Странная погода
Часть 47 из 63 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
К столикам пристроилась очередь человек в двадцать. Не знаю, почему я в нее встала. Может, вызывающий голод запах подействовал, или, может, подумала, что смогу присмотреть тут местечко для Йоланды и ее матери. Может, просто надеялась, что Марк ДеСпот утратит ко мне интерес и перестанет меня преследовать, когда я буду в окружении большой толпы народа. Он все еще был там, делая вид, что не смотрит на меня, но вертелся неподалеку.
Дождавшись своей очереди, подошла к столику, стоявшая за ним высокая нескладная девица в большущих очках и красной блузке «Стэплз» спросила:
– Вы ищете кого-нибудь или кого-то привезли? – Перед ней стояли новенькие папки для документов и целый мешок всяких бирок.
– Пока ни то ни другое. А какова процедура?
– «Стэплз» пометит биркой ваших близких и задокументирует их местонахождение на поле для последующих обращений. Если у вас есть карточка постоянного покупателя «Стэплз», мы даже сообщим вам по электронной почте всю информацию о похоронах. Все это бесплатно, мы просто демонстрируем свою приверженность восстановлению района Большого Боулдера объединенными усилиями местных волонтеров и фирмы «Стэплз» с ее превосходной продукцией и услугами. – Слова эти она выговорила заученно-монотонно, словно в забытьи.
– Возможно, мне понадобится привезти сюда свою подругу и ее мать. Я еще не знаю. Тащить-то далековато было бы.
– Мы организуем и подвоз, только это может занять дня три-четыре.
– А к тому времени место-то на этом поле вообще останется? – спросила я.
Девица кивнула:
– Да, непременно. Первая волна похорон у нас в час дня. Пройдут панихиды шести различных вероисповеданий, а ресторанная сеть «Сизлер» обеспечит питание. – Она указала на другие грузовики, стоявшие в воротах и наполненные грязью и камнями. – После того, как мы их всех укроем, боюсь, необходимо будет погребать следующую партию поверх них. Надеемся, сумеем управиться по трое на участок.
– Я подумаю, – сказала я. Она кивнула, а потом стоявший рядом с нею подросток спросил, мне большую пышку-фри или яичный маффин, добавив, что «Макдоналдс» желает выразить свою скорбь от моей утраты. Это был конец света, но и на пути в небытие всегда отыщется забегаловка, чтобы перекусить.
Верняк, то было благом для них всех, заниматься тем, чем они занимались, помогать людям отправлять на вечный покой своих близких, устраивать так, чтоб все наверняка были накормлены. Когда с небес сыплется дождь из иголок, весьма быстро познаешь, что́ из культуры держится крепче всего. Одно американцы делают здорово – устраивают конвейерные линии. И двадцати четырех часов не прошло, как несколько тысяч человек были искрошены в куски падающими иглами, а мы уже хороним своих мертвых со всей эффективностью паковки еды навынос с игрушками.
Я выбралась оттуда, набросившись на пышки. Вы, может, подумаете, что невозможно сохранить аппетит, прошагав мимо ковра из мертвых тел в сотню ярдов длиной, однако довольно быстро передний план становится задником. Любой бесконечно повторяемый узор в конечном счете обратится в обои, будь то цветочки или трупы.
Покончив с пышками, я слизала весь вкусный жир со своих пальцев и ополовинила бутылку воды, торопясь смыть привкус соли во рту. К тому времени я уже порой краем глаза замечала легкие искорки и вспышки света, возможно, это солнце играло в валявшихся повсюду иголках, или, может, просто от головокружения. Не было похоже на то, что я достаточно много прошагала, чтобы впасть в обморочное состояние, зато у меня была долгая, беспокойная ночь.
Я недалеко ушла, когда опять заметила Марка ДеСпота, державшегося примерно в квартале от меня. Он упорно смотрел в сторону и вел себя так, будто его и впрямь интересовало футбольное поле, только я-то понимала: он все еще идет по мою душу. На углу я вильнула в сторону, к кафе, словно бы мне, может, латте захотелось, чтобы пышки запить. Дверь, разумеется, была на замке: любая дура сообразила б, что кафешка не работает, – но я налегала на ручку, будто ждала чего-то другого. Я пялилась в затемненное стекло, будто за ним было на кого пялиться. Вообще-то свет не горел, а на двери была приклеена бумажка: «ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ КОНЦА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО». Однако я воздела большие пальцы и кивнула, будто кто-то посоветовал мне воспользоваться боковым входом.
Скользнула за угол дома и со всех ног припустила, насколько мои говнодавы позволяли. По другую сторону кафешки был приличный кусок парковки с тысячью кристаллических иголок, сверкающих и излучающих сияние. Так и казалось, будто перед продуктовым супермаркетом свалили все сокровища Аладдина.
Я пробежала с половину парковки, потом присела на корточки за чьей-то «Киа» виноградного цвета. Я следила за кафешкой в зазор между шасси и асфальтом. И, верняк, вскоре из-за угла вышел Марк ДеСпот, поглядывая туда-сюда: за мной охотился. Потом он глянул через плечо, будто бы кто-то следовал за ним. С минуту поколебавшись, он развернулся и пошел обратно туда, откуда вышел.
Я сидела и вела счет: раз Миссисипи, два Миссисипи, – пока до ста не дошла. Встала и пошла хрустеть по стоянке до Бэйзлайн-роуд и дальше до въезда на автотрассы.
Я полагала, что въезд перегорожен, но въезд был полностью свободен, если не считать маленькой легковушки, которая отчего-то загорелась и выгорела до самой рамы. Выйдя на трассу, я с первого взгляда поняла, что ничто не помешает мне дойти до самого Денвера, если следовать прерывистой желтой линии разметки. Когда выпал дождь, было десять утра солнечного августовского понедельника. На трассе машины мчали под семьдесят[102], когда разразилась гроза. Должно быть, это было похоже на езду сквозь заградительный зенитный огонь. Я видела черный «Корвет», ободранный дочиста, всю крышу смяло назад, красные кожаные сиденья внутри сложились в гамбургер. Взглянув еще раз, я увидела, что кожа вовсе не была красной. Сиденья были белыми, в красный их окрасило то, что случилось с людьми, сидевшими на них.
Вдоль заставы, где взималась плата за проезд по трассе, бродили и другие люди, искавшие, что бы поиметь с обломков. Одна средних лет дама тянула магазинную тележку. Я видела, как она остановилась возле «Мерседеса» и прошуровала бардачок. Даме было лет сорок, ее седеющие волосы покрывал розовый цветастый платочек – на вид опрятная дама, воплощенная мамаша из родительского комитета. Она рылась в чьем-то окровавленном кошельке, нашла несколько купюр, серебряный браслет и диск «Пятидесяти оттенков свободы», который бросила в свою тележку, прежде чем отправиться дальше.
В миле от того места я тайком следила за группой мужчин в оранжевых комбинезонах, занятых каким-то делом. Было далеко, и не видно, чем именно.
Что сказать, утро было приятным для прогулки, если не утруждать себя раздумьями обо всех мертвяках, измельченных на кусочки в своих машинах. У меня в телефоне осталось 25 % зарядки, однако я до того жаждала услышать голос другого человека, что вставила себе наушники, чтоб какие-нибудь новости поймать.
Поэтому я и не слышала, как они подобрались ко мне – товарищи-сектанты. Потому они меня и схватили.
В новостях я услышала о предварительных свидетельствах того, что террористы, устроившие дождь из иголок, возможно, действовали из района в окрестностях Черного моря. Базировавшаяся в том регионе компания ранее демонстрировала реагент, способный быстро произвести синтетический фульгурит в лабораторных условиях. Президент ринулся в «Твиттер», грозя «БИБЛЕЙСКИМ ОТВЕТОМ!» и «СВЯЩЕННОЙ ВОЙНОЙ», и поклялся, что исламисты вот-вот на себе почувствуют, что значит «КОЛЬ ХЛЯБИ РАЗВЕРЗНУТСЯ, ТАК ГРАДОМ ПОБЬЕТ!!!». Он заявил, что мы оросим их своим собственным дождиком – вполне скоро, только будет он из осколочных авиабомб, а не из горстки жалких бабских кристаллических иголок.
Затем рассказали про яростный ливень из иголок в Пуэбло, который изрешетил хранилища природного газа и вызвал взрыв до того чудовищный, что его зарегистрировали как землетрясение в Колорадо-Спрингс. Говорили о пламени, поглотившем половину города, а пожарные машины не могли приблизиться, чтобы сразиться с огнем, из-за того, что все дороги оказались утыканы иголками. Метеоролог заявил, что кристаллические острия в Пуэбло были больше тех, что выпали в Денвере, а некоторые остроконечники были с его большой палец. Инженер-химик только собирался пуститься в объяснения, что это означает, только я их не услышала, потому что в этот момент кто-то долбанул меня по башке.
Я рухнула так быстро, что и не помню, как о землю ударилась. Меня не вырубили. Больше походило на то, как в доме мигает электричество. Произошло небольшое умственное помрачение, и, когда голова прояснилась, я уже была на четырех конечностях и звезды стояли в глазах. Это не оборот речи, я имею в виду – буквально. Я смотрела вниз на медный диск размером с блюдце с вытравленными на нем созвездиями, один край которого золотила моя кровь.
Детки кометы подходили со стороны заставы, быстро пробираясь в своих балахонах из фольги в стоявшей по пояс белесой траве. То была та самая троица, что паковала м-ра Уолдмэна. Малый, напоминавший Христа, запустил своей астролябией мне в голову. Двое других, сняв с шей свои астролябии, на весь мах руки раскручивали их над головами. Раскрученные золотые медальоны гудели, как пара диджериду[103].
При падении я порезала руки и колени. Дорога была устлана сверкающими жалами. Я тронула голову возле макушки – и перед глазами полыхнуло синим цветом. Почувствовала, как глубоко во мне пульсирует боль, будто мне железнодорожный костыль в мозг забили. Когда вновь вернулось зрение, то на правой руке мне виделось десять пальцев вместо пяти – и все мокрые от крови. Один наушник по-прежнему торчал у меня в ухе, и я слышала, как кто-то вещал новости каким-то странным, как под водой, низким голосом:
– Вы пэаросто нье пэааверииите, что ньеебо способнэа упаасть на вэааас, но преадстаавьте чэтооо? Оно пэадааает сейччччч…
Я не могла сообразить, зачем они затеяли драку со мной, и вовсе не желала приставать к ним с расспросами. Сгребла себя в кучу и попыталась бежать, только я была как пьяная, да и от удара по голове меня мотало. Шатнулась туда, шатнулась сюда, а потом еще один кометный клоун засадил мне своей астролябией в поясницу. Все равно как ножом пырнули. Колени подогнулись, и я опять упала. Сначала лицом ударилась и весь подбородок себе истыкала фульгуритовыми булавками. По счастью, к тому времени я доковыляла до края дороги, а потому шлепнулась в густую траву, вместо твердого асфальта, и скатилась на несколько шагов вниз по насыпи.
Чувствовала себя, как в моем представлении должна чувствовать себя гусеница, когда она укрывается в пушистый саван своего кокона. Я слышала, я немного видела (хотя все было как в густом тумане и не в фокусе) – но не чувствовала частей тела, они будто онемели и лишились костей. Все мысли из меня выбило. Я даже того, что можно назвать болью, не ощущала. Мне чувств недоставало, чтобы чувствовать боль.
Молодцы окружили меня толпой. Я видела и то, что было за их спинами. Свара привлекала внимание мамаши из родительского комитета, толкавшей свою магазинную тележку. Она крутила головой, высматривая, что происходит, выражение лица выдавало ее нервозность, но и возбуждение тоже.
Толстяк заметил, что она любопытствует, и прошипел:
– От блин, от дерьмо, не надо было устраивать это прямо здесь, Шон, где люди могут увидеть…
– Заткнись, Пэт[104], – прикрикнул похожий на Христа. Верняк, толстяка Лепёхой прозвали. В жизни своей ни одного Пэта не видела, больше похожего на лепёху.
Шон (Христос в балахоне из фольги) поднял взгляд с насыпи на мамашу из родительского комитета.
– Это для ее же блага, – сказал он. – Она сумасшедшая. Мы забираем ее домой приглядывать за ней. Верно, Рэнди?[105]
Черный молодец с «пегой кожей» усиленно закивал:
– Она такой становится, когда лекарства не принимает. Думает, все за ней гонятся!
– Вообразить не могу, откуда у нее такое представление, – проговорила мамаша.
– Не хотите себе ее айфон? – зло рубанул Рэнди. Голос у него был тревожный, недовольный. Он поднял из грязи мой телефон, отер его и протянул ей. – Он новый.
– Седьмой?
– Седьмой с плюсом! Берите. Просто нам никаких неприятностей не нужно.
– Это точно, – подтвердил Шон. – Мы делаем то, что для нее лучше… и для нас. Точно так же, как вы делаете то, что для вас лучше… пусть даже полиция и может расценить это по-иному. Какой-нибудь коп может подумать, что вы мародерствуете, когда на самом деле вы просто выживаете, ведь так?
Мамаша насторожилась, насупилась.
– Люди, у кого я беру, жаловаться не станут.
– Точно, не станут. И эта девчонка умственно немощна и истерична, она нуждается, чтоб семья за ней присматривала. Однако некоторые могут сказать, будто мы совершаем надругательство, таким образом затаскивая ее обратно домой. Проще всего заниматься своими делами, вы так не думаете?
Какое-то время мамаша не отвечала, но и с телефона в руке Рэнди глаз не сводила.
– Мне всегда хотелось попробовать аппарат побольше. Только я спорить готова, что вам его не разблокировать.
– Спорим, что сможем. Этот аппарат блокируется отпечатком пальца, – сказа Шон.
Он кивнул Рэнди, тот наклонился, схватил меня за руку и прижал к сенсору мой большой палец. Послышался щелчок: телефон разблокировался.
Рэнди бросил его мамаше, та поймала его обеими руками. Нервным, прерывистым голосом Рэнди дал совет:
– Вам нужно защиту переустановить, прямо сразу, пока он обратно себя не заблокирует.
– Приятного пользования, – сказал Шон. – Думайте не как все… мы так и делаем!
– Это мне понятно. – Мамаша засмеялась. – Позаботьтесь о бедняжке. – И, развернувшись, она отчалила, играясь с моим телефоном.
У меня все внутри перевернулось от мысли, что я потеряла его. В нем хранились все эсэмэски от Йоланды. Бывало, она присылала фотографии неба, огромных голубых небес Запада с маленькими клубочками белых облачков и писала: «Облачко посредине – мой домашний единорог». Или: «То облачко над горами – это ты, прячущаяся под простыней». Раз она прислала мне фото горного озерца, облако отражалось в нем, как в зеркале шириной в милю, и отстукала: «хочу держать тебя, как вода держит небо».
Видеть, как эта баба уходит с моим телефоном, было куда больнее, чем иметь на плечах голову, пробитую астролябией. Было похоже на то, как еще раз всю Йоланду обернуть в саван.
Рэнди, Пэт и Шон смотрели, как она уходит, пугаными, жульническими глазами. Вы в жизни не видели шайки более чокнутых проныр. Я собралась шевельнуться (подняться на четыре точки), и сама мысль о таком усилии исторгла из меня нечто среднее между рыданием и стоном. Это вернуло их внимание ко мне. Опять они окружили меня.
– Знаете, что было бы лучше всего, парни? Парни? – заговорил Пэт. Он был из тех пухлых, задыхающихся мальчиков, которые всегда говорят то, что никто не слушает. – Парни? По-моему, легче всего было прибить эту суку. Можем вбить ей иголку в макушку. Никто никогда не узнает, что она не под дождем сдохла.
– «Искатели» бы вызнали, – сказал Шон. – «Искатели» бы разглядели убийцу у тебя в мозгу и довели бы объем твоей энергии до полного падения и растворения во всех других, кто не готов.
Или нечто в этом духе. Я никогда не стремилась понимать ни их птичий язык, ни их чокнутые идеи. По-моему, «Искатели» – это нечто вроде высшего разума? А душа твоя, полагаю, – это твой объем энергии? Трудно поверить, что кто-то мог впихнуть себе в мозги рассказанную Старшим Бентом третьесортную историю из комиксов про всяческие межгалактические глупости, однако если содрать балахоны из фольги, то под ними окажется верование, не слишком-то отличающееся от большинства других организованных религий. Все они об одном: приготовлении к оставлению мира сего ради чего-то лучшего, – однако только если ты член клана, следуешь его неукоснительным правилам и никогда не забываешь о своем месте под властью любого чудика, избравшего себя папой, главным имамом или космическим пророком.
– Нам не об одних «Искателях» приходится волноваться, – заявил Рэнди и утер ладонью под носом, хлюпнув. – Она оттащила Йоланду и мать Йоланды в дом на той стороне улицы. Знаете, где мальчишка-вампир живет.
– Ну да, дом Блейков, – кивнул Шон. – Чего о них-то волноваться?
– Ну, думаешь, эта женщина не удивится, если больше никогда не получит весточки от Ханисакл? Спорим, она ждет ее подтверждений.
– Если Урсула Блейк и ее маленький гаденыш окажутся проблемой, тогда мы с ними поступим так же, как поступим с нею, – сказал Шон. – Вряд ли нам надо волноваться из-за того, что нас заметут. Человечество вымрет еще до конца года. Нет в мире такой тюрьмы, которая удержала бы нас, ребята. У нас есть туннель для бегства, который тянется до самого седьмого измерения!
Забавно: миру всегда удается вдохнуть в тебя уверенность, даже когда на все сто уверен, что свободен и не попался ему на крючок. После того как я обернула Йоланду и попрощалась с ней, меня, казалось, отключили от эмоциональной сети, которая держит многих в тонусе – день вкл., день выкл. Я была похожа на какую-то электросхему, которую вытолкнуло из большой славно жужжащей машины человеческого общества. Я ни у кого не служила, я ничего не решала, не могла я взять на себя никаких полезных обязанностей. Без Йоланды я была никому не нужной железякой.
Потом Шон заговорил, как разделаться с Урсулой и Темплтоном (с теми, кто приютил меня в своем доме, когда я была в шоке, накормил, обласкал), и меня пробила тошнотворная нервная дрожь тревоги, которая наконец-то придала хоть какую-то силу моему телу. Не настолько, чтоб она обернулась для меня пользой, заметьте. Попробовала подняться на руки и на колени, и Шон пнул меня сапогом в задницу, вновь припечатав лицом к земле. Пока лежала с ноздрями, полными пыли, и грудью, утыканной иглами, до меня дошло: если с Урсулой и ее сыном что-то случится по моей вине, я не смогу этого вынести.
– Ага, эт точно, Шон! Большая Вспышка грядет! – воскликнул Рэнди. – Через десять недель Урсула Блейк, ее щенок, Ханисакл… все они будут дохлым мясом, как и все дезорганизованные, а мы останемся с «Искателями»!
– Учась, как сделать вселенную нашей собственной, – шептал Пэт, благоговейно понизив голос.
– Итак… итак, что мы решаем? – произнес Рэнди, облизывая сухие губы языком, шершавым, как наждак. – Гвоздим ее?
– Нет. Получше. Спасем ее, – молвил Шон. – Отнесем ее Старшому Бенту и разыграем пробуждение. Давайте. А ну-ка, завернем ее.
Из рюкзака он вытащил здоровый квадратный сверток той морщинистой, похожей на фольгу ткани и расстелил ее на земле рядом со мной. Двое других молодцов завернули меня в нее, будто ковер скатали. Я пыталась брыкаться. Увы, была слишком слаба, чтоб в приличную драку лезть, и в одну минуту они укатали меня, плотно прижав руки по швам, эта блестящая прочная ткань спеленала меня от коленок до горла. Шон, опустившись на одно колено с рулоном черной изоляционной ленты, покрепче обвязывал мой серебристый покров вокруг меня, улучив минуту, я плюнула ему в глаз.
Его передернуло. Пэт завопил:
– Мерзота!
Дождавшись своей очереди, подошла к столику, стоявшая за ним высокая нескладная девица в большущих очках и красной блузке «Стэплз» спросила:
– Вы ищете кого-нибудь или кого-то привезли? – Перед ней стояли новенькие папки для документов и целый мешок всяких бирок.
– Пока ни то ни другое. А какова процедура?
– «Стэплз» пометит биркой ваших близких и задокументирует их местонахождение на поле для последующих обращений. Если у вас есть карточка постоянного покупателя «Стэплз», мы даже сообщим вам по электронной почте всю информацию о похоронах. Все это бесплатно, мы просто демонстрируем свою приверженность восстановлению района Большого Боулдера объединенными усилиями местных волонтеров и фирмы «Стэплз» с ее превосходной продукцией и услугами. – Слова эти она выговорила заученно-монотонно, словно в забытьи.
– Возможно, мне понадобится привезти сюда свою подругу и ее мать. Я еще не знаю. Тащить-то далековато было бы.
– Мы организуем и подвоз, только это может занять дня три-четыре.
– А к тому времени место-то на этом поле вообще останется? – спросила я.
Девица кивнула:
– Да, непременно. Первая волна похорон у нас в час дня. Пройдут панихиды шести различных вероисповеданий, а ресторанная сеть «Сизлер» обеспечит питание. – Она указала на другие грузовики, стоявшие в воротах и наполненные грязью и камнями. – После того, как мы их всех укроем, боюсь, необходимо будет погребать следующую партию поверх них. Надеемся, сумеем управиться по трое на участок.
– Я подумаю, – сказала я. Она кивнула, а потом стоявший рядом с нею подросток спросил, мне большую пышку-фри или яичный маффин, добавив, что «Макдоналдс» желает выразить свою скорбь от моей утраты. Это был конец света, но и на пути в небытие всегда отыщется забегаловка, чтобы перекусить.
Верняк, то было благом для них всех, заниматься тем, чем они занимались, помогать людям отправлять на вечный покой своих близких, устраивать так, чтоб все наверняка были накормлены. Когда с небес сыплется дождь из иголок, весьма быстро познаешь, что́ из культуры держится крепче всего. Одно американцы делают здорово – устраивают конвейерные линии. И двадцати четырех часов не прошло, как несколько тысяч человек были искрошены в куски падающими иглами, а мы уже хороним своих мертвых со всей эффективностью паковки еды навынос с игрушками.
Я выбралась оттуда, набросившись на пышки. Вы, может, подумаете, что невозможно сохранить аппетит, прошагав мимо ковра из мертвых тел в сотню ярдов длиной, однако довольно быстро передний план становится задником. Любой бесконечно повторяемый узор в конечном счете обратится в обои, будь то цветочки или трупы.
Покончив с пышками, я слизала весь вкусный жир со своих пальцев и ополовинила бутылку воды, торопясь смыть привкус соли во рту. К тому времени я уже порой краем глаза замечала легкие искорки и вспышки света, возможно, это солнце играло в валявшихся повсюду иголках, или, может, просто от головокружения. Не было похоже на то, что я достаточно много прошагала, чтобы впасть в обморочное состояние, зато у меня была долгая, беспокойная ночь.
Я недалеко ушла, когда опять заметила Марка ДеСпота, державшегося примерно в квартале от меня. Он упорно смотрел в сторону и вел себя так, будто его и впрямь интересовало футбольное поле, только я-то понимала: он все еще идет по мою душу. На углу я вильнула в сторону, к кафе, словно бы мне, может, латте захотелось, чтобы пышки запить. Дверь, разумеется, была на замке: любая дура сообразила б, что кафешка не работает, – но я налегала на ручку, будто ждала чего-то другого. Я пялилась в затемненное стекло, будто за ним было на кого пялиться. Вообще-то свет не горел, а на двери была приклеена бумажка: «ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ КОНЦА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО». Однако я воздела большие пальцы и кивнула, будто кто-то посоветовал мне воспользоваться боковым входом.
Скользнула за угол дома и со всех ног припустила, насколько мои говнодавы позволяли. По другую сторону кафешки был приличный кусок парковки с тысячью кристаллических иголок, сверкающих и излучающих сияние. Так и казалось, будто перед продуктовым супермаркетом свалили все сокровища Аладдина.
Я пробежала с половину парковки, потом присела на корточки за чьей-то «Киа» виноградного цвета. Я следила за кафешкой в зазор между шасси и асфальтом. И, верняк, вскоре из-за угла вышел Марк ДеСпот, поглядывая туда-сюда: за мной охотился. Потом он глянул через плечо, будто бы кто-то следовал за ним. С минуту поколебавшись, он развернулся и пошел обратно туда, откуда вышел.
Я сидела и вела счет: раз Миссисипи, два Миссисипи, – пока до ста не дошла. Встала и пошла хрустеть по стоянке до Бэйзлайн-роуд и дальше до въезда на автотрассы.
Я полагала, что въезд перегорожен, но въезд был полностью свободен, если не считать маленькой легковушки, которая отчего-то загорелась и выгорела до самой рамы. Выйдя на трассу, я с первого взгляда поняла, что ничто не помешает мне дойти до самого Денвера, если следовать прерывистой желтой линии разметки. Когда выпал дождь, было десять утра солнечного августовского понедельника. На трассе машины мчали под семьдесят[102], когда разразилась гроза. Должно быть, это было похоже на езду сквозь заградительный зенитный огонь. Я видела черный «Корвет», ободранный дочиста, всю крышу смяло назад, красные кожаные сиденья внутри сложились в гамбургер. Взглянув еще раз, я увидела, что кожа вовсе не была красной. Сиденья были белыми, в красный их окрасило то, что случилось с людьми, сидевшими на них.
Вдоль заставы, где взималась плата за проезд по трассе, бродили и другие люди, искавшие, что бы поиметь с обломков. Одна средних лет дама тянула магазинную тележку. Я видела, как она остановилась возле «Мерседеса» и прошуровала бардачок. Даме было лет сорок, ее седеющие волосы покрывал розовый цветастый платочек – на вид опрятная дама, воплощенная мамаша из родительского комитета. Она рылась в чьем-то окровавленном кошельке, нашла несколько купюр, серебряный браслет и диск «Пятидесяти оттенков свободы», который бросила в свою тележку, прежде чем отправиться дальше.
В миле от того места я тайком следила за группой мужчин в оранжевых комбинезонах, занятых каким-то делом. Было далеко, и не видно, чем именно.
Что сказать, утро было приятным для прогулки, если не утруждать себя раздумьями обо всех мертвяках, измельченных на кусочки в своих машинах. У меня в телефоне осталось 25 % зарядки, однако я до того жаждала услышать голос другого человека, что вставила себе наушники, чтоб какие-нибудь новости поймать.
Поэтому я и не слышала, как они подобрались ко мне – товарищи-сектанты. Потому они меня и схватили.
В новостях я услышала о предварительных свидетельствах того, что террористы, устроившие дождь из иголок, возможно, действовали из района в окрестностях Черного моря. Базировавшаяся в том регионе компания ранее демонстрировала реагент, способный быстро произвести синтетический фульгурит в лабораторных условиях. Президент ринулся в «Твиттер», грозя «БИБЛЕЙСКИМ ОТВЕТОМ!» и «СВЯЩЕННОЙ ВОЙНОЙ», и поклялся, что исламисты вот-вот на себе почувствуют, что значит «КОЛЬ ХЛЯБИ РАЗВЕРЗНУТСЯ, ТАК ГРАДОМ ПОБЬЕТ!!!». Он заявил, что мы оросим их своим собственным дождиком – вполне скоро, только будет он из осколочных авиабомб, а не из горстки жалких бабских кристаллических иголок.
Затем рассказали про яростный ливень из иголок в Пуэбло, который изрешетил хранилища природного газа и вызвал взрыв до того чудовищный, что его зарегистрировали как землетрясение в Колорадо-Спрингс. Говорили о пламени, поглотившем половину города, а пожарные машины не могли приблизиться, чтобы сразиться с огнем, из-за того, что все дороги оказались утыканы иголками. Метеоролог заявил, что кристаллические острия в Пуэбло были больше тех, что выпали в Денвере, а некоторые остроконечники были с его большой палец. Инженер-химик только собирался пуститься в объяснения, что это означает, только я их не услышала, потому что в этот момент кто-то долбанул меня по башке.
Я рухнула так быстро, что и не помню, как о землю ударилась. Меня не вырубили. Больше походило на то, как в доме мигает электричество. Произошло небольшое умственное помрачение, и, когда голова прояснилась, я уже была на четырех конечностях и звезды стояли в глазах. Это не оборот речи, я имею в виду – буквально. Я смотрела вниз на медный диск размером с блюдце с вытравленными на нем созвездиями, один край которого золотила моя кровь.
Детки кометы подходили со стороны заставы, быстро пробираясь в своих балахонах из фольги в стоявшей по пояс белесой траве. То была та самая троица, что паковала м-ра Уолдмэна. Малый, напоминавший Христа, запустил своей астролябией мне в голову. Двое других, сняв с шей свои астролябии, на весь мах руки раскручивали их над головами. Раскрученные золотые медальоны гудели, как пара диджериду[103].
При падении я порезала руки и колени. Дорога была устлана сверкающими жалами. Я тронула голову возле макушки – и перед глазами полыхнуло синим цветом. Почувствовала, как глубоко во мне пульсирует боль, будто мне железнодорожный костыль в мозг забили. Когда вновь вернулось зрение, то на правой руке мне виделось десять пальцев вместо пяти – и все мокрые от крови. Один наушник по-прежнему торчал у меня в ухе, и я слышала, как кто-то вещал новости каким-то странным, как под водой, низким голосом:
– Вы пэаросто нье пэааверииите, что ньеебо способнэа упаасть на вэааас, но преадстаавьте чэтооо? Оно пэадааает сейччччч…
Я не могла сообразить, зачем они затеяли драку со мной, и вовсе не желала приставать к ним с расспросами. Сгребла себя в кучу и попыталась бежать, только я была как пьяная, да и от удара по голове меня мотало. Шатнулась туда, шатнулась сюда, а потом еще один кометный клоун засадил мне своей астролябией в поясницу. Все равно как ножом пырнули. Колени подогнулись, и я опять упала. Сначала лицом ударилась и весь подбородок себе истыкала фульгуритовыми булавками. По счастью, к тому времени я доковыляла до края дороги, а потому шлепнулась в густую траву, вместо твердого асфальта, и скатилась на несколько шагов вниз по насыпи.
Чувствовала себя, как в моем представлении должна чувствовать себя гусеница, когда она укрывается в пушистый саван своего кокона. Я слышала, я немного видела (хотя все было как в густом тумане и не в фокусе) – но не чувствовала частей тела, они будто онемели и лишились костей. Все мысли из меня выбило. Я даже того, что можно назвать болью, не ощущала. Мне чувств недоставало, чтобы чувствовать боль.
Молодцы окружили меня толпой. Я видела и то, что было за их спинами. Свара привлекала внимание мамаши из родительского комитета, толкавшей свою магазинную тележку. Она крутила головой, высматривая, что происходит, выражение лица выдавало ее нервозность, но и возбуждение тоже.
Толстяк заметил, что она любопытствует, и прошипел:
– От блин, от дерьмо, не надо было устраивать это прямо здесь, Шон, где люди могут увидеть…
– Заткнись, Пэт[104], – прикрикнул похожий на Христа. Верняк, толстяка Лепёхой прозвали. В жизни своей ни одного Пэта не видела, больше похожего на лепёху.
Шон (Христос в балахоне из фольги) поднял взгляд с насыпи на мамашу из родительского комитета.
– Это для ее же блага, – сказал он. – Она сумасшедшая. Мы забираем ее домой приглядывать за ней. Верно, Рэнди?[105]
Черный молодец с «пегой кожей» усиленно закивал:
– Она такой становится, когда лекарства не принимает. Думает, все за ней гонятся!
– Вообразить не могу, откуда у нее такое представление, – проговорила мамаша.
– Не хотите себе ее айфон? – зло рубанул Рэнди. Голос у него был тревожный, недовольный. Он поднял из грязи мой телефон, отер его и протянул ей. – Он новый.
– Седьмой?
– Седьмой с плюсом! Берите. Просто нам никаких неприятностей не нужно.
– Это точно, – подтвердил Шон. – Мы делаем то, что для нее лучше… и для нас. Точно так же, как вы делаете то, что для вас лучше… пусть даже полиция и может расценить это по-иному. Какой-нибудь коп может подумать, что вы мародерствуете, когда на самом деле вы просто выживаете, ведь так?
Мамаша насторожилась, насупилась.
– Люди, у кого я беру, жаловаться не станут.
– Точно, не станут. И эта девчонка умственно немощна и истерична, она нуждается, чтоб семья за ней присматривала. Однако некоторые могут сказать, будто мы совершаем надругательство, таким образом затаскивая ее обратно домой. Проще всего заниматься своими делами, вы так не думаете?
Какое-то время мамаша не отвечала, но и с телефона в руке Рэнди глаз не сводила.
– Мне всегда хотелось попробовать аппарат побольше. Только я спорить готова, что вам его не разблокировать.
– Спорим, что сможем. Этот аппарат блокируется отпечатком пальца, – сказа Шон.
Он кивнул Рэнди, тот наклонился, схватил меня за руку и прижал к сенсору мой большой палец. Послышался щелчок: телефон разблокировался.
Рэнди бросил его мамаше, та поймала его обеими руками. Нервным, прерывистым голосом Рэнди дал совет:
– Вам нужно защиту переустановить, прямо сразу, пока он обратно себя не заблокирует.
– Приятного пользования, – сказал Шон. – Думайте не как все… мы так и делаем!
– Это мне понятно. – Мамаша засмеялась. – Позаботьтесь о бедняжке. – И, развернувшись, она отчалила, играясь с моим телефоном.
У меня все внутри перевернулось от мысли, что я потеряла его. В нем хранились все эсэмэски от Йоланды. Бывало, она присылала фотографии неба, огромных голубых небес Запада с маленькими клубочками белых облачков и писала: «Облачко посредине – мой домашний единорог». Или: «То облачко над горами – это ты, прячущаяся под простыней». Раз она прислала мне фото горного озерца, облако отражалось в нем, как в зеркале шириной в милю, и отстукала: «хочу держать тебя, как вода держит небо».
Видеть, как эта баба уходит с моим телефоном, было куда больнее, чем иметь на плечах голову, пробитую астролябией. Было похоже на то, как еще раз всю Йоланду обернуть в саван.
Рэнди, Пэт и Шон смотрели, как она уходит, пугаными, жульническими глазами. Вы в жизни не видели шайки более чокнутых проныр. Я собралась шевельнуться (подняться на четыре точки), и сама мысль о таком усилии исторгла из меня нечто среднее между рыданием и стоном. Это вернуло их внимание ко мне. Опять они окружили меня.
– Знаете, что было бы лучше всего, парни? Парни? – заговорил Пэт. Он был из тех пухлых, задыхающихся мальчиков, которые всегда говорят то, что никто не слушает. – Парни? По-моему, легче всего было прибить эту суку. Можем вбить ей иголку в макушку. Никто никогда не узнает, что она не под дождем сдохла.
– «Искатели» бы вызнали, – сказал Шон. – «Искатели» бы разглядели убийцу у тебя в мозгу и довели бы объем твоей энергии до полного падения и растворения во всех других, кто не готов.
Или нечто в этом духе. Я никогда не стремилась понимать ни их птичий язык, ни их чокнутые идеи. По-моему, «Искатели» – это нечто вроде высшего разума? А душа твоя, полагаю, – это твой объем энергии? Трудно поверить, что кто-то мог впихнуть себе в мозги рассказанную Старшим Бентом третьесортную историю из комиксов про всяческие межгалактические глупости, однако если содрать балахоны из фольги, то под ними окажется верование, не слишком-то отличающееся от большинства других организованных религий. Все они об одном: приготовлении к оставлению мира сего ради чего-то лучшего, – однако только если ты член клана, следуешь его неукоснительным правилам и никогда не забываешь о своем месте под властью любого чудика, избравшего себя папой, главным имамом или космическим пророком.
– Нам не об одних «Искателях» приходится волноваться, – заявил Рэнди и утер ладонью под носом, хлюпнув. – Она оттащила Йоланду и мать Йоланды в дом на той стороне улицы. Знаете, где мальчишка-вампир живет.
– Ну да, дом Блейков, – кивнул Шон. – Чего о них-то волноваться?
– Ну, думаешь, эта женщина не удивится, если больше никогда не получит весточки от Ханисакл? Спорим, она ждет ее подтверждений.
– Если Урсула Блейк и ее маленький гаденыш окажутся проблемой, тогда мы с ними поступим так же, как поступим с нею, – сказал Шон. – Вряд ли нам надо волноваться из-за того, что нас заметут. Человечество вымрет еще до конца года. Нет в мире такой тюрьмы, которая удержала бы нас, ребята. У нас есть туннель для бегства, который тянется до самого седьмого измерения!
Забавно: миру всегда удается вдохнуть в тебя уверенность, даже когда на все сто уверен, что свободен и не попался ему на крючок. После того как я обернула Йоланду и попрощалась с ней, меня, казалось, отключили от эмоциональной сети, которая держит многих в тонусе – день вкл., день выкл. Я была похожа на какую-то электросхему, которую вытолкнуло из большой славно жужжащей машины человеческого общества. Я ни у кого не служила, я ничего не решала, не могла я взять на себя никаких полезных обязанностей. Без Йоланды я была никому не нужной железякой.
Потом Шон заговорил, как разделаться с Урсулой и Темплтоном (с теми, кто приютил меня в своем доме, когда я была в шоке, накормил, обласкал), и меня пробила тошнотворная нервная дрожь тревоги, которая наконец-то придала хоть какую-то силу моему телу. Не настолько, чтоб она обернулась для меня пользой, заметьте. Попробовала подняться на руки и на колени, и Шон пнул меня сапогом в задницу, вновь припечатав лицом к земле. Пока лежала с ноздрями, полными пыли, и грудью, утыканной иглами, до меня дошло: если с Урсулой и ее сыном что-то случится по моей вине, я не смогу этого вынести.
– Ага, эт точно, Шон! Большая Вспышка грядет! – воскликнул Рэнди. – Через десять недель Урсула Блейк, ее щенок, Ханисакл… все они будут дохлым мясом, как и все дезорганизованные, а мы останемся с «Искателями»!
– Учась, как сделать вселенную нашей собственной, – шептал Пэт, благоговейно понизив голос.
– Итак… итак, что мы решаем? – произнес Рэнди, облизывая сухие губы языком, шершавым, как наждак. – Гвоздим ее?
– Нет. Получше. Спасем ее, – молвил Шон. – Отнесем ее Старшому Бенту и разыграем пробуждение. Давайте. А ну-ка, завернем ее.
Из рюкзака он вытащил здоровый квадратный сверток той морщинистой, похожей на фольгу ткани и расстелил ее на земле рядом со мной. Двое других молодцов завернули меня в нее, будто ковер скатали. Я пыталась брыкаться. Увы, была слишком слаба, чтоб в приличную драку лезть, и в одну минуту они укатали меня, плотно прижав руки по швам, эта блестящая прочная ткань спеленала меня от коленок до горла. Шон, опустившись на одно колено с рулоном черной изоляционной ленты, покрепче обвязывал мой серебристый покров вокруг меня, улучив минуту, я плюнула ему в глаз.
Его передернуло. Пэт завопил:
– Мерзота!