Странное воспоминание

Зайдя в дом Нгао, они оба остановились.

– Желаю вам приятного пути, – сдержано улыбнулся он.

В этот момент в комнату вошла его сестра.

– Ваш чай готов, – сообщила она Жану-Антуану.

– Чай? – обернулся к ней брат.

– Для нашего гостя.

– Нет, у него совсем не осталось времени, – с прежней улыбкой ответил Нгао, поворачиваясь к французу. – Мы же не хотим, чтобы из-за нашего излишнего гостеприимства он не попал домой.

Путь до порта Лондона для Жана-Антуана оказался, как ни странно, куда тяжелее и тоскливее, чем до порта Кале. Вероятно, рвать отношения с родным домом порой намного легче, чем пытаться забрать с собой как можно больше воспоминаний, направляясь туда, где ничего не сможет их оживлять. Другого багажа, если не считать кошелька, подаренного Щенком, у него не было.

В окне кэба показались вздымающиеся к небу мачты и паровые трубы. Сойдя на грязную мостовую, Жан-Антуан оказался посреди сырости и слякоти в непрерывном потоке людей. Порт Лондона встретил француза стремительной работой и плотной темной толчеей, над которой на судна поднимались грузы и доносились крики рабочих. Он с трудом отыскал нужное ему судно и успел сесть на него в последний момент.

На удаляющийся город он смотрел с облегчением, потому что все самое страшное теперь оставалось позади, но сожалел о том, что теперь он направляется туда, где у него совсем нет друзей.

Домой.

Холодные соленые брызги попадали на лицо юноши, пробуждая смутное воспоминание о его первой морской переправе, случившейся однажды туманной ночью на пароме из Кале в Дувр. Для него это событие теперь казалось очень давним. Отголоском из другой жизни. Из Франции он бежал, как трус, но возвращался совсем другим человеком. Глядя вперед, на далекую серую дымку, в которой соединялись небо и море, он не боялся встречи с Францией, а лишь чувствовал в себе толику той уверенности, которую впервые увидел в гордой фигуре разбойника на носу парома.

Жизнь Жана-Антуана Ревельера никогда уже не будет такой, как прежде. Он больше не хотел ни от чего бежать и больше ничего не боялся. Он очень устал, но теперь был готов с вызовом принять все, что готовила ему жизнь. Каким бы безумным и мрачным ни было его путешествие, оно подошло к концу, оставив неизгладимые перемены в характере молодого француза. Его путешествие подошло к концу, но его путь только начинался.

Самым непривычным впечатлением, которое он испытал, оказавшись в ночном Кале, оказалась родная речь, пусть и с северным говором, но все равно звучавшая повсюду.

Вопреки его ожиданиям, Франция несказанно обрадовала Жана-Антуана, а все случившееся в Англии сразу стало чуточку менее реальным. Он был так уверен, спокоен и рад, что даже не придал никакого значения тому, какая скверная здесь стояла погода. К тому же в целом здесь было потеплее, чем в Лондоне. Шел дождь, а ветер обрушивал на сушу большие волны. Все куда-то торопились и передвигались перебежками, а Жан-Антуан вылавливал прохожих и весело улыбаясь, расспрашивал, где не задорого может остановиться на ночь, где купить или арендовать лошадь. Собрав несколько противоречивых советов, он направился по прибрежной улице к первому из возможных мест расположения гостиницы, где надеялся отдохнуть, согреться и плотно поесть. Его приподнятое настроение и холодная погода только обостряли чувство голода.

С первыми вспышками молнии, осветившими промозглую темноту Кале, он заметил, насколько меньше стало вокруг людей. Было уже поздно, в небольших окошках гасли огни. Оказавшись у дверей гостиницы, Жан-Антуан простоял под дождем с четверть часа, но никто не открыл. Снисходительно улыбаясь тому, какой большой проблемой он сам счел бы свое положение еще пару месяцев назад, Жан-Антуан решительно направился в другую сторону, решив, что эта гостиница или переполнена, или уже давно не работает, и тот человек, кто торопливо советовал ему это место, скорее всего, имел ввиду, что сюда напротив идти не нужно.

Углубляясь на юг по прямой темной улочке, Жан-Антуан иногда оглядывался, любуясь завораживающим зрелищем качающихся на волнах мачт в прорези трехэтажных домов. Всполохи иногда освещали ему путь, иногда встречались фонари. Со временем Жан-Антуан заподозрил, что идет не туда, и стал выискивать глазами людей, могущих подсказать направление. К его счастью в следующем переулке он увидел двух мужчин и направился к ним.

Вид этих двоих при ближайшем рассмотрении напомнили Жану-Антуану двух щуплых щюпней из небылицы Чарли о том, как его ограбили во Франции. Они явно не отличались изысканными манерами, оба были худые и долговязые, а одежда висела на них словно с чужого плеча. Однако перстни, блеснувшие из темноты на их пальцах, по мнению Жана-Антуана, свидетельствовали все же о некотором достатке, поэтому он сразу решил, что разговор у них быстро сложится.

Они тоже увидели его и тоже хорошо рассмотрели, отметив новый сюртук, который Жану-Антуану когда-то подарила Эйлин.

– Добрый вечер, господа! – кивнул им Жан-Антуан.

Эти двое переглянулись и почтительно склонили головы.

– Добрый не доброй, но мы тоже рады вас видеть, – прохрипел один из них. – Чего изволите, сударь?

– Не подскажите ли, правильно ли я иду? Я только приплыл в Кале и ищу гостиницу, чтобы переждать эту ненастную ночь, прежде чем продолжить путь.

Оба переглянулись, один другому кивнул, чтобы второй ответил.

– А чего ж не подсказать-то! – выйдя из переулка, согласился второй. – Там ваша гостиница, как раз на улице, которой оканчивается этот проулочек.

– Да, мы и сами как бы… постояльцы, – хрипло гоготнув, добавил первый.

– Правда? Очень хорошо, – оживился Жан-Антуан. – Так мне туда?

Он указал между ними.

– Да, совершенно верно. Мы вас проводим, – второй положил руку Жану-Антуану на плечо и повел его в проулок.

– Ну, раз тут близко, уверен, я и сам дойду, – убирая его руку, ответил Жан-Антуан.

– Ну, сам, так сам! – бодро откликнулся первый и развернулся в проулок, беря в руки что-то до этого момента, прислонявшееся к стене дома. – Братец, оставь парня, отойди-ка в сторону.

Не успел Жан-Антуан ничего понять, как его по голове огрела лопата, оставив на ухе грязный след. Жар и треск прокатились по всему его существу, оставляя сознание на сужающемся островке существования. Он не почувствовал, как упал, но увидел, что оказался на земле. Два щуплых щюпня, отбросив лопату, торопливо затащили его в переулок, стали стаскивать с него обувь и рыться в карманах. Потом его перевернули лицом в землю, снимая сюртук, и обратно на спину, стаскивая сюртук окончательно. Вспышки молнии становились все тусклее и тусклее, а улица все отдалялась наверх, словно он проваливался в грунт посреди этих двух домов, пока окончательно не потерял связь с происходящим.



– Врач сказал, он еще не приходил в себя.

– Бедняга! Сколько парню довелось пережить.

– Это моя вина, нужно было с ним помягче.

– Бросьте этот учтивый вздор! Если бы вы с ним были помягче, дома его все равно ждал бы такой серьезный разговор, что он вероятнее всего в отчаянии решился бы на аналогичный шаг.


– На что нас только ни толкает наша юность.

– Спасибо, что продолжали искать его, Франсуа.

– Это мой долг, я оказался в ответе за все произошедшее.

– Я это понимаю, но другой на вашем месте мог этого не делать.

– Кажется, он приходит в себя.

Голоса, зазвучавшие где-то настолько близко, что ему становилось больно, стали первым признаком его возвращения к жизни. Открыв глаза, Жан-Антуан ничего не смог узнать. Все было ослепительное, слепленное, помноженное и неправильное. Настолько странное, что он даже не стал задумываться над тем, как все таким стало. Он сразу понял, что что-то не так с его глазами. Но причин беспокоиться он не нашел, поскольку пестрое смешение форм и повторяющихся контуров быстро приходило в прежнее состояние, таяло и делилось на отдаленно знакомые очертания. Помещение пусть и оставалось светлым хорошо освещенным до рези в глазах, оно хотя бы приобретало черты реальности.

– Жан-Антуан, – позвал знакомый голос. – Ты меня слышишь?

Над постелью юноши стояли два человека. Молодой с гордой статью чуть поодаль, пристально рассматривающий его, и седовласый с вытянутым благородным лицом, исполненным тревоги и надежды.

– А где… где Эйлин? – прошептал Жан-Антуан, обнаружив, что его горло и язык напрочь высохли.

– Что он говорит? – спросил молодой.

– Назвал чье-то имя, – смешавшись, ответил мужчина, стоявший ближе и вновь обратился к Жану-Антуану. – Сынок, кто такая Эйлин?

Ответный вопрос показался юноше крайне странным. Во-первых, потому что отвечать вопросом на вопрос было в соответствии с его представлениями не вежливо, а во-вторых, потому что он сам затруднялся касательно этого имени и не мог бы ответить сразу.

– Я… я не знаю, – потерянно ответил Жан-Антуан.

– Должно быть, медсестра, – предположил молодой мужчина.

– Я не знаю, – вновь проговорил Жан-Антуан, поняв, что не может найти в памяти ничего, что связывало бы его с этим именем.

Затем к нему стала возвращаться память о чем-то более существенном, и лица, обращенные к нему, постепенно стали узнаваться.

– Отец? – неуверенно проговорил юноша.

– Да, это я, – обрадовался старший Ревельер и крепко сжал руку сына в своих руках. – Как ты себя чувствуешь?

– Я? Нормально. Да все хорошо, даже! Только вот, кажется, повязка давит, и лоб чешется.

Жан-Антуан потянулся к голове, но отец его остановил.

– Не трогай, сынок, там свежие швы.

– Швы? А что случилось? – он стал искать ответа в лицах своих посетителей, но на них увидел только замешательство. Теперь он узнал молодого мужчину, это был племянник генерала Жарди, Франсуа Моно Людо.

– Вообще-то мы думали, вы нам расскажете, – сказал Франсуа. – Как вас угораздило сбежать?

– Сбежать? – ужаснулся Жан-Антуан.

– Да, это хорошо еще, что вы оказались в Кале, где у нас живет много друзей, – с облегчением сказал Франсуа.

– В Кале? – рывком поднялся Жан-Антуан.

– Разумеется.

– Что мы здесь делаем, отец? Я домой хочу!

– Но если так, не проще ли было самому вернуться? – удивился Франсуа.

– Позвольте! Вы сами все куда-то подевались, совершенно забыв обо мне. Я шел следом за вами, вы разговаривали о зайцах и… помолвке, – вдруг как-то безрадостно вспомнил он, – потом ваши голоса стали стихать и… кажется, потом я упал в какую-то яму. Какой ужас! Я провел там, наверное, неизвестно сколько времени!

– В яму? В лесу? – переспросил Франсуа и посмотрел на старшего Ревельера. – О чем он говорит, не пойму. А вы понимаете, Роббер?

Отец Жана-Антуана какое-то время, сдвинув брови, вглядывался в лицо сына, потом живо поднял голову и повернулся к Франсуа.

– Кажется, я знаю, в чем дело! Отойдемте.

Ревельер взял Франсуа под руку и отвел в сторону, потом заговорил полушепотом. Жан-Антуан мог расслышать лишь отдельные слова:

– Вероятно… он думает… на охоте… поэтому для него… как будто ничего и не было… Он ошибся, да, но… сама судьба… второй шанс… Мы не можем… отказать… целая жизнь впереди… нам придется… милосердие…

Очевидно, разговор был очень важным, при этом совершенно непонятным для юноши. В стороне они говорили еще долго, но Жан-Антуан их уже не слушал. Он осматривал общую палату, когда в открытых дверях, в свете утреннего солнца, заливающего больничный коридор, увидел Полин, приехавшую вместе с Франсуа и отцом Жана-Антуана.

Сначала его сердце забилось, он разволновался, а потом рассмотрел ее так, словно видел впервые. Ее светлые волосы золотились на широкой спине, а покатые плечи и пухленькие локотки казались еще круглее из-за нового бледно-голубого платья. Глаза с густыми ресницами блестели из-за круглых розовых щек. Она нетерпеливо и с толикой волнения перебирала коротенькими пальчиками, время от времени покусывая ноготки. Она была в точности такой, какой он ее запомнил. И все же, что-то изменилось. И скорее, не в ней, а в нем самом.

Глядя на Полин, суетящуюся в коридоре, неуклюже пытающуюся пропустить хрупкую худенькую медсестру, Жан-Антуан с какой-то светлой теплотой понял, что больше не переживает из-за ее помолвки с Франсуа.