Страна чудес

Она вспомнила маленький белый гроб. Это было ложное воспоминание. Ее младшего брата Отто кремировали. Ее родители были людьми практичными – мама Ифа, фармацевт, папа Томас, ветеринар. Они знали, что Отто может умереть, с тех пор как ему исполилось полтора годика. Все началось с того, что Ифа посчитала острым расстройством пищеварения: врач вначале не беспокоился. Когда рвота продолжилась, они поспешили назначить дополнительные анализы. Пищеварительная система, как оказалось, была в порядке: ему поставили диагноз – медуллобластома, разновидность опухоли мозга.

Припадки начались за несколько часов до первой операции. Орла, которой тогда было почти шесть, вспомнила свой испуг, свою растерянность, но в основном потому, что ее обычная жизнь была нарушена, когда родители по очереди оставались с Отто в больнице. Как будто семья из четырех человек превратилась в семью из двух, в которой по очереди менялись люди. Но в конце концов все улеглось в новую рутину, в которой все относились к младшему брату как к неоперившемуся птенцу, выпавшему из гнезда.

Маленькая Орла не считала странным, что младший брат всегда казался младенцем. Он ползал, вместо того чтобы ходить, лепетал, вместо того чтобы разговаривать, даже когда ему было три года, а потом четыре. Родители сказали: это потому, что он болен, а химиотерапия – это Очень Серьезное Лечение. Отто походил на живую куклу, и Орла любила его гораздо больше, чем любую из их двух кошек. Все думали, что Очень Серьезное Лечение поможет ему, но потом родители сели и сказали, что Очень Плохие Клетки младшего братика не вылечить.

Ей было восемь, когда он умер. На похоронах все тихо плакали, как будто боялись шуметь. Люди разговаривали вполголоса, даже двигались медленно. Глядя на окружавших ее взрослых, маленькая Орла считала, что смерть – это очень небезопасная ситуация, в которой новоиспеченных умерших не стоит беспокоить. Его маленькую урну окружали огромные букеты всех цветов радуги. Тем не менее Орла всегда вспоминала белый гроб. Он не мог поместиться в урне, даже если бы весь скукожился, несмотря на то что всегда был очень маленьким и хрупким. В голове она рисовала для него гроб с мягкими игрушками и легкими одеялами. Орла даже оставила свободное место на случай, если он вырастет.

Люди говорили: «Просто ему было не суждено пробыть здесь долго», отчего Орла задумывалась, где ему тогда суждено быть и вырастет ли он там с новыми родителями и с кем-то, кто заменит ему сестру. Она часто об этом думала, пока была маленькая, в начальной школе, и иногда ей становилось грустно, что Отто оставил их ради другой семьи, а иногда – радостно, оттого что он, может быть, не умер, как все считали.

Еще несколько месяцев после его смерти родственники и знакомые говорили ей: «Сейчас он смотрит на тебя с небес». Если рядом была мама, она поджимала губы, прищуривала темные глаза и говорила: «Я знаю, что вы хотите, как лучше, но, пожалуйста, не сбивайте ее с толку». Если рядом был папа, он опускал взгляд на свои туфли и ничего не говорил. Они не могли в то время объяснить одному ребенку, почему умер другой. По мере того, как Орла взрослела, она сама понимала – у его смерти не было никакой рациональной причины; никто не виноват, и никто не мог этого предотвратить, ни врачи, ни священники. Она не могла озвучить это родителям, но тогда в какой-то мере она поняла, что у Отто был дефект – проблемы с головой. Его клетки росли совершенно неправильно и давили на мозг, поэтому он мог вести себя только как ребенок. И никогда бы не повзрослел. Фатальный дефект.

Только после рождения Элеанор Куин Орла пришла к полному пониманию того, что пережили ее родители. Тогда она не знала, как переживет, если что-то случится с ее сердцем, – и вот чем стала ее дочь в тот момент, когда родилась. Сердцем Орлы.

По мере того, как Орла росла, они с семьей никогда не забывали об Отто, но он стал меньшей частью их повседневной жизни. Когда ей было десять, они сняли ковровое покрытие в его старой комнате и установили туда зеркало и станок, чтобы она могла заниматься танцами, когда захочет. К тому времени как ей исполнилось тринадцать, о нем почти не говорили, он стал фотографиями на стене на дне рождения и на дне смерти.

Она полностью погрузилась в танцы, а родители всецело ее поддерживали. Лишь потом она задумалась, не окунулись ли они с головой в ее интересы ради того, чтобы отвлечься от боли. Но они составили расписание, каждый день по очереди забирали ее из школы пораньше и отвозили на предпрофессиональные уроки танцев. По одному или вдвоем ездили с ней, когда она проходила прослушивание на летние конкурсные программы. И родители экономили недели отпуска, чтобы всей семьей ездить в Сан-Франциско, Торонто и, наконец, в Нью-Йорк, когда ее приняли в каждую из этих конкурсных летних программ.

Ей не показалось странным или необычным то, что они никогда не жаловались на стоимость ее обучения или на цены авиабилетов, гостиничных номеров, танцевальной одежды и обуви. Когда Орла начала самостоятельно жить в Нью-Йорке, она сама смогла прикинуть, сколько денег было потрачено и насколько ей повезло с поддержкой родителей. Когда у нее были соседи по комнате, до того, как Орла начала жить с Шоу, она старалась покупать еду, заполняя холодильник и шкафы, и никогда не просила соседей по комнате на нее складываться. У некоторых катастрофически не хватало времени на готовку – они ходили на дополнительные танцевальные занятия, работали на нескольких работах, пытаясь пробиться в город. Она не раз держала их за руку на вокзале Пенн-стейшн или у Портового управления, целовала не одну мокрую щеку, когда подруга или соседка по комнате паковала вещи и уезжала домой. Город безжалостно кромсал и выкидывал мечты.

Орла никогда не забывала, что ее таланта, возможно, недостаточно, как и трудолюбия: родители и их поддержка были волшебной частью уравнения, которое сделало ее жизнь, ее мечты возможными. Родители приезжали посмотреть на нее в каждой новой роли, в основном на выходные, каждый сезон, пока она не ушла на пенсию. В скольких костюмах и различных ролях они видели ее в джазовой версии «Щелкунчика» в СБЭС? Всю жизнь они давали ей почувствовать, что она – это все, чего они когда-либо желали, и никогда не показывали, что она – единственный ребенок, который у них остался.



Орла думал об этих вещах, пока часы перетекали в дни. Это были несчастные дни. Она снова услышала отрывистый кашель – но понимала, что это не Тайко. И не Элеанор Куин, так как она всегда была поблизости, а кашель доносился со второго этажа. Дома тоже начало вонять, но в своем подавленном состоянии Орла не могла понять, были это они – их немытые тела и одежда – или… что-то еще.

Они не могли рисковать новым побегом, и часть ее не хотела оставлять Тайко. Его призрак останется здесь, и, возможно, это было единственное, что у нее осталось от сына. Бессилие их положения отягощало ее, но каждый раз, когда она ловила Элеанор Куин на попытках пообщаться с духом, Орла разрывала эту связь. Трясла дочь или сердито хлопала по щекам.

Элеанор Куин настаивала на том, что им нужны ответы, что им ничего больше не остается, но Орла больше не могла позволить ей связываться с таким опасным существом. Она сказала дочери, что сама придумает план. Сказала, что дерево скоро умрет, и их отпустят.

Что она до сих пор упускает из виду? Это мучило и ее. Образы на картинах Шоу. Пентаграмма в руке умиравшей девушки. И более примитивные вещи. Кашель. Тошнотворная вонь. Когда ей становилось очень скучно, Элеанор Куин нюхала стены в поисках мертвого грызуна. Но так и не нашла его. Однако кусочки головоломки были повсюду, хрупкие, как цветы вишни на сильном ветру. Ни одна из теорий Орлы не сходилась, а Элеанор Куин утверждала, что не чувствует девушку. То, что их мучило, может, и было женского пола, но не являлось человеком.

Когда ей приходилось хуже всего, Орла спрашивала себя, сказала ли Элеанор Куин духу, нарочно или случайно, что они убегают. Может быть, какая-то часть Элеанор Куин не хотела уходить, та, которая все еще испытывала сострадание к этому духу и его тяжелой доле. А может, это существо почувствовало, как они покидали землю, когда прошли невидимый порог у почтового ящика.

Они обитали в гостиной, как две забытые узницы: запасы истощались, но никто не приходил с ключом, чтобы их освободить. Часто они бывали сонные, ослабленные из-за недоедания. Элеанор Куин превратила диван в свою территорию: там она читала свои книги и оттуда же следила за мамой. Иногда Орла сидела в уродливом клетчатом кресле. Иногда лежала на матрасе. Она ругала саму себя – «Придумай что-нибудь!» – но затем ее взгляд становился отсутствующим, и она поддавалась размышлениям о прошлом. Очень часто Тайко становился Отто, и она видела себя маленькой, за игрой с младшим братом, который говорил, ходил и внешне выглядел так же, как ее сын. Но в итоге в нем все равно заводились личинки, и он умещался в урне для праха, свернув в ней складной позвоночник.

Это неизбежно приводило ее к мыслям о Шоу. И пакетам со струнным замком, набитым замороженным мясом. Так он будет выглядеть, если она выйдет и поднимет брезент? А как же Тайко? Лучшее, на что она могла надеяться, это что он умер во сне, пока пальцы на руках и ногах горели от ложного жара из-за переохлаждения.

Орла закрыла глаза и сжала кулаки; невидимые, когда-то гладкие камни, которые снимали стресс и избавляли ее от беспокойства, теперь зазубрились, на ладонях очень часто появлялись глубокие кровавые следы от ногтей в виде полумесяцев. Но только так она сдерживалась, чтобы не рыдать на глазах у Элеанор Куин, хотя дочь и сама слишком хорошо понимала, что происходит.

Она почувствовала это, когда Элеанор Куин села рядом с ней на подлокотник клетчатого кресла.

– Мама…

Орла украдкой на нее взглянула. А потом зажала нос, как будто это могло помочь ей сдерживаться. Элеанор Куин потянула маму за руку, посмотрела на красные иероглифы, выдавленные на ладони.

– Мы не можем прятаться вечно.

Она кивнула, потому что слова дочки были правильными. Ей хотелось кричать, не на Элеанор Куин, а на жестокую безнадежность их положения. Нечто снаружи не поддавалось никакой логике, Оно это уже доказало (наверно, Оно даже не заслуживало пола). Порой Орле хотелось позволить себе погрузиться в бесконечный сон. Кто она такая, чтобы столько лет считать, будто небеса – это фантазия, выдумка? Почему не могло существовать зефирной страны чудес, где собирается миллиард душ? Перед смертью ей хотелось попробовать поверить. Интересно, Тайко там? А Шоу? Отто? Из тех ли она матерей, которые сначала умерщвляют своих детей, а потом кончают с собой?

Эта мысль немного отрезвила ее. Нет. Они могли еще что-нибудь попробовать. Так не стали себя вести ни компания ее прекрасных воительниц, ни женщины, которые заслужили места за столом – и на полу – на «Званом ужине».

Орла посадила Элеанор Куин на колени и обняла. Сквозь грязную пижаму дочери она почувствовала торчащие ребра, выпирающие детские кости. Они выживали на отвратительной пище: бульоны на воде, сушеные специи вроде орегано и чесночный порошок. Еще был рис с заправкой для салата.

Орла буквально чувствовала, как сила ее мышц отнимает энергию. В конце концов ее энергозатратные органы исчерпают все запасы. У них заканчивалось время. Орла ругала себя за то, что потратила эти два дня на оплакивание Тайко – или три? И можно ли назвать это трауром? Она ведь не организовала шиву, как ее еврейские друзья, и не сделала ничего практичного, чтобы почтить мертвых.

Нет. Она позволила себе упасть в зыбучие пески склизкой, липкой жалости к себе и бездействия. Ее веки опустились: она не знала, хватит ли сил выбраться из этого кошмара. Может, дело было в недостатке питательных веществ? Все казалось таким туманным, таким неясным, что трудно было уследить за временем, за мыслями, движениями.

Проснись!

– Сегодня канун Рождества? – спросила она дочку.

– Кажется, да.

– Хорошо. Хорошо. – Орла не была уверена в уместности своего плана, но хотела предпринять хоть что-то, чтобы спасти Рождество и будущее дочери. – Ложись спать пораньше, чтобы пришел Санта.

Сомнение на лице Элеанор Куин превратилось в скептицизм. Но она поцеловала маму в щеку и уступила.






37




Орла не стала останавливать Элеанор Куин, когда та обошла матрас и поднялась наверх, вялая и слабая. Иногда девочка любила вздремнуть у себя в спальне, но они все равно проводили ночи, разбив лагерь на полу в гостиной. Сегодня вечером Орле захотелось устроить дочери сюрприз: меньшее, что она могла сделать, это отдать рождественские подарки. Может быть, потом она позовет Элеанор Куин.

Дух время от времени пытался связаться с ее ребенком, и Орла не могла упустить возможность положить этому конец.

Умри уже. Это был бы лучший рождественский подарок – если бы Элеанор Куин проснулась утром с широко открытыми и радостными глазами, потому что сущность, впившаяся в ее сознание, исчезла.

Спустившись по лестнице, Орла осмотрела подвал: может быть, они чего-то не заметили. Вещи старика не дали никаких понятных подсказок, и, если даже у него имелся специальный тайник, он по-прежнему был где-то спрятан.

Если бы этот человек знал о существовании духов на собственной земле и хотя бы попытался их понять, возможно, ничего бы не случилось. Все в холодном подвале выглядело знакомо, у него больше не было секретов.

Сердце ее мужа, подобно огню в камине, по-прежнему поддерживало в них жизнь; обнадеживающее присутствие его души, во что Орла очень хотела верить, сожгло часть горечи.

Рождественские подарки были спрятаны в большой коробке с надписью «ЛАМПА/ХРУПКИЕ ВЕЩИ». Их было не так уж много – они не закончили рождественский шопинг, а Шоу и Орла решили не обмениваться подарками, потому что много всего купили для дома. Детские подарки уже были завернуты для каждого из них – один особый и несколько маленьких. Они давно научились заворачивать их сразу, как только приносили домой. В квартире иногда негде было спрятать вещи, кроме как на кухне или в набитом вещами шкафу спальни. От вида подарков для Тайко у Орлы на секунду сперло дыхание, но она отнесла их наверх вместе с подарками для Элеанор Куин и выключила свет в подвале.

Ей не пришло в голову украшать дом, развешивать рождественские гирлянды или праздничные рисунки и украшения, которые сделали дети. И меньше всего ей хотелось думать о елке. Но теперь, осматривая гостиную с охапкой подарков в руках, она увидела этот ужасный беспорядок: ее дочь заслуживала большего.

Орла выложила подарки на диван и быстро привела комнату в божеский вид. Несмотря на то что матрас скоро снова помнется, она расправила постельное белье, взбила подушки. Может быть, она позволит Элеанор Куин открыть свои подарки в полночь. Это станет приятным сюрпризом и будет отличаться от того, что они обычно делали всей семьей.

Нас теперь только двое.

Подарки Тайко снова угрожали свести ее с ума. Окажут ли они такой же эффект на Элеанор Куин? Орла не могла не вспоминать ту ужасную картину: как она погружается под воду, как ее малыш, застрявший на льду, зовет маму. Что, если бы она отпустила Элеанор Куин? Ее попытки забраться обратно на дрейфующую льдину могли опрокинуть Тайко в воду, и они вернулись бы домой все вместе. Она не могла простить себя, это было почти так же плохо, как ошибка, которую она совершила с мужем. Если бы Орла только знала, что вода – это тоннель, она бы схватила их обоих и прыгнула! Но в тот момент казалось, что только Элеанор Куин угрожает неминуемая опасность.

Душевные мучения никак не хотели прекращаться.

Орла взяла в руки круглый, мягкий подарок, предназначенный для Тайко. Обезьянку с длинными руками и ногами и липучкой на лапах. У Элеанор Куин была такая же, которую она прикрепляла к шее и талии. Он любил свои мягкие игрушки. Орла знала, что скрывает оберточная бумага с оленями, и представляла себе, как сын хихикает, разрывая упаковку. А под ней – особый набор «Лего», который он так хотел. Супермягкая флисовая пижама с… белыми медведями. Орла поморщилась. И рюкзак-ракета, на который она пришила настоящую заплатку NASA.

Может быть, сделать для него какой-нибудь памятник? А эти подарки – подношением ему, где бы он ни был? Понравится ли это Элеанор Куин, или это ее окончательно сломит? Души детей, как и их кости, были более податливыми и гибкими, чем у взрослых. Они могли чего-то не понимать, и сломать тонкую душевную организацию было непросто. Но это не значило, что проблемы не затрагивали их так же глубоко, как взрослых. Этот перелом, эта травма оставалась внутри них, распространяясь, разрастаясь все дальше. Порой это становилось чем-то глобальным, способным превратить человека в кого-то другого. Орла надеялась, что с ее умной девочкой такого не случится.

Боясь усугубить ситуацию, она расставила у дровяной печи только подарки Элеанор Куин. Лучше места у них не было, да и печь символизировала нечто живое. Остальное она отнесла в студию Шоу, чтобы спрятать в шкафу.



Орла задержалась в его комнате. В ней пахло Шоу, он был повсюду. Она держала его дверь закрытой, боясь воспоминаний. Но теперь поняла, что они нужны, точно так же, как напоминание о суровых женщинах, которые сделали ее сильнее.

Картины были похожи на его поцелуи, его любовь; это свобода, которая от него осталась. В этом искусстве весь он.

Может, у Шоу могло найтись что-нибудь для Элеанор Куин в качестве еще одного, особенного, подарка? Орла присела на корточки и осмотрела картины, перевернув каждую, чтобы узнать, не написал ли Шоу где-нибудь название. Возможно, на какой-то из них говорилось что-либо о любви к дочери…

Картины казались красивыми, но возвышавшиеся деревья… Даже если это было не дерево, а сущность, которая жила внутри, вряд ли такой подарок можно счесть подходящим.

Орла подумывала отыскать картины, которые он нарисовал в городе до переезда – может быть, среди них найдется нужная. Но не могла оторваться от таинственных образов леса и хижины, с которыми Шоу… связался? Наконец Орла поняла, почему Шоу спутал это нечто с музой – учитывая глубину и детальность его работ. И вновь замаскированные формы ее пленили.

– Что ты пытался сказать? – спросила она вслух, заметив груду листьев, при определенном положении напоминающую задумчивое человеческое лицо. – Что ты там почувствовал? Нечто живое? То, что обитало в дереве? – Орла вздохнула и села на пол. – У тебя есть ответы – они где-то здесь? Мне нужно знать, чего Оно хочет. Почему Оно нас не отпускает.

– Я пытался тебе сказать.

Голос настолько ее испугал, что Орла попятилась назад, врезавшись в один из мольбертов Шоу. Картина упала ей на голову, и только после того, как отбросила ее в сторону – будто гремучую змею, – Орла смогла разглядеть говорящего.

Она открыла рот, чтобы закричать, но оттуда не вырвалось ни звука.

Орла заплакала и попятилась, отталкиваясь от пола, подальше от фигуры в дверях.

Он шагнул к ней, чтобы сократить дистанцию, но, увидев страх, поднял руки и сделал те же самые два жеста, которые она однажды показывала снежным рулонам: «Стой! Я тебе не наврежу».

На ее лице читался ужас, ее сердце ревело как мчащаяся навстречу фура перед столкновением, Орла качала головой и смотрела на мужа.

Шоу сделал еще шаг вперед:

– Я не могу оставаться долго…

– Как ты это делаешь? Как у тебя получается?

Ее не обмануть. Это иллюзия или фокус. А может, последняя лавина, которая привела ее здравомыслие к буйному падению в пустоту.

Шоу опустился на колени в нескольких футах перед ней, настолько похожий по манере поведения на мужа, что Орла почувствовала, как тянется вперед, собираясь обнять его. Чтобы извиниться. Чтобы больше никогда не отпускать. Но она держала дистанцию, ожидая найти изъян, дефект в его внешности, чтобы разоблачить самозванца.

Но тот, кто был перед ней, во всех отношениях, от кривых зубов до спутанных волос, выглядел как муж, в котором она нуждалась…

– Я не могу оставаться долго, – повторил он. Его голос напоминал голос робота, словно он очень старался проговорить каждое слово, чуть сбивая темп и высоту. – Это самое трудное, даже утомительнее, чем создавать красоту в природе – общаться, как вы. Но вам нужны ответы…