Странная погода

Он отдал ей «зиг». Она быстро извлекла обойму, передернула затвор и глянула в патронник, убеждаясь, что пистолет не заряжен. Убедившись, что он безопасен, бросила его в большой чистый пластиковый пакет на молнии и отложила в сторону на покрытую жаропрочной пластмассой стойку. Пошарила в своей кожаной сумке, достала листок бумаги и сощурилась над ним.

– Значит, «кольт» у вас в шкафчике?

– Ордер есть на проверку?

– Мне он не нужен. Не тот случай. У меня есть разрешение от Расса Дорра, генерального директора «Санбелт маркетплэйс», фирмы, владеющей этим торгцентром. Можете позвонить ему сами и спросить, если интересуетесь. Ваш шкафчик – не ваш. Он – его.

– Что вы станете делать, если его там нет? Домой ко мне пойдете? На это лучше ордер иметь.

– Нам незачем идти к вам домой, мистер Келлауэй. Мы там уже побывали. Ваша жена дала нам ключи и позволила нам войти, на что имеет право. В закладной она значится вместе с вами. Увы, мы не нашли ни «кольта», ни «зига»… – она пробежала глазами по листу бумаги – …ни «узи». В самом деле? «Узи»? Это уже какие-то Рэмбо-штучки, мистер Келлауэй. Ради вас самого, надеюсь, что «узи» не был переделан.

– Это часть наследства, – сказал он, – 1984 год, от деда достался. Если бы ваши ребята заглянули в мой шкаф с документами, то нашли бы все бумаги на него. Все по закону.

– Это, должно быть, денег стоит. Охрана торгцентра, полагаю, хорошо оплачивается. Верно? Вы выше крыши получаете, следя за тем, чтоб никто не прихватил какой-нибудь «Синнабон» и не рванул с ним к дверям?

Келлауэй отпер свой шкафчик, достал «кольт» и вручил его ей: рукояткой вперед, барабан открыт. Латинка вытрясла патроны в ладонь, крутанула барабан и легким ударом кисти вернула его на место. Револьвер отправился в пластиковый пакет вслед за «зигом». Акоста написала ему расписку в блокноте, напоминавшем такие, какими пользуются официантки, принимая заказ. Этим-то Акосте и следовало бы заниматься: записывать заказы в какой-нибудь кондитерской подальше отсюда.

– «Узи» в машине?

Он открыл было рот, чтобы спросить, есть ли у нее ордер, но она подняла взгляд и уставилась ему прямо в глаза с благожелательным спокойствием, что он едва выносил. Верняк, он у нее есть. Просто ждала, когда спросит, чтоб под нос ему сунуть и еще раз унизить.

Она проследовала за ним по длинному коридору и, миновав металлическую дверь, на стоянку. Послеполуденный свет всегда удивлял его после дня работы в торгцентре: резко очерченная ясность мира, привкус океана в воздухе. Пучки пальмовых листьев раскачивались с легким шорохом. Солнце ушло далеко на запад, и небо было охвачено задымленным золотистым светом.

Акоста следовала за ним по асфальту. Увидев машину, она рассмеялась.

– Неужто? – спросила. – Вот не подумала бы.

Он не смотрел на нее. Его машиной была ярко-красная «Тойота-Приус». Он купил ее ради сына, потому как Джордж переживал за пингвинов. Они почти каждые выходные ездили в аквариум смотреть пингвинов. Джордж мог целый день смотреть, как они плавают.

Келлауэй поднял дверцу задка. «Узи» лежал в черном твердом футляре. Охранник ввел код, щелкнул замками и отступил назад, чтобы латинка смогла взглянуть на оружие, аккуратно уложенное в контуре, вырезанном в черной застывшей пене. Эту испанку с ее лесбиянской стрижкой он не выносил и был удивлен, когда ощутил определенное удовольствие, позволив ей осмотреть оружие, каждая деталь которого была смазана, а все оно черное и до того чистое, что вполне могло бы сойти за новенькое.

Впрочем, на нее это впечатления не произвело. Когда заговорила, голос ее был скучным и почти не верящим:

– Оставляете целиком автоматический «узи» в машине?

– Боёк у меня в шкафчике. Он вам нужен? Мне придется обратно сходить и взять его.

Заместитель шерифа захлопнула пластиковый футляр, достала свой официантский блокнотик и опять принялась писать.

– Прочтите судебный запрет, мистер Келлауэй, – сказала она, вырвав расписку и вручив ее ему. – Если что в нем не поймете, обратитесь за разъяснением к адвокату.

– Мне нужно поговорить с моим сыном.

– Судья предусмотрит это, я уверена, – через пятнадцать дней.

– Я хочу позвонить своему мальчику и сказать ему, что со мной все в полном порядке. Я не хочу, чтобы он боялся.

– И мы не хотим. Потому-то и судебный запрет у вас на руках. Всего хорошего, мистер Келлауэй.

Она на шаг отошла с черным пластиковым футляром, и он швырнул ей судебный запрет в спину – не смог сдержаться. То было последней каплей – ее понимание того, как ей работать, защищая его сына… от него. Бумаги ударили ее между лопаток, как дротик какой. Латинка застыла, стоя к нему спиной. Потом аккуратно поставила футляр с «узи» на асфальт.

Когда она повернулась, то лыбилась куда как широко – во весь рот. Он не очень соображал, что произошло бы, если б она сняла со своего ремня наручники, что бы он сделал. Однако вместо этого она лишь нагнулась, подобрала бумаги и шагнула к нему. Оказавшись с ней вплотную (она остановилась лишь в дюйме от него), он был поражен ее массивностью. Приземистая, зато сбита, как крепыш-средневес. Мягко засунула бумаги в карман его рубашки, где они пристроились к кожаному чехлу с его набором инструментов.

– Так вот, дорогуша, – заговорила она. – У тебя в них надобность будет, чтоб показать своему адвокату. Если хочешь получить право навещать своего малыша – вообще любые права видеться с сыном – понадобится тебе знать, что ты нарушаешь. Ты в дебрях заплутал, а они, если станешь под рукой их держать, укажут тебе путь. Понимаешь меня?

– Полностью.

– И надо будет тебе избегать набрасываться на служащих штата Флорида, угрожать или раздражать их, не то они засадят твою задницу под замок, обесчестят тебя перед твоими коллегами, перед прохожими, перед Богом и всеми вообще. Тебе вполне понадобилось бы избегать изводить представителей закона, которые возьмут да и заявятся на судебное заседание, чтобы поведать, как ты швыряешься всякими вещами, что доказывает, как погано ты сдерживаешь свои эмоции. Сечешь, к чему клоню?

– Ага. Усек. Еще вопросы есть?

– Нет, – бросила она, подхватила футляр с «узи», а потом задержалась и посмотрела ему глаза в глаза. – Есть. На самом-то деле. Один. Я вас спросила, целились ли вы из пистолета в свою жену, и вы мне не ответили.

– Нет, и черт меня возьми, если когда стану целиться.

– О’кей. Меня, впрочем, другое интересовало.

– Что?

– Вы наставляли оружие на своего сына? Пугая жену, мол, если она попробует забрать его, то вы ему мозги по стене размажете?

В животе у него забурлило – тошнота, кислота. Захотелось швырнуть еще чем-нибудь, в рожу ей запулить, чтоб губы разбить, чтоб кровь брызнула. Захотелось в тюрьму отправиться… вот только, если она его засадит, он потеряет свои права на Джорджа навсегда. Он не шевельнулся. Не ответил.


Акосте, казалось, нипочем было бы улыбнуться еще шире, но ей это удалось.

– Просто для сведения, дорогуша. Не вздумай чего натворить, что тебя до беды доведет, слышь? Поверь, как бы сильно мне ни хотелось, чтоб ты вовеки мне больше на глаза не попался, тебе еще сильнее не хочется еще разок меня увидеть.



1 июля 2013 г.

В день рождения Джима Хёрста Келлауэй ехал из Сент-Поссенти сквозь дымку, поглядывая на пассажирское сиденье, где лежал маленький пустячок для старого друга.

Дымку натянуло по всему шоссе: серая, режущая глаза пелена, доносившая вонь горящего мусора. Устроили пожар детишки, за несколько дней начавшие праздновать 4 июля, бросавшиеся друг в друга петардами на какой-то свалке позади стоянки своих домиков на колесах. Теперь пожар охватил где-то около трех тысяч акров: национальный лесной заповедник Окала занялся, как куча соломы.

Сельский дом Джима Хёрста стоял в четверти мили от шоссе, в конце вымощенной гравием дороги, и со всех сторон был окружен черной мангровой и болотистой землей. Всего лишь в один этаж, с местами провисшей крышей, дом сплошь порос мхом и плесенью, его водостоки были забиты листьями. Пластиковая обшивка покрывала левую часть постройки, сайдинг местами отвалился, и окна зияли провалами на месте вырванных зубов. Так было уже три года. Джим наскреб деньжат и взялся было за перестройку дома, но денег, чтоб завершить ее, не хватило. Огни были погашены, да и фургончика под инвалидную коляску не было видно на месте, так что, если бы Келлауэй не слышал пальбы на заднем дворе, то вполне мог бы подумать, что дома никого нет.

Он обошел незаконченную сторону строения. Крупные листы пластика несвязно болтались под ветром. Выстрелы раздавались с постоянством метронома, отсчитывающего четыре четверти. Стрельба прекратилась, как раз когда он, обогнув угол, вышел на задний двор.

Джим Хёрст сидел в электрическом кресле-каталке, на земле рядом стояла жестянка на шесть пачек патронов, две такие же, уже пустые, валялись в траве. На коленях у Джима лежал небольшой автомат с хитрым прицелом и съемным магазином. Сбоку к каталке была прислонена винтовка «АР»[40]. У Джима оружия навалом. Всего полно. В гараже у него в подполье под верстаком припрятан легкий ручной пулемет М249. Похожий на тот, что стоял на их «Хамви»[41], за которым они шесть месяцев сидели плечом к плечу во время заварушки в Заливе. Впрочем, Келлауэя в тачанке не было, когда та наскочила на русскую мину, которая разорвала почти пополам и машину, и самого Джима Хёрста. Тогда Келлауэя уже перевели в военную полицию, и единственным, что под ним разлетелось в прах, было его будущее в армии.

– Я фургончика не увидел. Подумал, может, ты забыл о моем приезде и отправился куда, – сказал Келлауэй. – С днем рождения тебя.

Джим обернулся и протянул руку. Келлауэй подкинул ему бутылку односолодового «Боумора» 29-летней выдержки. У виски был славный, отдающий медью и золотом цвет, будто кто-то сподобился гнать спиртное из восхода солнца. Джим, подняв бутылку за горлышко, полюбовался им на просвет.

– Спасибо, кореш, – произнес он. – Мэри купила лимонный торт в супермаркете. Съешь кусочек и приходи с моей новой игрушкой поиграть. – И поднял с колен пистолет.

То был серый «вебли-скотт» с лазерным прицелом – прямо как в шпионском фильме. У бедра Джима стояла коробка с патронами, пули которых ядовитыми грибами раскрывались, попадая в мягкие ткани.

– Мэри подарила? Вот это любовь.

– Нет, кореш, это я себе подарил. Она мне простату огладила, вот каков был ее подарок.

– Это как, пальцем в задницу? – уточнил Келлауэй, силясь скрыть отвращение.

– У нее вибратор есть. Он и отсос на мой член – все это срабатывает. Вот это – любовь. В особенности когда для нее это не столько секс, сколько прочистка засора в трубе. – Джим рассмеялся, но смех сразу перешел в натужный, хрипящий кашель. – Иисусе, а все куренье, етить его мать!

Келлауэй взял бутылку виски с колен Джима:

– Я стаканы принесу.

Ударом распахнул сетчатую дверь и оказался на кухне, где за столом сидела Мэри, худенькая (кожа да кости) женщина с глубокими морщинами вокруг рта и волосами, когда-то пышными и блестящими, каштановыми, но с тех пор давно поредевшими и обретшими мышиный оттенок. Она отстукивала эсэмэску и головы не подняла. Мусорное ведро было полно до краев, сверху лежал взрослый памперс, а в кухне стоял смрадный запах испражнений. Мухи жужжали и над мусором, и над лимонным тортом на столе.

– Я тебе стакан виски налью за кусок торта.

– Продано, – бросила она.

Он пошарил в шкафчике на стене, нашел несколько кофейных чашечек. Налил в одну на палец виски и сел рядом с хозяйкой. Когда наклонился, усаживаясь, заметил, как в эсэмэску она вбила целый рядок сердечек.

– А где фургон? – спросил.

– Забрали.

– Что значит – забрали?

– Мы полгода тянем с выплатами, – пояснила Мэри.

– А как же ветеранское пособие?

– Он потратил его на другие нужды.

– Какие другие нужды?

– Одной из них он в данный момент на курок жмет. – Снова раздались выстрелы. Оба на кухне слушали, пока стрельба не прекратилась. Мэри вздохнула:

– Ему больше по душе одну из своих игрушек дрючить, чем меня.

– Прелестная мысль, Мэри. Хочу спасибо сказать, что ты такой образ мне в башку вбила.

– Знаешь, может, если б он одну-две из них продал, так у нас в гостиной и окна были бы вместо дыр в стенах. Прелесть, должно быть. Жить в доме с окнами.

Келлауэй отрезал два куска торта. Отрезая, склонился еще раз заглянуть в ее телефон. Она на него не взглянула, зато телефон перевернула так, что экран уткнулся в стол.

– Джим уже кусок съел утром. Ему еще один не нужен.

– Нет?

– Вес у него лишний и диабет, ему и первый-то кусок ни к чему был. – У Мэри был усталый вид, темные круги под глазами.