Странная погода

– Воды хотите? Могу вам воды принести.

– Хочу минутку один побыть.

– А-а. Лады. Ну да, я понял. – Даулинг, двигаясь боком, зашаркал прочь, как человек, крадущийся по высокому, узкому краю.

– Подожди. Майк, помоги мне. Меня, по-моему, стошнит, и мне не хочется, чтоб это по «Ютьюб» крутили. – Кивок в сторону пятнадцатилетних индийцев, или кто они там были.

– А-а, ну да. Лады, мистер Келлауэй, – засуетился Майк. – Пойдемте в «Лидс». У них толчок в кладовке есть. – Он взял Келлауэя за руку и поднял его на ноги.

Они прошли к «Лидс» по соседству с «Бриллиантами посвящения» и пошли вглубь магазина мимо рядов с бейсболками. Вместе с ними шагали с десяток Келлауэев, отраженных в зеркальных стенах: крупные, усталые на вид мужики с темными кругами под глазами и пятнами крови на форменных брюках. Сам Келлауэй не помнил, когда успел запачкаться. Майк, побренчав своей связкой ключей, отпер зеркальную панель, служившую дверью в кладовку. Только они собрались пройти в дверь, как Келлауэй услышал, как кто-то их окликнул.

– Слышь, – позвал полицейский в форме, толстощекий и розоволицый. Келлауэя удивило, как могли брать в органы таких изнеженных слабаков, городских папочкиных сыночков, а его вот не взяли. – Слышь, подождите. Ему нужно здесь оставаться. Он свидетель.

– Кем бы он ни был, а его тошнит, – отмахнулся Майк с резкостью, удивившей Келлауэя. – Не блевать же ему прямо тут на радость снимающим его придуркам. Его самого только что чуть не укокошили, когда он положил конец беспорядочной стрельбе по людям. Надо ж дать ему секунд тридцать, чтоб в себя прийти. Это просто дело приличия. – Он подтолкнул Келлауэя в кладовую, затем повернулся кругом и встал в дверях, преграждая путь всякому, кто пошел бы следом. – Давайте, мистер Келлауэй. Позаботьтесь о себе.

– Спасибо тебе, Майкл, – произнес Келлауэй.

По обе стороны у стен стояли пыльные стальные стеллажи, доверху заполненные ящиками и коробками. Замызганный диванчик в заплатках из изоленты был задвинут в дальний угол к заляпанной стойке со стоявшей на ней кофеваркой. Узкий дверной проход вел в грязную уборную. Со светящегося рычажка над унитазом свисала цепочка. Стены были исписаны: надписей он не читал.

Келлауэй закрыл дверку, запер ее на щеколду. Припав на колено, пошарил в кармане и извлек из него искореженный кусочек свинца, который выковырял из стены позади прострелянного зеркала. Пуля вывалилась сразу, стоило лишь тронуть ее отверткой из его набора инструментов. Он бросил ее в унитаз.

Свою версию происшедшего он уже обдумал полностью. Полиции он расскажет, что услышал выстрелы и подобрался к «Бриллиантам посвящения», чтобы оценить обстановку. Услышал он три выстрела, но заявит, что слышал четыре. И неважно, что скажет кто-то еще. Когда люди в панике, подробности легко и часто путаются. Три выстрела или четыре – кто с уверенностью мог бы сказать, сколько их прозвучало?

Он вошел и обнаружил трех мертвых: мусульманку, ее младенца и Роджера Льюиса. Столкнулся со стрелявшей, блондинкой, они обменялись фразами. Она сделала движение, собираясь стрелять, но он выстрелил первым, выпустив из своего пистолета две пули. Первая пуля попала в блондинку, вторая прошла мимо. Подумают, что, когда он промахнулся, пуля вылетела в открытое окно. Наконец, толстяк, напоминавший Джону Хилла, вошел в магазин, и стрелявшая, будучи при последнем издыхании, влепила пулю в его глупую толстую рожу. На самом деле Келлауэй выстрелил из ее револьвера два раза: раз в толстяка и раз в открытое окно. Когда эксперты покончат со своей арифметикой, стреляные гильзы сойдутся в счете: три – в Льюиса, одна – в арабку с малышом и одна – в толстяка.

Келлауэй дернул за цепочку, открывая смыв. Раздалось пустое звяканье. Насупившись, он еще раз дернул. Ничего. Кусочек свинца сплющенным комочком лежал на дне унитаза.

Кто-то постучал.

– Мистер Келлауэй? – прозвучал незнакомый ему голос. – С вами все в порядке?

Он кашлянул, прочищая горло:

– Одну минуту.

Взгляд его скользнул по стене, и он впервые увидел сделанную фломастером надпись: «УБОРНАЯ НАКРЫЛАСЬ – ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ОБЩЕСТВЕННЫМ ТУАЛЕТОМ».

– Мистер Келлауэй, тут врач «Скорой» хотел бы осмотреть вас.

– Мне медицинская помощь не нужна.

– Хорошо. Только он все равно хочет вас осмотреть. Вы пережили то, что называется травмирующим событием.

– Минутку, – произнес он еще раз.

Келлауэй расстегнул левый рукав, засучил его по локоть, потом погрузил руку в воду. Выловил свинец, убивший Ясмин Хасвар и ее ребенка, Ибрагима, и положил его на пол.

– Мистер Келлауэй, если я могу вам чем-то помочь…

– Нет, спасибо.

Он поднял тяжелую крышку бачка за унитазом и очень осторожно положил ее на стульчак. С его левой руки капала вода. Он поднял кусочек свинца и бросил его в бачок. Затем осторожно поднял крышку и тихонько опустил ее на место. Еще будет время, через денек-другой (недельку, самое большее), вернуться, забрать пулю и отделаться от нее навсегда.

– Мистер Келлауэй, – донесся голос с той стороны дверки. – Вы должны позволить кому-то осмотреть вас. Мне хотелось бы вас осмотреть.

Он склонился к раковине, включил воду, вымыл руки с мылом, плеснул водой себе в лицо. Потянулся за бумажной салфеткой, но в автомате-раздатчике не осталось ни одной – ну разве не всегда так бывает? Туалетной бумаги тоже не было. Когда охранник открыл дверку, лицо его было мокрым, капельки блестели на бровях, на ресницах.

Мужчина по ту сторону дверки оказался больше чем на голову ниже Келлауэя, и на нем была синяя бейсболка с надписью «Полиция Сент-Поссенти». Голова его была похожа на почти идеальный цилиндр, и это впечатление усиливала короткая стрижка соломенных волос. Лицо было того оттенка красного, какой дает глубокий безболезненный солнечный ожог и какой все мужчины, ведущие родословную от шотландцев, приобретают, прожив хоть какое-то время в тропиках. Голубые глаза его блистали юмором и вдохновением.

– Вот он я, – произнес Келлауэй. – На что вам хотелось бы взглянуть?

Мужчина в бейсболке свел губы вместе, раскрыл рот, закрыл его, вновь открыл. Вид такой, что того и гляди расплачется.

– Видите ли, сэр, утром двое моих внуков находились в торгцентре, со своей мамой – моей дочерью. И все они по-прежнему живы, как и еще множество людей. Вот, полагаю, мне и захотелось просто выяснить, как выглядит герой.

С этими словами шеф полиции Сент-Поссенти Джэй Риклз обхватил Келлауэя руками и сжал в объятиях.



11 час. 28 мин.

Лантернгласс видела огни и слышала вой сирен, она двинулась к торгцентру еще до того, как Тим Чен позвонил ей, спрашивая, занята ли она.


– Вот-вот буду, – ответила она. – Я сейчас на пути к нему.

– Торгцентру?

– Угу. Что у них там значится?

– Произведены выстрелы. Все подразделения. Множественное убийство.

– От черт, – последовал ее вдумчивый ответ. – Пальба по людям?

– Похоже, пришел наш черед. Как пожар?

Утро Лантернгласс провела в вертолете, стрекотавшем вверх-вниз по границе пожара, полыхавшего в Национальном лесном заповеднике Окала. Дым грязной стеной коричневого облака поднимался на высоту десяти тысяч футов[49], вспыхивая дрожащими пятнами янтарного света. Сопровождал ее чиновник из Службы заповедников, которому приходилось орать, чтобы его было слышно сквозь неумолчное стрекотание вращающихся лопастей. Выкрикивал он раздражающие банальности про урезание бюджета штата на спасательные службы, на федеральные сокращения затрат на помощь при стихийных бедствиях, про то, как им пока везет с ветром.

– Везет? Что вы имеете в виду, говоря, что вам с ветром везет? – спросила его Лантернгласс. – Разве вы не говорили, что из-за этой штуки теряете в день по тысяче акров леса?

– Ну да, но, по крайней мере, ветер дует северный, – сказал чиновник Службы заповедников. – Он гонит огонь на необитаемые заросли. Если ветер сменится на восточный, эта штука за три дня доберется по Сент-Поссенти.

Сейчас Лантернгласс сообщила своему редактору:

– Пожар он и есть пожар. Жаркий. Жадный. Ненасытный.

– Жаркий, – повторил Тим, выговаривая очень медленно, взвешивая каждое определение по очереди. – Жадный. Ненасытный. Как можно насытить пожар?

– Тимми. Это был прикол. Ты должен был бы сказать: «как с моей бывшей жены списано». Тебе бы здесь со мной поработать. Когда я рассказываю тебе идеальный прикол вроде этого, тебе придется реагировать.

– Нет у меня бывшей жены. Я счастливо женат.

– Что поразительно, если учесть, что ты наименее прикольный, наиболее педантичный штык в рядах американской журналистики. Почему она тебя терпит?

– Что сказать? Полагаю, дети в определенной мере давят на то, чтоб держаться вместе.

Айша Лантернгласс издала гудящий звук, каким в телешоу обычно сопровождают неверный ответ:

– НЕВЕРНО. Неверно. Попробуй еще раз, Тимми. Ты наименее прикольный штык в американской журналистике, так почему жена тебя терпит? Подумай хорошенько. Возможно, это еще одна классная шутка.

– Из-за… – голос его неуверенно смолк.

– Ты можешь. Я знаю, что ты способен.

– Из-за моего толстого необрезанного пениса? – все еще неуверенно спросил он.

Лантернгласс, ликуя, гикнула:

– Попал! Намного лучше. Я знала, что это в тебе есть. – К тому времени она уже сворачивала на стоянку у торгцентра и видела желтые ограждения, кареты «Скорой помощи» и полдюжины полицейских машин. Сине-серебристые проблески слабо мелькали в почти экваториальной жаре. День еще не разгорелся и у нее уже появились сомнения, что она успеет вовремя добраться до спортшколы и забрать свою дочку с тенниса. – Должна бежать, Тим. Надо выяснять, кто кого поубивал.

Она припарковалась и вышла из машины, стала пробиваться сквозь толпу к линии ограждений около входа в центральный зал торгового центра. Один за другим прибывали фургоны телевидения, местные, 5-го и 7-го каналов. По ее прикидкам, мертвых было всего три-четыре – маловато, чтобы привлечь внимание национальных кабельных сетей. По другую сторону ограждений царил обычный для места преступления бардак. Суетились копы. Трещали и пищали рации.

В форме она не разбиралась и через какое-то время уселась на капот своего двенадцатилетнего «Пассата» подождать. Стоянка бурлила, жар волнами исходил от размякшего асфальта, и очень скоро ей пришлось опять встать: ягодицы слишком сильно припекало на стальном корпусе машины. Самый разный народ понаехал полюбопытствовать, а может, они в магазины направлялись и решили посмотреть, из-за чего вся эта суета поднялась. Ларек на колесах, торгующий хот-догами, встал на достойном расстоянии от магазина готовых закусок через дорогу, окружавшую торгцентр.

Восьмилетняя дочка Лантернгласс, Дороти, три недели назад стала вегетарианкой. Она не желала есть ничего ощущающего чувства. Лантернгласс изо всех сил старалась подыгрывать дочери, ела макароны, фруктовый салат и буррито из бобов, однако запах хот-догов вызывал в ней ощущение, далекое от сочувствия.

Она шла купить себе перекусить что-нибудь, о чем можно было бы сильно пожалеть, по пути проходила мимо черных девчушек, стоявших возле крохотной яркой машины цвета жвачки, и услышала, как одна из них сказала: «У Окелло место в первом ряду оказалось. Врач «Скорой» ему руку осматривает, на которую один из СОБРа наступил. СОБР бежал совсем рядом с ним, пулеметы несли и всякое такое».

Это было интересно, но Айша Лантернгласс шла дальше: нельзя было подслушивать, оставаясь незамеченной. В ларьке хот-доги готовились на азиатский вкус, и кончилось тем, что у нее в руках оказался большущий хот-дожище, обернутый в капусту и со сливовым соусом. Можно было бы рассказать Дороти, что она обедала капустой и фруктами, и это даже не было бы враньем, просто рассказ без подробностей.

Она побрела обратно к толчее, но убавила шаг и встала быстренько проглотить свой хот-дог рядом с задним бампером жвачкомобиля, на номерном знаке которого красовалось: «ОЙ, ВКУСНЯТИНА». Три девчушки чуть старше школьного возраста, в джинсах, обтягивавших их так туго, что ни одной не удалось бы засунуть в задний карман мобильник, топтались вокруг переднего бампера машины. При такой машине (то была «Ауди») они не могли быть из Черно-Голубой. Скорее с Бульваров на севере города, где к каждому дому вела подъездная дорожка из раздавленных белых ракушек, а перед ним обычно торчал фонтан с медной русалкой.

Девчушка, рассказывавшая про СОБР, набрала что-то на своем телефоне, потом сообщила двум другим:

– Окелло ждет, чтобы выяснить, разрешат ли ему свои шмотки взять и снова в уличное переодеться. Он не выносит униформу своего «БИГ». Стащить ее с себя – лучшее время его дня.

– Я-то считала это лучшим временем твоего дня, – сказала одна из подружек, и все трое дружно и смачно загоготали.

Лантернгласс увидела, как перед одним из заграждений скапливаются телекамеры, как голуби, устремившиеся на свежие хлебные крошки: надо было идти. Она торопливо завершила свой обед и протиснулась в толпу местных телевизионщиков. Здесь она была единственной журналисткой из печатного издания, единственной, кто записывал все сказанное на свой телефон. Так она привыкла. В «Сент-Поссенти дайджест» в штате состояли всего восемь сотрудников (причем двое из них освещали спорт), а ведь еще десяток лет назад штат состоял из тридцати двух журналистов. Случались дни, когда в номере печаталось по пять заметок за ее подписью.

Из торгцентра появился шеф полиции Риклз, замыкавший небольшую цепочку полицейских в форме, и кто-то из администрации шерифа, стройная, симпатичная латинка в ковбойской шляпе. Риклз был сложен, как пожарный гидрант (и не намного выше того ростом). Его белокурые волосы были так светлы, что брови пропадали на фоне бледной кожи, доставшейся от предков с Шотландского нагорья. Он пересек площадку перед выходом, направился к камерам, подошел перед ними и снял бейсболку. Как-то так получилось, что Лантернгласс оказалась почти нос к носу с ним, но начальник полиции, очевидно, не замечал ее, только и делал, что глядел неотрывно в какую-то далекую точку над ее левым плечом.

– Я шеф полиции Сент-Поссенти Джэй Риклз, и я сделаю небольшое заявление о несчастном случае, произошедшем сегодня. Примерно в десять тридцать утра, вскоре после открытия торгового центра, прозвучали выстрелы на верхнем уровне галереи, и четверо были убиты в данном случае явного массового вооруженного нападения. Виновное лицо было нейтрализовано охранником на месте, прежде чем стрелку удалось достичь заполненного народом дворика закусочных. Я говорю об одном виновном лице, поскольку в настоящее время нам известно всего одно лицо. Стрелок был объявлен погибшим на месте в одиннадцать шестнадцать. Героическая личность, ликвидировавшая угрозу, находится в добром здравии, но в данный момент не готова делать какие-либо заявления. – Он опустил подбородок, почесал свой розовый скальп, и Лантернгласс с удивлением поняла, что шеф полиции борется с всплеском какого-то бурного чувства. Когда он поднял голову, его очень голубые глаза потомка шотландцев блестели от радостных слез. – Позволю себе личное замечание. Сегодня в торгцентре находились двое моих внуков вместе с их мамой, моей дочерью, они катались на карусели во дворике закусочных, менее чем в трехстах футах от места стрельбы. Это всего лишь трое из множества детей, мам и покупателей, которые вполне могут считать себя обязанными жизнью самоотверженным действиям человека, который поднялся, чтобы остановить стрельбу, прежде чем она могла бы разрастись. Я получил возможность лично выразить ему свою признательность, всего несколько минут назад. Уверен, что буду всего лишь одним из многих. Теперь я готов ответить на несколько вопросов.

Все закричали разом, включая и саму Лантернгласс. Шеф полиции стоял прямо напротив, но по-прежнему на нее не смотрел. Это ее не очень-то и удивляло. У отношений Риклза с Лантернгласс была сложная история.

– Вы сказали о четырех жертвах, плюс стрелок. А сколько раненых? – выкрикнула одна из девиц-телерепортеров.

– Нескольким людям оказывается психологическая помощь от шока и лечебная от мелких ранений – как здесь, на месте, так и в больнице Сент-Поссенти.