Стойкость. Мой год в космосе

У меня сложные отношения с углекислым газом с тех пор, как я начал летать в космос. Во время первого, семидневного, полета на шаттле я отвечал за замену емкостей с гидроксидом лития, поглощающим СО2 из воздуха на борту. Помню, что всякий раз, когда их менял – дважды в день, утром и вечером, – я вскоре ощущал, каким свежим стал воздух, и лишь тогда осознавал, насколько плохим воздухом мы дышали. В ходе подготовки к полету на шаттле мы испытывали и учились распознавать симптомы высокого содержания СО2, – в особой кабине в клинике космической медицины дышали через маску смесью, в которой постепенно увеличивалась концентрация углекислого газа.

Во время моего второго полета на космическом шаттле я стал лучше понимать, как на меня действует СО2, и расспросил других членов экипажа об их симптомах. Я обнаруживал моменты наивысшей концентрации СО2 по самочувствию и решил добиться более серьезного обсуждения последствий этого. Вскоре после возвращения на Землю я сумел организовать визит недавно назначенного руководителя программы МКС на военную подводную лодку, находившуюся во Флоридском проливе. На мой взгляд, подводная лодка во многом похожа на космическую станцию, и я попросил коллег обратить особое внимание на то, как военные справляются с углекислым газом. Эта вылазка обернулась открытием: на подводных лодках ВМС воздухоочистители включаются, когда концентрация СО2 превысит 2 мм ртутного столба, несмотря на то что их шумная работа грозит демаскировать субмарину. Для сравнения, согласно международному соглашению, предельная концентрация на МКС достигает 6 мм ртутного столба! Старший механик подлодки объяснил, что симптомы высокого содержания углекислого газа в воздухе представляют опасность для работы экипажа и удержание его на низком уровне является приоритетной задачей. Я подумал, что НАСА следует занять такую же позицию по этому вопросу.

Готовясь к первому полету на МКС, я познакомился с новой системой удаления углекислого газа. Картриджи с гидроксидом лития были безопасны и надежны, но их приходилось выбрасывать после применения, что непрактично, поскольку за одну шестимесячную экспедицию расходуется несколько сотен картриджей. Теперь мы используем вместо них особое устройство – систему удаления двуокиси углерода, или «Сидру» (carbon dioxide removal assembly – CDRA), ставшее проклятием моей жизни. Их у нас два – в американском «Лэбе» и в «Ноуде-3». Каждое весит около 226 кг и внешне напоминает двигатель автомобиля, покрытый зеленовато-коричневым изоляционным материалом. «Сидра» представляет собой совокупность электронных блоков, датчиков, нагревательных элементов, клапанов, вентиляторов и абсорбирующих слоев. В абсорбенте из кристаллов цеолита углекислый газ отделяется от воздуха, после чего «Сидра» «Лэба» сбрасывает CО2 в космос через вакуумный клапан. «Сидра» в «Ноуде-3» смешивает извлеченный из СО2 кислород с водородом, являющимся отходом при работе нашей системы регенерации кислорода, в устройстве, которое называется системой Сабатье. В результате получаются вода, которую мы пьем, и метан, также стравливаемый за борт.

«Сидра» – капризная тварь, требующая очень много внимания и сил. Прошло не меньше месяца моего первого пребывания на МКС, когда я начал соотносить свои симптомы с определенными уровнями концентрации СО2. При 2 мм ртутного столба я чувствую себя нормально, около 3 мм начинается головная боль и закладывает нос, при 4 мм жжет глаза и затрудняется мышление. Пытаясь выполнять сложную работу, я чувствую отупение – на космической станции такое самочувствие внушает тревогу. Если концентрация углекислоты поднимается выше 4 мм, выраженность симптомов становится недопустимой. Концентрация может увеличиваться по разным причинам. Иногда «Сидру» приходится отключать, поскольку ориентация станции в пространстве не позволяет получать достаточно энергии от солнечных панелей для ее питания. Например, при стыковке грузового корабля «Прогресс» солнечные панели необходимо разворачивать ребром, чтобы выхлопы двигателей малой тяги грузовика не повредили их поверхность. Бывает, «Сидра» бастует по непонятным причинам, а иногда просто ломается.





По большей части ею можно управлять с Земли, как и многими другими агрегатами на станции. Центр управления полетами посылает оборудованию сигнал через те же спутники, с помощью которых мы обмениваемся электронными письмами и телефонными звонками. Но иногда требуется более серьезный ремонт силами астронавтов. Это сложный процесс. Прибор необходимо выключить и дать ему остыть. Затем удалить все электрические разъемы, линии водяного охлаждения и вакуумопроводы в днище стойки, в которой размещается «Сидра», – выкрутить все крепежные болты, чтобы ее можно было выдвинуть. В предыдущем полете я с силой потянул прибор, но он не шелохнулся, словно был приварен. Пришлось запрашивать помощь Земли, но и там никто ничего не знал. В следующие несколько дней в Космическом центре имени Джонсона прошло множество совещаний, на которых специалисты пытались разобраться в проблеме.

В тот раз я перепроверил все болты и нашел один, удерживающийся последним витком резьбы. Проблема была решена. Я вытащил падлюку, а затем вынужден был полностью снять изоляционное покрытие, чтобы получить доступ к еще большему числу электрических разъемов, линий подвода воды и на редкость сложносочиненных соединений Hydro Flow. Работать со сложным оборудованием в космосе несоизмеримо труднее, чем на Земле, где можно отложить инструменты и детали и они останутся на месте, а сложного оборудования на МКС очень много – по оценкам НАСА, мы тратим четверть времени на техобслуживание и ремонт. Самое трудное в ремонте «Сидры» – полная замена изоляции, напоминающая собирание огромного трехмерного пазла, все детали которого летают. Когда мы снова включили установку, она заработала. Я не представлял, какие еще сюрпризы она для меня готовит.

В этом полете две «Сидры» подкинули нам новые головоломки. Та, которую мы использовали особенно активно, в «Ноуде-3», отключалась, если ее клапаны забора воздуха – подвижные детали – забивались цеолитом и застревали в неправильном положении. В «Сидре», находящейся в «Лэбе», периодически случались короткие замыкания, и мы не могли понять, чем это вызвано. Иногда в течение дня уровень СО2 начинал медленно расти, особенно когда кто-нибудь тренировался, и у меня закладывало нос, появлялись резь в глазах и легкая головная боль. Я снимал симптомы судафедом и африном, но они дают лишь временное облегчение, и к ним быстро привыкаешь. Через несколько дней я спросил Терри и Саманту, как они себя чувствуют, и оба отвечали, что заметили: при высокой концентрации углекислоты они не слишком хорошо соображают. Меня удручало, что мы вряд ли получим с Земли какую-то помощь в решении этого вопроса.

Отчасти мое раздражение объяснялось тем, что при наличии двух аппаратов очистки воздуха Земля разрешала нам включать только один, держа второй в резерве для страховки. Мы пользовались «Сидрой» в «Ноуде-3», поскольку она работала относительно надежно. Только если она отказывала или на борту оказывалось больше шести человек (как в сентябре), мы получали право включить обе установки. Одно движение тумблера в Хьюстоне привело бы уровень СО2 у нас на станции к приемлемому значению, но мы не могли убедить их пойти на это. Иногда я не мог отделаться от подозрений, что вторую «Сидру» держали выключенной, чтобы наземным службам не пришлось возиться с ее техобслуживанием. Трудно заставить себя симпатизировать операторам полетов, принимающим такое решение, когда они дышат относительно чистым земным воздухом. Мне этот уровень кажется безобразно высоким. Русские руководители утверждают, что содержание СО2 надо сознательно поддерживать на высоком уровне, поскольку это защищает экипаж от вредного влияния радиации. Если это заявление имеет под собой научную основу, мне только предстоит в этом убедиться, а поскольку космонавты (я подозреваю) расплачиваются за жалобы штрафами, они не жалуются.

Если мы хотим полететь на Марс, то должны найти гораздо более эффективное решение проблемы углекислого газа. С нашей нынешней капризной системой экипаж марсианской экспедиции будет в большой опасности.



Последняя конференция по планированию пройдет в 7:30 вечера, вскоре после нее будет ужин. Сегодня пятница, и мы, как обычно, готовимся к совместному ужину в российском сегменте. Мише обычно не терпится начать уик-энд, и во второй половине дня он приплывает на американскую часть МКС обсудить планы.

– Во сколько начнем, брат? – спрашивает он с огнем в широко распахнутых голубых глазах.

– Может, в восемь?

– Давайте в семь сорок пять!

Я соглашаюсь.

Вечером, завершив DPC и проверив, как идет эксперимент, я быстро звоню Амико. «Собираюсь в Boondoggles», – под названием нашего местного бара в Хьюстоне я подразумеваю российский сегмент МКС, и Амико понимает шутку. Я собираю все необходимое для пятничного ужина в большой пакет со струнным замком. Кладу личные столовые приборы: ложку и ножницы для открывания пакетов с пищей. Беру угощение для общего стола из моего дополнительного продовольственного контейнера и из запасов, взятых из дома: консервированную форель, мексиканское мясо и плавленый сыр, похожий на Cheez Whiz, который нравится Геннадию. Русские всегда делятся черной, как смола, икрой, к которой я пристрастился, и консервированным крабовым мясом. Саманта тоже приносит отличные закуски – у европейцев самая лучшая кухня.

С пакетом припасов под мышкой я направляюсь в «Ноуд-1», потом проплываю через РМА-1 (Pressurized Mating Adapter, герметизированный стыковочный адаптер) – короткий темный тоннель между американским и русским сегментами. Он не отличается ни красотой, ни просторностью: около двух метров в длину, скошенный под острым углом, он спроектирован узким и стал еще теснее из-за груза, который мы храним здесь в белых тканевых мешках. Я миную российский модуль ФГБ (функционально-грузовой блок) и попадаю в cлужебный модуль, где Геннадий и Саманта смотрят фильм на ноутбуке, а Антон «висит» в горизонтальном по отношению к ним положении, заканчивая эксперимент на стене. На экране мерцает лицо молодой женщины, перекошенное от дурных предчувствий, мужской голос за кадром грозно говорит по-русски.

– Что смотрите? – спрашиваю я.

– «Пятьдесят оттенков серого», – откликается Саманта. – В русском дубляже.

Геннадий по-английски здоровается со мной и благодарит за принесенные продукты, потом по-русски пытается убедить Саманту, что «Пятьдесят оттенков» – великое литературное произведение.

– Это нелепо, – отвечает она, не отрываясь от экрана.

На беглом русском они с Геннадием полушутя спорят о месте романа «Пятьдесят оттенков» в литературе, когда из туалета возвращается Миша. Приплывает Терри с собственным пакетом припасов и здоровается со всеми.

Антон приглашает нас к столу. Он пилотировал МиГ в российских ВВС до отбора в отряд космонавтов, и, если бы в 1990-х геополитический расклад сложился иначе, я мог бы встретиться с ним в бою. Основательный и надежный в плане как физической, так и технической подготовки, он питает пристрастие к глуповатым шуткам и задушевным разговорам, любовь к которым у него чрезмерна даже для русского. По-английски он говорит, делая паузы в самых неожиданных местах предложений, но я уверен, что мой русский звучит намного хуже. Однажды я спросил Антона, что бы он сделал, если бы его МиГ-21 и мой F-14 в роковой день встретились на одной прямой, – какой маневр совершил бы, чтобы получить преимущество надо мной? В летной школе и на службе в истребительной авиации нам с товарищами часто задавали вопросы о МиГах и их возможностях. Все, что у нас было, – догадки, основанные на знании военного дела. Оказалось, точно так же гадала и советская сторона. Из разговоров с Антоном и другими космонавтами у меня сложилось впечатление, что они не слишком много знали о наших самолетах и что обучение воздушному бою, в котором мне противостоял очень опытный пилот на F-16, изображавшем МиГ, было в значительной мере избыточным. Русские пилоты не менее талантливы, просто они имели гораздо меньше налета, чем мы (я налетал более 1500 часов на F-14, а Антон – в лучшем случае 400 часов на МиГе), скорее всего из-за ограниченного бюджета.

С тех пор как Геннадий появился на МКС, Антон и Миша ведут себя так, словно он главный, хотя официально командиром российского сегмента является Антон. Геннадий, как всегда, великолепен, все само собой налаживается рядом с ним, так как он прирожденный лидер. Он не предпринимает ни малейших попыток взять власть, но что-то заставляет других прислушиваться к нему.

С Мишей тоже пока что летать одно удовольствие. Он искренне сопереживает людям и, регулярно спрашивая, как у меня дела, действительно хочет это знать. Ему не все равно, что происходит в жизни его друзей, как они себя чувствуют и чем он может помочь. Главные его черты – умение дружить и дух товарищества, он привносит чувство солидарности во все, что делает.

Меня часто спрашивают, как мы ладим с русскими, и, кажется, не верят, когда я отвечаю: «Без проблем». Люди из наших стран ежедневно сталкиваются с культурным взаимонепониманием. Русским американцы на первый взгляд представляются наивными и слабыми, американцам русские – каменными и отчужденными, но я понял, что это лишь видимость. (Я часто вспоминаю вычитанное однажды определение русского характера: «братство обездоленных». Оно говорит о том, что русских связывает история, полная войн и бедствий. Мне казалось, что это из «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова, но я так и не смог найти это место ни в одном переводе. Мы стараемся узнавать и уважать культуру друг друга и согласились вместе осуществить этот огромный сложный проект, поэтому стараемся понимать и видеть лучшее друг в друге. От членов экипажа, с которыми я летаю, зависит практически каждый аспект моего полета. Если работаешь с правильным человеком, то и самый тяжелый день проходит благополучно, с неправильным – простейшее задание станет неподъемным. В зависимости от того, кто находится рядом, год в космосе может стать мучительным, заполниться конфликтами или омрачиться ежедневным раздражением из-за человека, с которым не находишь общего языка и от которого в то же время тебе некуда деться. До сих пор мне очень везло.

Когда все мы собираемся за столом, Геннадий откашливается, и по его серьезному виду становится понятно, что он собирается произнести тост. Русские очень серьезно относятся к тостам, и первый за вечер – самый важный. Он всегда посвящен присутствующим и причине, собравшей их вместе.

– Ребята, – начинает он, – можете поверить, что мы действительно здесь, в космосе? Мы шестеро здесь единственные люди, представители Земли, и я горжусь тем, что я один из вас. Это потрясающе. Давайте выпьем за нас и нашу дружбу.

– За нас, – подхватываем мы все, и вечер официально открывается.

Шестерым трудно есть одновременно в таком тесном пространстве, но мы предвкушаем возможность разделить трапезу всем экипажем. Ленты-ворсовки велкро и скотч фиксируют нашу еду, но всегда найдется какой-нибудь ускользнувший от хозяина отщепенец – мягкий контейнер с питьевой водой, ложка, печенье, – который приходится ловить. Это тоже часть ужина – хватать чей-нибудь напиток, проплывающий мимо твоей головы. За едой мы слушаем музыку, обычно мой плейлист на взятом в космос iPad: U2, Coldplay, Брюс Спрингстин. Русским особенно нравится Depeche Mode. Иногда я подсовываю слушателям что-нибудь из Pink Floyd или Grateful Dead. Русские не возражают против рока 60-х, но хип-хоп их не интересует, хотя я много раз пытался познакомить их с творчеством Jay-Z и Эминема.

Мы обсуждаем, как нам работалось на этой неделе. Русские расспрашивают о захвате корабля Dragon, а мы их о том, когда придет следующий «Прогресс» для пополнения запасов. Мы разговариваем о семьях и о текущих событиях в наших странах. Важных новостей, затрагивающих одновременно Соединенные Штаты и Россию, например их участие в событиях в Сирии, все касаются слегка, стараясь не углубляться в детали. Иногда русских захватывает какой-то американский новостной сюжет. Например, когда двое заключенных сбежали из тюрьмы к северу от Нью-Йорка, Геннадий и Миша проявили живой интерес к их судьбе и постоянно спрашивали меня, удалось ли их поймать. Я заметил, что они охотно следят за обновлениями новостей CNN на нашем проекционном экране, когда следуют через «Ноуд-1».

Вечер продолжается, и русские произносят второй тост, обычно посвященный чему-то конкретному, например текущим событиям. Сегодняшний тост – за Dragon и запасы, которые он нам доставил. Третий тост традиционно провозглашается за жен или других близких и за семьи. Пока Антон произносит его, все мы замираем и думаем о своих любимых.

Заходит разговор о возвращении на Землю на «Союзе». Большинство присутствующих уже испытывали это хотя бы однажды – рекордсмен Геннадий даже четыре раза, – но для Терри и Саманты возвращение в мае станет первым. Это суровое испытание, и четверо бывалых делятся опытом. Геннадий вспоминает, как в один из предыдущих его полетов капсула «Союза» ударилась о землю и перекатилась, так что космонавты оказались вверх ногами. Один из членов экипажа попытался тайком провезти в скафандре кое-какие сувениры с орбиты, и из-за этого лишнего груза вкупе с необычным положением при приземлении вес тела этого, оставшегося неназванным, космонавта пришелся на паховую область. Боль у него была такая, что Геннадий отстегнул ремни, рискуя свернуть шею при падении на голову, и помог несчастному изменить положение, чтобы облегчить его муки. Терри и Саманту этот рассказ, похоже, не вдохновил.

Пятничный ужин обязательно завершается десертом. Русский космический десерт – почти всегда просто банка яблочного пюре. Обитатели американского сегмента МКС имеют больший выбор, хотя наши десерты не шедевры кулинарного искусства. Сам я предпочитаю закрытый пирог с вишней и черникой, а у русских неизменным успехом пользуется шоколадный пудинг, поэтому я захватил его в качестве угощения. Меня бесит, что наши специалисты по питанию требуют снабжать нас одинаковым количеством шоколадных, ванильных и карамельных пудингов, хотя фундаментальный закон природы гласит, что шоколадный исчезает гораздо быстрее. Ни у кого в космосе не развивается ванилиновая зависимость (как, впрочем, и на Земле).

Мы прощаемся и возвращаемся в американский сегмент, не забыв захватить свои ложки и остатки трапезы. В каюте я просматриваю план на завтрашний день, субботу. Как часто случается в космосе, работа захватит часть выходных, а мне вдобавок нужно будет выполнить обязательный комплекс спортивных упражнений. Я снимаю брюки и фиксирую их на стене, подсунув под эластичный крепежный трос, футболку решаю не менять, чищу зубы. Надеваю головную гарнитуру и звоню Амико поговорить несколько минут перед сном. У нее еще ранний вечер. Я рассказываю о захвате корабля Dragon, о «Пятидесяти оттенках серого», о том, как меня снова донимает углекислый газ, о курьезном приземлении Геннадия в капсуле «Союза». Она о своем рабочем дне, значительную часть которого посвятила записи серии онлайнового сериала НАСА «Космос вызывает Землю». Недавно она поделилась со мной, что старший сын Корбин убеждает ее перестать все время думать о космической станции: «Твою работу заполняет космос и домашнюю жизнь тоже заполняет космос. Ты никогда от этого не отдыхаешь». Так и есть! Она по-прежнему помогает другому сыну, 18-летнему Тристану, справиться с последствиями автомобильной аварии с возгоранием, заботится о моей дочери Саманте и выполняет поручения моего отца. Какое счастье, что Амико занимается всеми моими делами на Земле, жаль только, что я почти ничем не могу ей помочь! Этот год в космосе – испытание на стойкость и для Амико, важно об этом помнить.




Странное ощущение, когда просыпаешься в выходные, даже более странное, чем в будние дни, потому что по выходным отчетливее понимание, что спишь на рабочем месте. Я просыпаюсь в субботу, и я все еще на работе, просыпаюсь в воскресенье – на работе. Пройдут месяцы, а я по-прежнему буду здесь. По выходным нам обычно дают время заняться своими личными делами: устроить телеконференцию с семьей, проверить частные электронные письма, почитать, немного отдохнуть от неостановимого движения красной линии OSTPV, в общем, для того, чтобы мы могли приступить к следующей длинной неделе изматывающей работы.

Однако некоторые задания посягают и на наши выходные. Пара часов физических упражнений хотя бы в один из дней обязательны, поскольку невесомость, разрушающая тело, не соблюдает уик-эндов и праздников. Нужно проводить техобслуживание станции, которое не терпит до понедельника или на которое в понедельник не будет времени. В выходные дни мы наводим чистоту, а в невесомости это дело нетривиальное. На Земле пыль, ворсинки, волосы, обрезки ногтей и крошки падают и можно практически полностью избавиться от них с помощью тряпки и пылесоса. На космической станции крупинка грязи может оказаться на стене или на потолке, прилипнуть к дорогому прибору. Немало крошек попадает в фильтры системы вентиляции, и, когда их скапливается слишком много, нарушается циркуляция воздуха. Из-за загрязнения и влажности на стенах образуется плесень, споры которой не оседают на полу, а парят в воздухе, которым мы дышим, что грозит серьезными заболеваниями. Поэтому каждый уик-энд мы должны очищать пылесосом и антисептическими салфетками практически все, к чему регулярно прикасаемся. Кроме того, мы берем пробы со стен, выращиваем культуру в чашках Петри и отсылаем на Землю на анализ. До сих пор они не нашли ничего смертельного, но узнавать, что именно мы разводим на стенах, одновременно противно и интересно.

Наконец, субботним утром мы занимаемся наукой. В мой прошлый полет на МКС четыре года назад у членов экипажа была возможность поучаствовать в дополнительной научной работе по утрам в субботу. Эту идею предложил один астронавт, желавший посвятить часть своего свободного времени экспериментам, до которых иначе не доходили руки. С того момента астронавты, интересующиеся наукой, могли принимать участие в экспериментах, но тех, кому, как и мне, требовалось больше времени на восстановление после стрессов трудовой недели, чтобы быть готовым к экстренным ситуациям, ни к чему не принуждали. Теперь субботняя наука уже не добровольное дело. Помимо прочего, пора разгружать Dragon. Часть груза на его борту не может ждать (прежде всего, живые мыши и свежие фрукты). Проснувшись и повысив уровень кофеина в крови, мы с Терри и Самантой собираемся в «Ноуде-2», вооружаемся регламентами и камерами (фотоаппаратом, чтобы документировать каждый шаг нашей работы для последующего анализа в НАСА и SpaceX, и видеокамерой, позволяющей Центру управления полетами следить за нашими действиями в реальном времени) и, полностью готовые, вызываем Землю.

Когда Саманта открывает крышку люка, ведущего к кораблю Dragon, и отодвигает в сторону, открывая нам путь, мне в нос ударяет запах, который ни с чем не спутаешь, – с привкусом гари и металла, – запах космоса. Саманта тоже его узнает и улыбается мне. Она уже сталкивалась с этим ароматом, когда прежние партнеры по экипажу открывали люк «Союза», на котором она прилетела, и позднее, во время выхода двоих из них в открытый космос.

Мы снимаем холщовое покрытие, защищающее крышку люка. Совместными с Самантой усилиями убираем четыре агрегата, которые подают питание на защелки и болты, сцепляющие корабль и станцию. Чтобы правильно рассоединить все разъемы и поставить на них заглушки, нужно много времени и внимания. Главная опасность – повредить один из разъемов или потерять заглушку, что, к сожалению, очень легко, когда все вещи парят вокруг тебя. Мы соединяем кабели питания и обмена данными между двумя космическими кораблями и сообщаем на Землю об успешном завершении этих шагов.

– Станция, Хьюстон на канале связи «борт – Земля» – 2. Даем разрешение на переход к шагу шестому, входу в Dragon, – говорит главный оператор связи.

– Принято.

Прежде чем открыть люк грузового корабля, мы надеваем защитные очки и респираторы, чтобы защититься от возможных пыли и мусора. Саманта отодвигает крышку, включает свет внутри транспортника. Первая задача – убедиться, что воздух, содержащийся в двух космических кораблях, смешался. Существует определенная опасность, что в Dragon имеется воздушный мешок углекислого или иного газа, и, поскольку в отсутствие гравитации воздух не перемешивается, нам приходится ставить воздуховоды, поддерживающие постоянную циркуляцию воздуха здесь, как и повсюду на станции. Мы берем пробы воздуха внутри Dragon, чтобы отослать на анализ на Землю. Русские снимают собственные пробы (поскольку НАСА иногда подвергало сомнению стандарты качества воздуха, которых придерживаются в Роскосмосе, они настояли на том, чтобы проверять и наш воздух). Мы проводим визуальный осмотр зоны вокруг обоих люков, убеждаясь в отсутствии повреждений. Эти стыковочные порты использовались многократно, и меня восхищает, что пока ни один не отказал и не имеет никаких признаков износа. Все идет строго по плану, согласно которому нам предстоит разобрать почти 2 тонны грузов.

Деликатный груз – мыши, свежие продукты и мороженое – четко помечен и легко доступен. Мы с Терри раздаем посылки из дома, чувствуя себя Санта-Клаусами. Эти посылки несколько месяцев назад собрали наши родственники и друзья, чтобы их погрузили в Dragon. Подарки астронавтам должны быть маленькими, легкими и непортящимися. Свою посылку я оставляю в каюте, чтобы позднее вскрыть в уединении.

В упаковках со свежими продуктами яблоки, персики, красный и зеленый сладкий перец. Какой аромат! Следующие несколько дней мы будем есть их практически в каждую трапезу, пока они не испортятся.

Я распаковываю мышей и по одной пересаживаю из временного обиталища в более просторное и удобное жилище в американском «Лэбе». Они беспорядочно возятся, пытаясь освоиться в невесомости. Я всматриваюсь в их мордочки и гадаю, могут ли их крохотные мозги постичь перемену участи. Как и люди, поначалу они выглядят не лучшим образом.

Весь груз, извлеченный из корабля Dragon, нужно упаковать в тканевые мешки с этикетками. На этикетках нанесены штрихкоды, как на продуктах в магазине, а также напечатанный текст с перечислением содержимого. У каждой вещи свое назначение и место – не просто определенный модуль, но конкретный мешок или полка на конкретной стене (либо на полу или на потолке) этого модуля. Здесь все так легко теряется, что, положив предмет не на место, мы, скорее всего, никогда его больше не увидим. Это делает разгрузку Dragon одновременно занятием монотонным и нервным – сочетание, характерное для многих процессов на Международной космической станции. После нескольких часов в переходе между грузовым кораблем и станцией я замечаю, что мои руки пахнут космосом.



Сегодня суббота, и у меня немного больше времени на личные звонки друзьям и домашним. Я ловлю себя на мыслях о матери. Сегодня три года, как она умерла, и, хотя обычно я не уделяю особого внимания датам и годовщинам, я жалею, что она не может увидеть меня здесь. Она так гордилась Марком и мной, когда мы стали астронавтами, приезжала на все наши шесть запусков во Флориде! Чем дальше продвигалась моя карьера, тем яснее я понимал: то, чему она научила нас с Марком в наши детские годы, сыграло громадную роль в моей жизни. Когда она поставила перед собой почти недостижимую цель – сдать мужские физкультурные нормативы, чтобы поступить на работу в полицию, – и добилась ее, это стоило всех духоподъемных речей в мире. Помню, как она заполняла план тренировок, вывешенный на холодильнике: в какие дни она поднимет такой-то вес или столько-то пробежит. По мере того как шли недели и выполнялись пункты плана, мы видели, как растет ее сила. Она не стремилась подать Марку и мне пример, но ее достижения стали для нас примером.

Все, что я слышал о годах полицейской службы мамы, убедило меня, что она была лучшим типом копа. Она искренне сопереживала людям, с которыми контактировала, и ставила их безопасность выше собственной. Часто ей удавалось разрулить ситуацию вниманием, а не угрозами, и она руководствовалась состраданием, даже если проще было арестовать подозреваемого. Она терпеть не могла отправлять людей в тюрьму, нередко возвращалась с работы очень поздно, потому что подвозила кого-то домой, вместо того чтобы ехать самой. На службе мама получила много ранений и травм. Через 10 лет проблемы со спиной обострились настолько, что она уволилась по нетрудоспособности и больше не работала. Со службой она рассталась без сожалений: работа полицейского оказалась очень сложной, хотя она гордилась работой, а мы гордились ею, – и с радостью посвятила себя живописи, а со временем внукам.

Улучив возможность заглянуть в свою каюту, я вижу, что Амико прислала мне письмо. Она сходила на могилу моей матери, принесла туда цветы и сфотографировала, чтобы прикрепить к письму. Рассматривая имя матери на могильном камне, яркие лепестки цветов, зелень травы вокруг, я будто возвращаюсь на Землю. Фотография напоминает мне о простых чудесах этого мира вроде цветов и травы и вместе с тем о том, что мы обречены терять любимых людей. Самое трогательное – это поступок Амико. По выходным у нее много дел, но она вспомнила о годовщине и съездила на кладбище, потому что я этого сделать не мог.

– Спасибо, – говорю я во время телефонного звонка. – Это очень много для меня значит.

Я хотел бы сказать больше, но не нахожу слов. Амико была рядом со мной, когда жизнь моей матери подходила к концу. Была рядом, когда я узнал, что буду участвовать в этом полете. Как никто другой, кроме моего брата, она знает, что чувствовала бы моя мать, если бы могла увидеть меня сейчас.

– Я вспомнил, что хотел тебе сказать. Я весь день провозился в SpaceX, и теперь у меня руки пахнут как космос.

– С ума сойти! Какой он, этот запах?

Амико знает, я ей уже рассказывал. И слушает снова.

Мы продолжаем разгружать Dragon в воскресенье. Я разбираю несколько мешков медицинских принадлежностей, одежды и продуктов питания. Делаю перерыв, чтобы прибраться, – все-таки уик-энд! – и вскоре слышу сигнал пожарной тревоги.

Астронавтов трудно испугать, и этот сигнал не вызывает у меня страха, но, безусловно, приковывает внимание. Огонь входит в короткий список того, что может невероятно быстро убить вас на орбите. Пожар на прежней российской станции «Мир» за несколько секунд лишил членов экипажа возможности видеть и дышать, и, если бы не их быстрая реакция, они могли бы погибнуть. Некоторые космонавты старшего возраста, в том числе Геннадий, в космосе отказываются стричься, потому что пожар на «Мире» начался, когда Саша Калери стригся. Едва сигнализация начинает трезвонить, я понимаю, что дело во мне: я чищу воздушный фильтр и наверняка упустил немного пыли, вызвав срабатывание чуткого детектора дыма. Однако тревога есть тревога, и каждый должен действовать согласно процедурам. Земле не сразу удается отменить отключение вентиляционной системы, которое происходит автоматически при срабатывании пожарной сигнализации. К тому времени, когда проблема решена, мое настроение сильно подпорчено.



Утром в понедельник недели две спустя я готовлюсь к началу работ по эксперименту с грызунами. Его целью является изучение негативного влияния космического полета на физиологию млекопитающих с тем, чтобы научиться его предотвращать. Вредные последствия во многом напоминают эффект старения: атрофия мышц, потеря костной массы, ослабление сердечно-сосудистой системы. Решения, выработанные на основе этих исследований, будут полезны человечеству во многих отношениях, и не только в космосе.

Я беру скальпели, кровоостанавливающие зажимы, пинцеты, ножницы, зонды, шприцы с седативными препаратами для обезболивания и фиксаторы для консервации образцов тканей. Устанавливаю «перчаточный ящик» – герметизированный рабочий бокс с вмонтированными в переднюю стенку перчатками, позволяющими проводить манипуляции с содержимым, не допуская его контакта со средой станции. На Земле герметизированный бокс для подобной работы не понадобился бы, но в невесомости лучше не допускать, чтобы скальпели и прочее летало по всему «Лэбу». Я уже обнаружил, что жилище мышей функционирует небезупречно, и мне постоянно приходится ловить парящие повсюду маленькие коричневые НЛО.

Ученые-разработчики экспериментов, которые ставятся на станции, стараются, чтобы они требовали от астронавтов минимума времени и внимания. Здесь идет много экспериментов, о которых я совершенно ничего не знаю, потому что они возложены на других членов экипажа или вообще не нуждаются в участии человека и сами собой целый год продолжаются внутри или вне МКС. В других от меня требуется лишь нажать кнопку или время от времени загружать новый образец. Некоторые, например этот эксперимент с грызунами, отнимают больше времени. Мне придется провозиться с мышами весь день, и это очень точная и ответственная работа. До полета я учился выполнять ее под руководством ученых, отвечающих за данное исследование, осваивая препарирование.

Терри вынимает из вивария первую мышь и быстро сует в маленький контейнер, чтобы перенести в герметичный бокс. Поскольку держаться не за что, она медленно описывает круги в невесомости, бестолково перебирая лапками. Понаблюдав за возней мышей, я нахожу, что они адаптировались и научились жить в новой среде с новыми физическими законами. Даже их физическое состояние улучшилось со времени прибытия. Я устанавливаю камеры для прямой трансляции ученым в Алабаме и Калифорнии, которые будут общаться со мной в реальном времени в ходе работы. Я опускаю мышь на кусок проволочной сетки, поскольку им явно нравится возможность за что-нибудь держаться, захватываю свободно висящую кожу у нее на загривке, как берут за шкирку кошку, придерживая хвост между мизинцем и безымянным пальцем, втыкаю иглу и ввожу ей в брюхо полный шприц седативного.

Когда лекарство действует, Терри кладет мышь в маленький рентгеновский аппарат. После этого я вскрываю ее брюшную полость, обнажая внутренние органы, ввожу шприц в сердце и забираю кровь в крохотную трубочку, как беру собственную кровь для исследований с участием человека, за исключением того, что это действие умерщвляет мышь. Я кладу трубочку в пакет и тщательно подписываю. Теперь извлекаю левый глаз мыши, следуя инструкциям с Земли. Он отправляется в контейнер и тоже получает этикетку. Отделяю от тушки задние лапы. Эта серия экспериментов направлена на получение данных о деградации глаз, костей и мышц. Для меня не секрет, что все биологические процессы, влияющие на эту мышь, протекают и в моем организме.

В начале карьеры астронавта я сомневался, что хочу полететь на Международную космическую станцию. На станции занимаются главным образом наукой, а я все-таки пилот. В астронавтику меня привело желание управлять все более сложными летательными аппаратами, пока я не дошел до самого трудного, на чем можно было летать, – космического шаттла. Препарирование мыши невероятно далеко от посадки шаттла – как и разгрузка транспортника, ремонт системы очистки воздуха или изучение русского языка, а я и всем этим занимаюсь. Я научился ценить в этой работе то, что она заставляет меня делать не какое-то одно сложное дело, а множество сложных дел.



За время этой экспедиции на МКС будет проведено больше 400 экспериментов, разработанных учеными разных стран и относящихся к разным областям знания. Большинство так или иначе изучают эффекты гравитации. Практически все, что мы знаем об окружающем мире, обусловлено гравитацией, но, удалив этот элемент из эксперимента – на чем бы он ни ставился, на мышах, салате-латуке, жидкости или пламени, – вы получаете доступ к совершенно новой переменной. Поэтому на станции ведутся разнородные научные исследования. Мало найдется направлений науки, которым незачем расширять знание о влиянии гравитации на предмет изучения.

Ученые НАСА делят научную деятельность на МКС на две основные категории. К первой относятся исследования, способные улучшить жизнь на Земле: изучение свойств химических соединений, которые можно использовать для новых лекарств, изучение процессов горения, чтобы научиться эффективнее использовать топливо, создание новых материалов. Эксперименты второй категории ориентированы на будущее освоение космоса: тестирование нового оборудования для жизнеобеспечения, решение технических проблем космических полетов, поиск новых способов удовлетворения потребностей человеческого организма в космосе. Все эксперименты, в которых главным испытуемым являюсь я, относятся ко второй категории. Это годичное сравнительное исследование меня и Марка, братьев-близнецов, изучение эффектов годичного пребывания в космосе на нас с Мишей, наблюдение за последствиями для моих глаз, сердца и сосудов. Изучаются мои сон и питание, будет проанализирована ДНК для лучшего понимания воздействия космического полета на человека на генетическом уровне. Некоторые исследования относятся к сферам психологии и социологии и посвящены эффектам длительной изоляции в замкнутом пространстве.

Наука занимает треть моего времени, на три четверти это изучение человеческого организма. Я должен брать кровь у себя и других членов экипажа для анализа на Земле и вести дневник наблюдений за всеми сторонами своей жизни, от рациона до настроения. В разные моменты дня я проверяю свои реакции. Провожу ультразвуковое обследование кровеносных сосудов, сердца, глаз и мышц. В дальнейшем я буду участвовать в эксперименте под названием «Перемещение жидкостей» с использованием прибора, перекачивающего кровь в нижнюю часть тела, как в норме это делает гравитация. Он позволит протестировать господствующую теорию, объясняющую вредное влияние невесомости на зрение некоторых астронавтов.

Две категории научных исследований во многом пересекаются. Если мы научимся противодействовать потере костной массы в условиях микрогравитации, это может пригодиться при лечении остеопороза и других заболеваний костей. Если узнаем, как сохранить здоровое сердце в космосе, то добьемся этого и на Земле. Последствия пребывания в космосе во многом напоминают эффекты старения, затрагивающие всех. Позже в этом году мы будем выращивать салат ради будущих космических путешественников – астронавтов, которые полетят на Марс, не имея свежих продуктов, кроме тех, которые смогут вырастить, – но эти знания позволят повысить эффективность сельского хозяйства на Земле. Закрытая система водоснабжения, разработанная для МКС и превращающая нашу мочу в чистую воду, жизненно необходима для полетов на Марс, но также имеет многообещающее применение в области земной водоочистки, особенно там, где чистой воды не хватает. Пересечение целей научных исследований не ново. Капитан Кук плавал по Тихому океану, чтобы открывать новые земли, но ученые, путешествовавшие с ним, по пути собрали коллекции растений и совершили переворот в ботанике. Какой была экспедиция Кука, изыскательской или научной? В конечном счете это не важно. Ее будут помнить в обоих качествах, и я надеюсь, это относится к моему пребыванию на космической станции.

К концу дня, посвященного работе с мышами, я получаю коллекцию упаковок с образцами, которые с нетерпением ждут ученые на Земле. Им придется потерпеть, пока мы не отправим Dragon обратно, но ходом препарирования они безмерно довольны. Терри помещает образцы в холодильник. Я измучен после целого дня полной концентрации и однообразного положения с руками, находящимися внутри «перчаточного ящика», но приятно сознавать, что твоя работа полезна. Я навожу порядок, убираю все принадлежности, памятуя о том, что инструмент не на своем месте ничем не лучше отсутствующего инструмента, и отправляюсь в «Ноуд-1» поужинать. Мы не бросаем дела ради совместной трапезы, кроме как в пятницу, поскольку безумное расписание работ этого не позволяет. Я разогреваю порцию облученного мяса, приправляю горячим соусом и ем в тортилье, зависнув перед экраном, где идет серия «Комиков за рулем в поисках кофе». Когда с ужином почти покончено, появляется Терри.

– Эй, не забыл, что на SpaceX пришло мороженое?