пивом или ещё кое-чем покрепче, лишь после гудка осознали, в чем дело, и бросились вслед за понемногу набиравшим скорость составом. В числе последних были и два офицера, едущих в одном с ними вагоне: капитан генерального штаба Недоманский и поручик артиллерии Станкевич. Первый из них, как и Щербак, направлялся в Красноводск, а второй к месту службы в Москву. Большую часть дороги эти два доблестных мужа развлекали себя игрой в карты, а на станции, очевидно, скрепили дружбу некоторым количеством горячительных напитков.

И вот теперь они со всех ног припустили вслед за своим вагоном. Бежать им было не слишком удобно, поскольку приходилось придерживать свои сабли, но тем не менее они не посрамили славы защитников отечества и, хоть не без помощи Будищева и его друга, забрались на подножку.

– Благодарю, господа! – немного отдышавшись, заявил поручик. – Ещё немного и опоздали бы. Дело в том, что негодяй-буфетчик, как видно, почуял в нас состоятельных клиентов и сделал все, чтобы мы задержались.

– Мы сами немного увлеклись, – примирительно отозвался капитан, вытирая пот носовым платком, – успели и ладно!

– Нет уж, опоздай я на поезд, начальнику станции пришлось бы дать мне объяснения… я бы этого так не оставил…

С этими словами они вошли внутрь вагона, и тут стало понятно, что только что помогавший им сесть в поезд мещанин тоже едет в первом классе. Капитану хватило ума или такта промолчать, а вот поручик не выдержал.

– А это ещё что за фигура?

Под «фигурой», разумеется, подразумевался Фёдор, скромно присевший на отведенное ему кресло и с благоговейным изумлением рассматривавший окружающую его роскошь. Заметив внимание офицеров, к которым он со времен действительной службы относился с граничащим со страхом почтением, Шматов тут же вскочил, мгновенно выдав в себе бывшего нижнего чина.

– З-здравия ж-желаю вашим благородиям! – немного заикаясь от волнения, отрапортовал бывший ефрейтор.

– Нет, вы только полюбуйтесь, кто теперь ездит первым классом! – возмутился Станкевич.

– Все, кто может за это заплатить, – с лёгкой иронией отозвался Будищев и, повернувшись к своему однополчанину, махнул рукой, дескать, не парься.

Федя в ответ лишь виновато улыбнулся и вернулся на свое место, оставив господ офицеров в несколько растерянных чувствах. Дело в том, что одной из привилегий офицерского корпуса в России была возможность занимать места в вагонах первого класса, заплатив лишь за второй. Касалось это, разумеется, лишь казенных дорог. И, конечно же, Даманский со Станкевичем воспользовались столь замечательной возможностью, совершенно не ожидая подобного замечания от непонятного флотского.

Следует заметить, что Будищев, будучи кондуктором, занимал промежуточное положение между нижним чином и офицером, и ему, строго говоря, по чину полагался лишь второй класс. Однако господа Барановские щедро снабдили своего компаньона средствами, так что он спокойно мог путешествовать с комфортом, не обращая внимания на размеры прогонных[245].

– Вы очень заботливы по отношению к своему слуге, – с лёгкой иронией в голосе заметил Щербак, когда его сосед вернулся на своё место.

– Считайте нас молочными братьями, – отозвался Будищев, присаживаясь в кресло.

– Что же, это многое объясняет.

– Вот и хорошо.

– Кстати, не успел вам сказать. Графиня Милютина пожелала с вами поговорить.

– Что, прямо сейчас?

– У вас есть возражения?


– Ни одного.

– Тогда пойдемте? Ваш «слуга», кажется, вот-вот заснет и его можно оставить на некоторое время.

– Извольте.

Вагон второго класса, по сравнению с тем, в котором ехали они, оказался куда менее помпезным, но при этом более уютным и каким-то даже домашним. Для пассажиров в нем стояли обитые кожей мягкие диваны, повернутые друг к другу тет-а-тет. Сестры милосердия и их высокопоставленная спутница заняли целиком одно отделение, оградившись от нескромных взглядов занавесками. Узнав о приходе посетителей, они тут же оставили свою покровительницу одну, чтобы те могли без помех переговорить.

– Елизавета Дмитриевна, – церемонно начал доктор, – позвольте представить вам моего соседа. Юнкер флота, Будищев Дмитрий Николаевич!

– Рад знакомству, ваше сиятельство, – вежливо отозвался тот, немного недоумевая, что могло понадобиться от него дочери министра.

Ответом ему был испытующий взгляд графини. Будь он человеком иного склада, такое внимание, возможно, заставило бы его смутиться или ещё как-то выдать своё волнение, но лицо Дмитрия осталось непроницаемым.

– Я много слышала о вас, молодой человек, – начала она приятным голосом.

– Весьма польщен, – нейтрально отозвался юнкер, не зная, что именно та имеет в виду.

– Ваша тётушка очень хвалила вас, – развеяла его сомнения Милютина. – Что же до нашей маленькой Люсии, то она и вовсе полагает вас кем-то вроде античного героя.

– Антонина Дмитриевна очень добра ко мне, – отозвался Будищев.

– А вы оказались очень добры к человеку, которого назвали своим слугой. Почему?

– Видите ли, ваше сия…

– Оставьте титулование, – перебила его Милютина, – я совсем не люблю его.

– Хорошо, Елизавета Дмитриевна. Так вот, как вы, наверное, поняли, он мне вовсе не слуга. Мы были простыми солдатами и служили с ним в одном полку. Вместе попали на войну, где неоднократно оказывались в разных переделках. По нам стреляли, пытались заколоть штыками или зарубить саблями, на что мы, конечно, отвечали тем же самым. Мы с ним больше чем друзья, или даже братья. Я просто не мог не прийти к нему на помощь.

– Почему же вы назвали его слугой?

– Так было проще и быстрее.

– Что же, судя по рассказам Антонины Дмитриевны, это вполне в вашем характере. Вы теперь направляетесь на службу в Каспийскую флотилию?

– Да.

– Значит, нам по пути и мы ещё увидимся.

– У вас есть какое-то дело ко мне?

– Всего доброго, Дмитрий Николаевич! – с нажимом ответила графиня, давая понять, что аудиенция окончена, и с улыбкой обернулась к Щербаку. – Благодарю вас, Александр Викторович.



До появления Николаевской железной дороги, названной так в честь почившего в бозе императора Николая Павловича, самым скоростным средством добраться из Петербурга в Москву был дилижанс. Выбравшие этот вид транспорта путешественники вполне могли добраться в старую столицу из новой за неделю, а если лошади на всех почтовых станциях окажутся хороши, да дорога не подведет, то и за пять дней. И стоить это сомнительное удовольствие, включая дурное питание и ночевки на постоялых дворах, будет почти сто рублей. Сумма немалая!

Совсем иное дело – железная дорога, или как её уже прозвали в народе, чугунка. И времени займет всего сутки, в крайнем случае полтора, и в вагоне тепло, если он, конечно, первого или второго класса, да и цены весьма умеренные. Даже барам и тем в двадцатку станет, а уж простому люду в битком набитых зеленых вагонах, а то и на открытых платформах для совсем уж бедных, и говорить нечего… дешево!

Одна беда, если понесут лошади да перевернется экипаж, то пассажиры в большинстве своем отделаются ушибами, ну разве какой совсем уж неудачник шею сломает, но это редкость. Но вот ежели поезд с рельсов сойдет или на препятствие какое налетит, тут уж кровищи будет больше, чем на иной войне. Но главное, что достанется опять все больше по простонародью.

Известное дело, паровоз – машина шумная, а пуще того – дымная, оттого сразу за ним цепляют багажный вагон, затем почтовый, следующим, если есть, товарный, а уж потом с людьми. И первые конечно же третьего класса, с простонародьем. А чего? Они привычные, могут и потерпеть! Вот второй и первый класс, там да, там публика…

Будищев проснулся в своём вагоне первым, едва колеса сошедшего с рельс паровоза заскрипели по гравийной насыпи. Толчок, сотрясший вагон, подтвердил его догадку, что что-то идет не так, и он мгновенно оказался на ногах. А затем вокруг начался ад.

К счастью, скорость состава была относительно невелика, и он какое-то время продолжал катиться по инерции, постепенно затормаживая. Но потом локомотив всё-таки наскочил на какое-то препятствие, отчего развернулся поперек пути и встал. Но, к несчастью, лишенные жесткого каркаса вагоны продолжили движение и стали нанизываться один на другой. Железнодорожники называют это телескопированием.

Ужасный треск ломаемых конструкций, скрежет железа, крики раненых и умирающих превратили тихую и мирную ночь в земное воплощение чистилища, Но Дмитрию было не до возвышенных аллегорий. Подхватив свой саквояж, он одним ударом выбил окно. Затем с помощью ручной клади поотбивал торчащие тут и там длинные и острые как турецкие сабли осколки стекла, и довольно невежливым толчком разбудил сладко спящего Шматова.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил только что проснувшийся Щербак.

– Крушение, – коротко ответил ему юнкер и сильным толчком отправил своего ещё не проснувшегося толком товарища в темноту ночи.

– Что вы делаете? – изумился непонимающий, что происходит, доктор и тут же полетел следом.

Следующим человеком, покинувшим вагон, был сам Будищев, решивший, что две человеческие жизни, спасенные за одну ночь – вполне достаточно для спасения души даже для такого закоренелого грешника, как он.

Легче всех перенес столь оригинальный способ эвакуации, конечно, Фёдор. По сути, он ещё спал, а потому его мышцы были расслаблены и он мягко скатился по насыпи и лишь потом проснулся и смог ужаснуться увиденному. Врач оказался несколько менее приспособлен к подобной акробатике, но тоже отделался лишь несколькими ушибами. Дмитрий же, хоть и сгруппировался в прыжке и приземлился по всем правилам, вбитым ему когда-то в подкорку сержантами, налетел-таки на какую-то корягу, ободрался до крови, отчего теперь сквозь зубы матерился. Причем многоопытный доктор, прошедший войну, вспоминая впоследствии этот момент, не мог не признать, что никогда прежде не слышал подобных выражений.

Но это было потом, а теперь они с ужасом наблюдали за тем, что творится вокруг. Багажный и почтовый вагоны были разбиты вдребезги, то же касалось и третьего класса, но вот концевым вагонам первого и второго класса, кажется, повезло. Состав почти затормозил и они только что сошли с рельс, но продолжали стоять на насыпи. Казалось даже, что им ничего не угрожает, отчего Щербак, к которому вернулось самообладание, не без юмора в голосе спросил:

– А может, не следовало торопиться покидать наши места?

Но разыгравшаяся перед ними трагедия и не думала завершаться. Два последних вагона несколько раз вздрогнули, затем раздался неприятный скрежет, и они медленно завалились набок, в противоположную от наших героев сторону.