Стойкость. Мой год в космосе
Часть 26 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Позже мне удается снова дозвониться до Амико, и она говорит мне то, о чем до сих пор молчала: я так стараюсь весь этот год в космосе держаться легко и непринужденно, что создается впечатление, будто я не скучаю по ней и не нуждаюсь в ней. Мы оба гордимся своей внутренней силой и умением словно играючи преодолевать трудности. Однако, неся груз в одиночку, я оставляю ее на обочине. Я объясняю: делать вид, что все просто, – единственный способ убедить самого себя, что мне это по силам, но это лишь видимость. Недавно я кое-что понял: Амико приходится скучать лишь по мне, в остальном ее жизнь практически не изменилась. Я скучаю по ней, а еще по дочерям, брату и отцу, друзьям, дому, возможности принять душ, пище, погоде – буквально по всему, что есть на Земле. Иногда тоска по ней может заслоняться тоской по всему остальному, и из-за этого у нее возникает чувство, что она, как ни странно, более одинока, чем я. И она права.
Этой ночью я спал мало и утром бодрствую в спальном мешке, оттягивая начало дня. Рождественскими утрами в Нью-Джерси, где я вырос, мы с братом обычно поднимались до рассвета и в пижамах бежали в гостиную искать подарки. Мои дочери, пока были маленькими, поступали так же. Сегодня меня ждут мероприятия по связям с общественностью, и меня будут спрашивать, что это такое, встречать Рождество в космосе. Я буду отвечать, что пребывание здесь в это особое время позволяет задуматься о смысле этого праздника и почувствовать, какая удача – увидеть нашу планету со стороны. Буду рассказывать, как скучаю по людям, которых люблю. Сейчас я просто парю внутри спального мешка, пока остальные члены экипажа еще спят: передо мной светится экран компьютера, а возле головы громко гудит вентилятор.
Наша долгосрочная экспедиция близится к концу, и тренеры из Космического центра имени Джонсона понемногу увеличивают интенсивность упражнений с отягощением, чтобы наши тела привыкли к нагрузкам, связанным с возвращением в условия гравитации. Я помню это по предыдущему полету – как и свое неудовольствие, – и, сознавая необходимость упражнений, боюсь что-нибудь себе повредить. Если я получу серьезную травму и не смогу тренироваться, моя жизнь в земной гравитации очень осложнится. На следующий день, выполняя приседания с большим отягощением, я чувствую раздирающую боль сзади в ноге и вскоре понимаю, что порвал какую-то из мышц задней поверхности бедра. Боль не проходит, и я больше не могу тренироваться.
Мой врач в этом полете, Стив, назначает мне миорелаксант «Ативан». Наш запас лекарств, включая «Ативан» и многое другое, хранится в сумке на полу лабораторного модуля вместе с медицинским оборудованием. В сумке-аптечке имеются лекарства всех типов: обезболивающие, антибиотики, нейролептики – буквально все, что можно найти в больничном отделении неотложной помощи. На наркотических средствах имеются ярлыки DEA (Drug Enforcement Administration – Администрация по контролю за применением наркотиков), предупреждающие, что применение разрешено только по назначению врача. НАСА учитывает любые возможности, у нас есть даже тест на беременность и мешок для трупа.
На следующее утро я отправляю Амико по почте вид восхода солнца на орбите. Поскольку на станции принято время по Гринвичу, я начинаю день на пять часов раньше и знаю, что изображение будет ждать ее, когда она проснется. Я пишу, что это фото не для соцсетей, а только для нее. Впоследствии она говорит мне, что мечтала о таком виртуальном объятии. Я не могу быть рядом, чтобы облегчить ее жизнь, но в моих силах хотя бы показать, что я о ней думаю.
Во второй половине дня, когда я готовлю ланч, появляется Тим Копра в поисках съестного.
– Вот отличный куриный суп, – подсказываю я.
– Отличный куриный суп! – выдает он, как будто я не произносил ни слова.
– Нда… Я еще возьму говядину барбекю.
Несколько минут мы вместе смотрим CNN и едим.
Вскоре я замечаю:
– Знаешь, если подумать, мне этот суп не нравится.
– Точно, мне тоже, – заявляет Тим.
Покончив с едой, мы возвращаемся к своим делам. Только через несколько минут я осознаю, что привычка Тима повторять за мной не раздражает меня. Не напрягаюсь я и тогда, когда мы теряем сигнал спутника, из-за чего прерывается трансляция репортажа CNN, который я смотрел. И даже когда крохотная коричневая капля соуса барбекю прилетает и садится мне на брюки. Я чувствую себя более спокойным и довольным своим окружением, чем в предыдущие месяцы, возможно, весь год.
Вечером я рассказываю Амико об удивительном эффекте миорелаксанта.
– Ты живешь в большом напряжении, – замечает она. – Конечно, лекарство влияет на тебя.
Я пересказываю слова врача экипажа, что это лекарство иногда назначают при расстройствах настроения и поведения, и утверждаю, что не чувствую настолько большого напряжения. Действительно, с учетом всех обстоятельств, я в норме. Думаю, меня просто достало здесь торчать. Я должен абстрагироваться от стресса, чтобы сосредоточиваться на необходимых действиях, но, поскольку стресс присутствует всегда, то может проявиться неожиданным образом – например, в недовольстве коллегой. Следует также учитывать, что я почти год живу при повышенном уровне СО2, который, как известно, вызывает раздражительность. Как бы то ни было, приятно чувствовать себя более расслабленным, и я стараюсь пользоваться благоприятным побочным действием лекарства, пока оно длится.
Ночью, в спальном мешке, я прочитываю несколько страниц книги Шеклтона. На Рождество 1914 г. старший помощник руководителя экспедиции записал в журнале: «Подходит к концу еще одно Рождество. Хотелось бы знать, как и в каких условиях мы встретим следующее. Температура 30 градусов». Он не представлял, как проведет следующее Рождество, – в походном лагере на дрейфовом льду с минимумом запасов, лишившись корабля экспедиции, «Эндьюранс», раздавленного льдами. При всех тяготах, выпавших на их долю, эти люди открыли в себе способность полагаться на собственные силы. «Можно сказать, они лучше узнали самих себя, – пишет автор книги Альфред Лансинг. – В этом заброшенном краю, в ледяной пустыне обрели, пусть относительное, довольство. Испытание показало, что это люди без страха и упрека».
Погасив свет, я не сразу погружаюсь в сон.
На космической станции канун Нового года – более важное событие, чем Рождество, поскольку представители всех стран отмечают его одновременно. Мы собираемся в российском сегменте на праздничный ужин. Все приносят что-нибудь к столу, кто-то произносит тосты. Застолье продолжается до самой ночи. Мы ненадолго выключаем свет, пытаясь разглядеть отблески земных фейерверков. Во время моей прошлой долгосрочной экспедиции нам удалось заметить крохотные искорки цветных огней, но в этом году ничего не видно. Все равно, мне очень повезло – для меня это уже вторая встреча Нового года в космосе, и я рад, что сохранил способность ценить это место и то, чем я здесь занимаюсь. На следующее утро я просыпаюсь рано и звоню друзьям и близким в США, чтобы пожелать им счастливого 2016-го – года моего возвращения на Землю.
Глава 19
7 января 2016 г.
Мне снилось, что на космическую станцию неожиданно прибыли Амико и несколько моих коллег-астронавтов. Они приехали на автобусе – во сне это казалось логичным. Я направился в американский «Лэб» прибраться и нашел сигарету, которую отец оставил незатушенной. Сигарета стала поджигать вольно летающие повсюду листы бумаги. Я кричал всем, чтобы эвакуировались, а сам остался тушить пожар из садового шланга, бухта которого, к моему удивлению, обнаружилась на стене среди остального снаряжения. Впрочем, толку оказалось мало, поскольку станция была сделана из сухого дерева. Пожар усиливался, меня окружило пламя, и я боролся с ним, пока не проснулся.
Завтра пятая годовщина стрельбы в Тусоне, где была тяжело ранена Гэбби. Приближение этого дня заставило меня вспомнить, чем я занимался, когда в Гэбби стреляли. Я чинил туалет, и теперь он снова сломался.
Как ни странно, мы знали, что этот момент приближается. Насос сепаратора проработал на несколько сотен дней дольше предполагаемого срока эксплуатации, и как раз тогда, когда я почувствовал, что продлевать его существование не имеет смысла, Земля предложила его заменить. Следовало согласиться, поскольку при внезапном отказе устройство выпускает наружу громадное облако урины, смешанной с сернокислотным консервантом, и убирать эту гадость придется мне.
Пять лет назад я был на орбите на 400 км выше своих близких в момент, когда они особенно во мне нуждались. С тех пор изменилось очень многое, однако я нахожусь там же, занятый теми же делами, когда мы минутой молчания чтим память жертв стрельбы.
Сегодня, 15 января 2016 г., на Международной космической станции великий день – день выхода в открытый космос, в котором я не участвую. Я всегда буду рад, что мне выпал шанс испытать восторг парения за бортом, когда между тобой и космосом нет ничего, кроме скафандра, но сейчас меня более чем устраивает пребывание на станции. Рад я и стать свидетелем первого выхода в открытый космос британского астронавта Тима Пика.
Сегодня я оператор поддержки внекорабельной деятельности. Я удостоверяюсь, что оба Тима надели скафандры, как положено, зачитываю шаги, следуя которым они проверяют снаряжение и функциональность скафандров, а также управляю шлюзовым отсеком. Тим и Тим должны поменять регулятор электропитания, сломавшийся еще в сентябре, когда Амико была за консолью в Центре управления полетами, а также проложить кабели. Они благополучно справляются с этими и другими задачами, когда у Тима Копры отказывает датчик уровня СО2. Само по себе это нестрашно, поскольку о содержании углекислоты можно судить по самочувствию, но вскоре он сообщает, что в его гермошлеме плавает пузырь воды. Будь пузырь маленьким, можно было бы предположить, что это капля пота, отделившаяся от кожи, но пузырь большой. Тим также говорит, что, прижимаясь затылком к впитывающей прокладке гермошлема, слышит хлюпанье, – признак того, что в гермошлеме воды больше, чем один пузырь.
Тимы пробыли за бортом всего четыре часа, их ждет еще несколько заданий, но утечка жидкости в гермошлеме означает необходимость – немедленную! – возвращаться. Тим Пик задерживается, чтобы навести порядок на рабочих площадках, а Тим Копра отправляется прямиком к шлюзовому отсеку. Мы хотим быстро вернуть их на станцию, однако спешка увеличивает риск сбоя, поэтому мы методично выполняем каждый шаг процедур, чтобы исключить ошибки. Я вспоминаю услышанную однажды мудрость, которую приписывают «морским котикам»: «Медленно значит эффективно. Эффективно значит быстро. Медленно значит быстро». Вернув парней на станцию, я первым делом снимаю гермошлем Копры. Он как будто в порядке, только немного влажный. Теперь очередь Пика. Оба выглядят усталыми, но не измученными, как мы с Челлом после двух наших первых выходов в открытый космос. Мы пробыли в скафандрах почти в два раза дольше.
Через несколько дней снова ломается «Сидра» в «Ноуде-3». В таких случаях Земле часто удается снова ее запустить, и я весь день на это надеюсь. Я уже размечтался, что успею вернуться на Землю, прежде чем «Сидра» снова потребует внимания, и с тяжелым сердцем принимаю известие, что нам с Тимом Копрой придется ее разобрать и пару дней посвятить ремонту.
На следующий день мы с Тимом выдвигаем проклятую тварь из стойки, перемещаем в «Ноуд-2», закрепляем на верстаке и разбираем. За день нам удается обнаружить проблему. Разборка агрегата с Терри Вёртсом была многодневным мероприятием, в результате которого он поранился, и мы оба были измотанными и злыми. Сегодня я сразу замечаю, что ремонт идет гораздо легче, чем в прошлый раз. Это по-прежнему очень сложная и хитрая работа: передвинуть 220 кг, которые могут повредить уплотнение люка, хрупкое оборудование или поранить человека, уже проблема, но я так поднаторел, что справляюсь с ней очень уверенно и эффективно. Я мог бы, при желании, написать руководство по ремонту чертовой штуковины. Кажется, я знаю ее, как кардиолог знает человеческое сердце.
Мы экономим время, используя хитрости, открытые мною при прошлых ремонтах, и завершаем работу за ничтожную часть времени, которое нам с Терри пришлось потратить на нее в апреле. Я невольно испытываю гордость. Не могу и не пожелать всей душой, чтобы мне никогда больше не пришлось разбирать эту штуковину.
В тот же день, работая в японском модуле, я нахожу за прибором питьевой пакет. Вытаскиваю и вижу инициалы «Д. П.» Здесь нет никого с такими инициалами, и давно не было. Это, должно быть, пакет Дона Петтита, работавшего на МКС еще в 2012 г. Я приберегаю пакет до того момента, когда Дон выполняет функцию главного оператора связи с экипажем, сую находку в камеру и вопрошаю:
– Это твое?
Дон смеется над нелепой ситуацией. Однако, как и все астронавты, он прекрасно знает, как легко теряются вещи на космической станции. Дома невозможно поставить на стол стакан воды и потерять его на три года, но в космосе, при всей внимательности, нет ничего проще, чем потерять напиток или любой предмет. Здесь слишком много вещей, и все они разлетаются.
Через несколько дней я делаю великолепный снимок Хьюстона и северного побережья Мексиканского залива, над которыми мы пролетаем ночью. Я посылаю его Амико с подписью «дом» и с удивлением замечаю, что снова начинаю пользоваться внутренним компасом. Я разрешил себе ждать возвращения. Почти год это было непозволительной роскошью, но теперь даже приятно немного помечтать и погрустить о доме, зная, что скоро будешь там.
В последующих числах января мы ставим крупный ботанический эксперимент. Августовский, с латуком, был относительно простым. Мы установили в европейском модуле «подушечки» с питательной смесью под лампы для подсветки растений, по расписанию поливали ростки и наблюдали, как разрастаются листья, превращаясь в легкий для уборки урожай. Теперь я выращиваю цветущие растения, циннии, с которыми будет сложнее, поскольку они более нежны и капризны. Последовательность экспериментов неслучайна – знания, полученные при уходе за простым и нетребовательным растением, помогут нам вырастить нечто поинтереснее. Требовательность цинний превосходит наши ожидания. Они часто выглядят неблагополучными, и я виню в этом задержку связи между Землей и орбитой. Я делаю фотографии растений и отправляю их земным ученым, которые, изучив и обсудив их, присылают мне инструкции – обычно «полейте их» или «не поливайте». Но к тому моменту, когда я их получаю, ситуация значительно ухудшается. Когда я узнаю, что полив следует прекратить, ростки залиты и плесневеют, а когда до меня доходит рекомендация возобновить полив, они обезвожены и почти засохли. Грустно ухаживать за живым созданием и видеть, как оно страдает без надлежащего ухода. Я выкладываю фото одной из цинний в социальные сети и получаю критику своих способностей садовода. «Вам далеко до Марка Уотни», – пишет некий острослов, имея в виду забытого на Красной планете героя фильма «Марсианин». Это уже наезд!
Я говорю руководителю работ с полезной нагрузкой, что хочу сам решать, когда поливать цветы. Казалось бы, невелика проблема, но только не для НАСА. Если я начну трогать растения и среду, в которой они живут, голыми руками, это будет принципиальное изменение протокола эксперимента. На Земле боятся, что я подхвачу споры плесени, если она окажется на растениях. Сначала мое предложение принимают скептически, но я убежден, что цветы погибнут, если мне не разрешат заботиться о них, как делал бы земной садовник. Невыносимо видеть, как все усилия и затраты, связанные с разработкой этого эксперимента и его доставкой на орбиту, идут прахом. Некоторые облеченные властью лица сомневаются, что я стану проверять растения ежедневно, поскольку это потребует гораздо большего времени и внимания, чем пассивное следование инструкциям. Наконец я добиваюсь своего.
Трудно описать, что я чувствую, когда растения возвращаются к жизни, едва не погибнув. Я сохранил воспоминания о цветах в ботанических садах, куда бабушка и дедушка водили меня в детстве. Эти уик-энды были отдохновением души, и цветы для меня ассоциируются с бабушкой и ее лаской. Я думаю о фиалках Лорел, поселившихся в моем кабинете после ее гибели. Теперь, когда циннии стали моим личным проектом, их благополучие чрезвычайно важно для меня. Я проверяю их при любой возможности. Как-то в пятницу я приношу несколько цветов в российский сегмент и закрепляю посреди стола для украшения.
– Скотт, – недоумевает Сергей, – зачем ты выращиваешь цветы?
– Циннии, – уточняю я.
– Зачем ты выращиваешь циннии?
Я объясняю, что мы хотим однажды научиться растить помидоры, и это один из экспериментов, призванный расширить знания, необходимые для длительного космического полета. Экипаж, летящий на Марс, будет нуждаться в свежей пище и не сможет пополнять ресурсы с Земли, как мы на космической станции. Если мы можем вырастить латук, сумеем и циннии. Если справимся с цинниями, вероятно, нам будут по силам и помидоры, а помидоры имеют настоящую питательную ценность для членов марсианской экспедиции.
Сергей качает головой.
– Растить помидоры – значит попусту тратить время. Если хотите вырастить что-нибудь для стола, займитесь картофелем. На картофеле можно жить.
(И делать водку!) Практичный и простой русский подход имеет свои плюсы.
Когда я выкладываю в соцсетях первое фото здоровых цинний, оно вызывает огромный интерес – 6 млн просмотров. Приятно видеть такой энтузиазм по отношению к предмету моих забот. Я утверждаюсь во мнении, что люди интересуются космосом, если помочь им связать то, что там происходит, с чем-то близким и понятным.
Для меня успех с цинниями со всей очевидностью свидетельствует: если мы рассчитываем когда-нибудь полететь на Марс, члены экипажа должны уметь действовать совершенно автономно. Я делал для цветов гораздо больше, чем планировалось, отчасти потому, что скучал по красоте и хрупкости живой природы, но, скорее всего, из-за высказанных в «Твиттере» сомнений в моих способностях к садоводству – хотелось достойно ответить на вызов.
В конце января я впервые наряжаюсь гориллой, упаковавшись с ног до головы в костюм, пахнущий пластмассой. Первая проделка Космической гориллы носит продуманный характер: я прячусь в каюте Тима Копры и дожидаюсь его появления, а когда дверь открывается, выскакиваю, перепугав его до смерти. После этого отправляюсь в российский сегмент и показываюсь космонавтам – они едва не лопаются от смеха. Космическая горилла уже несет людям радость!
Я решаю, что будет здорово без предупреждения объявиться в костюме перед камерой, чтобы меня увидели в Центре управления полетами. Тихим вечером вторника, когда ничего особенного не происходит, я делаю свой ход: надеваю костюм и плаваю перед камерой в американском «Лэбе», дожидаясь, когда меня заметят. Амико видит меня по NASA TV, но больше никто не реагирует. Какое разочарование!
Я размышляю, как позабавить Космической гориллой детей. Если привлечь их внимание и рассмешить, они заинтересуются и выслушают мой рассказ о космосе и ценности науки, технологий, инженерного дела и математики. Тим Пик соглашается принять участие в коротком видео: он распаковывает груз и находит гориллу-«безбилетницу», которая гоняется за ним по американскому «Лэбу» под главную музыкальную тему «Шоу Бенни Хилла» – Yakety Sax. Видео взрывает интернет и оживляет интерес к нашей работе на космической станции.
28 января я объявляю минуту молчания в память об экипаже шаттла «Челленджер», погибшего ровно 30 лет назад. Мы с двумя Тимами собираемся в американском «Лэбе», я произношу несколько слов об экипаже и о том, что дух этих людей живет в наших нынешних достижениях в космосе. Склонив голову, я не могу не вспоминать холодное утро, когда мы с соседом по комнате, Джорджем, снова и снова наблюдали взрыв орбитального корабля на экране крохотного телевизора. Тридцать лет, целая жизнь! Мне и в голову не могло прийти, где я буду сегодня. Помню, как Джордж спросил, по-прежнему ли я хочу полететь в космос, и что я жаждал этого, как никогда.
Через несколько дней один из российских коллег находит меня в американском сегменте и жалуется, что у него шатается зуб. Это коронка на импланте, маленький металлический колышек среди передних зубов. Единственный путь домой – зубодробительный спуск в «Союзе», и он небезосновательно опасается, что непрочно держащийся имплант провалится в горло или потеряется, но не хочет и возвращаться без него, поскольку мы сразу после посадки без конца фотографируемся. Я достаю стоматологический набор, тщательно просушиваю и зуб, и штифт марлей, смешиваю немного зубного цемента и приклеиваю зуб на место. Довольный коллега широко улыбается. Командир всегда на посту!
Воскресным утром я плыву в российский сегмент и приветствую завтракающих космонавтов.
– Скотт! – восклицает Миша с озорной улыбкой, – знаешь, какой сегодня день?
– Да, – отвечаю я. – Мой день рождения. Двадцать первое февраля.
В прошлый раз, когда я отмечал день рождения дома в Хьюстоне, мне было 50. Сегодня мне 52.
– С днем рождения, Скотт, но я не об этом! Нам осталось всего девять дней!
Весь этот год я избегал считать оставшиеся дни. Удивительно, но как-то незаметно их осталось меньше десятка. Очевидно, моя стратегия сработала. Девять дней – совсем немного.
– Скотт, – с воодушевлением продолжает Миша, – мы выдержали!
– Миша, – замечаю я, – у нас не было выбора!
Сергей, Миша и я проведем несколько отработок в «Союзе» и будем готовы к посадке. Мише, как бортинженеру-один, нужно освежить навыки, чтобы дублировать Сергея, – прошло очень много времени.
Мы начинаем укладывать вещи и готовиться к отлету. Мне нужно решить, что отправится вместе со мной в «Союзе», – маленькая упаковка, не больше полкило, в том числе золотые кулоны для Амико, Саманты и Шарлотт и серебряные для секретаря экипажа Брук Хитман, планировщика экипажа Дженнифер Джеймс и моего преподавателя русского языка Елены Хэнсен. Больше вещей можно будет отправить на SpaceX позже, весной. Я должен тщательно прибраться в каюте, чтобы подготовить ее для следующего жильца. Поскольку в космосе что угодно может летать где угодно, нужно вычистить стены, потолок и пол. Приходится буквально разобрать маленькое помещение на части и пропылесосить вентиляционные отверстия – покрытые годичным слоем пыли, они особенно грязны. Наконец, я прячу пластмассового таракана, чтобы его нашел мой «наследник» Джефф Уильямс.
Амико рассказывает, что вызвала техника проверить оборудование бассейна и гидромассажной ванны. Нагреватель воды в бассейне сломался посередине моей экспедиции, а она и не заметила, пока не начала готовиться к моему возвращению. Она знает, что я предвкушаю момент, когда смогу нырнуть в бассейн. Она просит прислать список вещей, которые хотел бы получить, как только вернусь. Печатая список, я еще глубже погружаюсь в мысли о доме: постельном белье, душе, бассейне и джакузи на заднем дворике. Весь этот год я пытался не тосковать по дому, а теперь сознательно это себе разрешаю. Удивительное чувство.
Этой ночью я спал мало и утром бодрствую в спальном мешке, оттягивая начало дня. Рождественскими утрами в Нью-Джерси, где я вырос, мы с братом обычно поднимались до рассвета и в пижамах бежали в гостиную искать подарки. Мои дочери, пока были маленькими, поступали так же. Сегодня меня ждут мероприятия по связям с общественностью, и меня будут спрашивать, что это такое, встречать Рождество в космосе. Я буду отвечать, что пребывание здесь в это особое время позволяет задуматься о смысле этого праздника и почувствовать, какая удача – увидеть нашу планету со стороны. Буду рассказывать, как скучаю по людям, которых люблю. Сейчас я просто парю внутри спального мешка, пока остальные члены экипажа еще спят: передо мной светится экран компьютера, а возле головы громко гудит вентилятор.
Наша долгосрочная экспедиция близится к концу, и тренеры из Космического центра имени Джонсона понемногу увеличивают интенсивность упражнений с отягощением, чтобы наши тела привыкли к нагрузкам, связанным с возвращением в условия гравитации. Я помню это по предыдущему полету – как и свое неудовольствие, – и, сознавая необходимость упражнений, боюсь что-нибудь себе повредить. Если я получу серьезную травму и не смогу тренироваться, моя жизнь в земной гравитации очень осложнится. На следующий день, выполняя приседания с большим отягощением, я чувствую раздирающую боль сзади в ноге и вскоре понимаю, что порвал какую-то из мышц задней поверхности бедра. Боль не проходит, и я больше не могу тренироваться.
Мой врач в этом полете, Стив, назначает мне миорелаксант «Ативан». Наш запас лекарств, включая «Ативан» и многое другое, хранится в сумке на полу лабораторного модуля вместе с медицинским оборудованием. В сумке-аптечке имеются лекарства всех типов: обезболивающие, антибиотики, нейролептики – буквально все, что можно найти в больничном отделении неотложной помощи. На наркотических средствах имеются ярлыки DEA (Drug Enforcement Administration – Администрация по контролю за применением наркотиков), предупреждающие, что применение разрешено только по назначению врача. НАСА учитывает любые возможности, у нас есть даже тест на беременность и мешок для трупа.
На следующее утро я отправляю Амико по почте вид восхода солнца на орбите. Поскольку на станции принято время по Гринвичу, я начинаю день на пять часов раньше и знаю, что изображение будет ждать ее, когда она проснется. Я пишу, что это фото не для соцсетей, а только для нее. Впоследствии она говорит мне, что мечтала о таком виртуальном объятии. Я не могу быть рядом, чтобы облегчить ее жизнь, но в моих силах хотя бы показать, что я о ней думаю.
Во второй половине дня, когда я готовлю ланч, появляется Тим Копра в поисках съестного.
– Вот отличный куриный суп, – подсказываю я.
– Отличный куриный суп! – выдает он, как будто я не произносил ни слова.
– Нда… Я еще возьму говядину барбекю.
Несколько минут мы вместе смотрим CNN и едим.
Вскоре я замечаю:
– Знаешь, если подумать, мне этот суп не нравится.
– Точно, мне тоже, – заявляет Тим.
Покончив с едой, мы возвращаемся к своим делам. Только через несколько минут я осознаю, что привычка Тима повторять за мной не раздражает меня. Не напрягаюсь я и тогда, когда мы теряем сигнал спутника, из-за чего прерывается трансляция репортажа CNN, который я смотрел. И даже когда крохотная коричневая капля соуса барбекю прилетает и садится мне на брюки. Я чувствую себя более спокойным и довольным своим окружением, чем в предыдущие месяцы, возможно, весь год.
Вечером я рассказываю Амико об удивительном эффекте миорелаксанта.
– Ты живешь в большом напряжении, – замечает она. – Конечно, лекарство влияет на тебя.
Я пересказываю слова врача экипажа, что это лекарство иногда назначают при расстройствах настроения и поведения, и утверждаю, что не чувствую настолько большого напряжения. Действительно, с учетом всех обстоятельств, я в норме. Думаю, меня просто достало здесь торчать. Я должен абстрагироваться от стресса, чтобы сосредоточиваться на необходимых действиях, но, поскольку стресс присутствует всегда, то может проявиться неожиданным образом – например, в недовольстве коллегой. Следует также учитывать, что я почти год живу при повышенном уровне СО2, который, как известно, вызывает раздражительность. Как бы то ни было, приятно чувствовать себя более расслабленным, и я стараюсь пользоваться благоприятным побочным действием лекарства, пока оно длится.
Ночью, в спальном мешке, я прочитываю несколько страниц книги Шеклтона. На Рождество 1914 г. старший помощник руководителя экспедиции записал в журнале: «Подходит к концу еще одно Рождество. Хотелось бы знать, как и в каких условиях мы встретим следующее. Температура 30 градусов». Он не представлял, как проведет следующее Рождество, – в походном лагере на дрейфовом льду с минимумом запасов, лишившись корабля экспедиции, «Эндьюранс», раздавленного льдами. При всех тяготах, выпавших на их долю, эти люди открыли в себе способность полагаться на собственные силы. «Можно сказать, они лучше узнали самих себя, – пишет автор книги Альфред Лансинг. – В этом заброшенном краю, в ледяной пустыне обрели, пусть относительное, довольство. Испытание показало, что это люди без страха и упрека».
Погасив свет, я не сразу погружаюсь в сон.
На космической станции канун Нового года – более важное событие, чем Рождество, поскольку представители всех стран отмечают его одновременно. Мы собираемся в российском сегменте на праздничный ужин. Все приносят что-нибудь к столу, кто-то произносит тосты. Застолье продолжается до самой ночи. Мы ненадолго выключаем свет, пытаясь разглядеть отблески земных фейерверков. Во время моей прошлой долгосрочной экспедиции нам удалось заметить крохотные искорки цветных огней, но в этом году ничего не видно. Все равно, мне очень повезло – для меня это уже вторая встреча Нового года в космосе, и я рад, что сохранил способность ценить это место и то, чем я здесь занимаюсь. На следующее утро я просыпаюсь рано и звоню друзьям и близким в США, чтобы пожелать им счастливого 2016-го – года моего возвращения на Землю.
Глава 19
7 января 2016 г.
Мне снилось, что на космическую станцию неожиданно прибыли Амико и несколько моих коллег-астронавтов. Они приехали на автобусе – во сне это казалось логичным. Я направился в американский «Лэб» прибраться и нашел сигарету, которую отец оставил незатушенной. Сигарета стала поджигать вольно летающие повсюду листы бумаги. Я кричал всем, чтобы эвакуировались, а сам остался тушить пожар из садового шланга, бухта которого, к моему удивлению, обнаружилась на стене среди остального снаряжения. Впрочем, толку оказалось мало, поскольку станция была сделана из сухого дерева. Пожар усиливался, меня окружило пламя, и я боролся с ним, пока не проснулся.
Завтра пятая годовщина стрельбы в Тусоне, где была тяжело ранена Гэбби. Приближение этого дня заставило меня вспомнить, чем я занимался, когда в Гэбби стреляли. Я чинил туалет, и теперь он снова сломался.
Как ни странно, мы знали, что этот момент приближается. Насос сепаратора проработал на несколько сотен дней дольше предполагаемого срока эксплуатации, и как раз тогда, когда я почувствовал, что продлевать его существование не имеет смысла, Земля предложила его заменить. Следовало согласиться, поскольку при внезапном отказе устройство выпускает наружу громадное облако урины, смешанной с сернокислотным консервантом, и убирать эту гадость придется мне.
Пять лет назад я был на орбите на 400 км выше своих близких в момент, когда они особенно во мне нуждались. С тех пор изменилось очень многое, однако я нахожусь там же, занятый теми же делами, когда мы минутой молчания чтим память жертв стрельбы.
Сегодня, 15 января 2016 г., на Международной космической станции великий день – день выхода в открытый космос, в котором я не участвую. Я всегда буду рад, что мне выпал шанс испытать восторг парения за бортом, когда между тобой и космосом нет ничего, кроме скафандра, но сейчас меня более чем устраивает пребывание на станции. Рад я и стать свидетелем первого выхода в открытый космос британского астронавта Тима Пика.
Сегодня я оператор поддержки внекорабельной деятельности. Я удостоверяюсь, что оба Тима надели скафандры, как положено, зачитываю шаги, следуя которым они проверяют снаряжение и функциональность скафандров, а также управляю шлюзовым отсеком. Тим и Тим должны поменять регулятор электропитания, сломавшийся еще в сентябре, когда Амико была за консолью в Центре управления полетами, а также проложить кабели. Они благополучно справляются с этими и другими задачами, когда у Тима Копры отказывает датчик уровня СО2. Само по себе это нестрашно, поскольку о содержании углекислоты можно судить по самочувствию, но вскоре он сообщает, что в его гермошлеме плавает пузырь воды. Будь пузырь маленьким, можно было бы предположить, что это капля пота, отделившаяся от кожи, но пузырь большой. Тим также говорит, что, прижимаясь затылком к впитывающей прокладке гермошлема, слышит хлюпанье, – признак того, что в гермошлеме воды больше, чем один пузырь.
Тимы пробыли за бортом всего четыре часа, их ждет еще несколько заданий, но утечка жидкости в гермошлеме означает необходимость – немедленную! – возвращаться. Тим Пик задерживается, чтобы навести порядок на рабочих площадках, а Тим Копра отправляется прямиком к шлюзовому отсеку. Мы хотим быстро вернуть их на станцию, однако спешка увеличивает риск сбоя, поэтому мы методично выполняем каждый шаг процедур, чтобы исключить ошибки. Я вспоминаю услышанную однажды мудрость, которую приписывают «морским котикам»: «Медленно значит эффективно. Эффективно значит быстро. Медленно значит быстро». Вернув парней на станцию, я первым делом снимаю гермошлем Копры. Он как будто в порядке, только немного влажный. Теперь очередь Пика. Оба выглядят усталыми, но не измученными, как мы с Челлом после двух наших первых выходов в открытый космос. Мы пробыли в скафандрах почти в два раза дольше.
Через несколько дней снова ломается «Сидра» в «Ноуде-3». В таких случаях Земле часто удается снова ее запустить, и я весь день на это надеюсь. Я уже размечтался, что успею вернуться на Землю, прежде чем «Сидра» снова потребует внимания, и с тяжелым сердцем принимаю известие, что нам с Тимом Копрой придется ее разобрать и пару дней посвятить ремонту.
На следующий день мы с Тимом выдвигаем проклятую тварь из стойки, перемещаем в «Ноуд-2», закрепляем на верстаке и разбираем. За день нам удается обнаружить проблему. Разборка агрегата с Терри Вёртсом была многодневным мероприятием, в результате которого он поранился, и мы оба были измотанными и злыми. Сегодня я сразу замечаю, что ремонт идет гораздо легче, чем в прошлый раз. Это по-прежнему очень сложная и хитрая работа: передвинуть 220 кг, которые могут повредить уплотнение люка, хрупкое оборудование или поранить человека, уже проблема, но я так поднаторел, что справляюсь с ней очень уверенно и эффективно. Я мог бы, при желании, написать руководство по ремонту чертовой штуковины. Кажется, я знаю ее, как кардиолог знает человеческое сердце.
Мы экономим время, используя хитрости, открытые мною при прошлых ремонтах, и завершаем работу за ничтожную часть времени, которое нам с Терри пришлось потратить на нее в апреле. Я невольно испытываю гордость. Не могу и не пожелать всей душой, чтобы мне никогда больше не пришлось разбирать эту штуковину.
В тот же день, работая в японском модуле, я нахожу за прибором питьевой пакет. Вытаскиваю и вижу инициалы «Д. П.» Здесь нет никого с такими инициалами, и давно не было. Это, должно быть, пакет Дона Петтита, работавшего на МКС еще в 2012 г. Я приберегаю пакет до того момента, когда Дон выполняет функцию главного оператора связи с экипажем, сую находку в камеру и вопрошаю:
– Это твое?
Дон смеется над нелепой ситуацией. Однако, как и все астронавты, он прекрасно знает, как легко теряются вещи на космической станции. Дома невозможно поставить на стол стакан воды и потерять его на три года, но в космосе, при всей внимательности, нет ничего проще, чем потерять напиток или любой предмет. Здесь слишком много вещей, и все они разлетаются.
Через несколько дней я делаю великолепный снимок Хьюстона и северного побережья Мексиканского залива, над которыми мы пролетаем ночью. Я посылаю его Амико с подписью «дом» и с удивлением замечаю, что снова начинаю пользоваться внутренним компасом. Я разрешил себе ждать возвращения. Почти год это было непозволительной роскошью, но теперь даже приятно немного помечтать и погрустить о доме, зная, что скоро будешь там.
В последующих числах января мы ставим крупный ботанический эксперимент. Августовский, с латуком, был относительно простым. Мы установили в европейском модуле «подушечки» с питательной смесью под лампы для подсветки растений, по расписанию поливали ростки и наблюдали, как разрастаются листья, превращаясь в легкий для уборки урожай. Теперь я выращиваю цветущие растения, циннии, с которыми будет сложнее, поскольку они более нежны и капризны. Последовательность экспериментов неслучайна – знания, полученные при уходе за простым и нетребовательным растением, помогут нам вырастить нечто поинтереснее. Требовательность цинний превосходит наши ожидания. Они часто выглядят неблагополучными, и я виню в этом задержку связи между Землей и орбитой. Я делаю фотографии растений и отправляю их земным ученым, которые, изучив и обсудив их, присылают мне инструкции – обычно «полейте их» или «не поливайте». Но к тому моменту, когда я их получаю, ситуация значительно ухудшается. Когда я узнаю, что полив следует прекратить, ростки залиты и плесневеют, а когда до меня доходит рекомендация возобновить полив, они обезвожены и почти засохли. Грустно ухаживать за живым созданием и видеть, как оно страдает без надлежащего ухода. Я выкладываю фото одной из цинний в социальные сети и получаю критику своих способностей садовода. «Вам далеко до Марка Уотни», – пишет некий острослов, имея в виду забытого на Красной планете героя фильма «Марсианин». Это уже наезд!
Я говорю руководителю работ с полезной нагрузкой, что хочу сам решать, когда поливать цветы. Казалось бы, невелика проблема, но только не для НАСА. Если я начну трогать растения и среду, в которой они живут, голыми руками, это будет принципиальное изменение протокола эксперимента. На Земле боятся, что я подхвачу споры плесени, если она окажется на растениях. Сначала мое предложение принимают скептически, но я убежден, что цветы погибнут, если мне не разрешат заботиться о них, как делал бы земной садовник. Невыносимо видеть, как все усилия и затраты, связанные с разработкой этого эксперимента и его доставкой на орбиту, идут прахом. Некоторые облеченные властью лица сомневаются, что я стану проверять растения ежедневно, поскольку это потребует гораздо большего времени и внимания, чем пассивное следование инструкциям. Наконец я добиваюсь своего.
Трудно описать, что я чувствую, когда растения возвращаются к жизни, едва не погибнув. Я сохранил воспоминания о цветах в ботанических садах, куда бабушка и дедушка водили меня в детстве. Эти уик-энды были отдохновением души, и цветы для меня ассоциируются с бабушкой и ее лаской. Я думаю о фиалках Лорел, поселившихся в моем кабинете после ее гибели. Теперь, когда циннии стали моим личным проектом, их благополучие чрезвычайно важно для меня. Я проверяю их при любой возможности. Как-то в пятницу я приношу несколько цветов в российский сегмент и закрепляю посреди стола для украшения.
– Скотт, – недоумевает Сергей, – зачем ты выращиваешь цветы?
– Циннии, – уточняю я.
– Зачем ты выращиваешь циннии?
Я объясняю, что мы хотим однажды научиться растить помидоры, и это один из экспериментов, призванный расширить знания, необходимые для длительного космического полета. Экипаж, летящий на Марс, будет нуждаться в свежей пище и не сможет пополнять ресурсы с Земли, как мы на космической станции. Если мы можем вырастить латук, сумеем и циннии. Если справимся с цинниями, вероятно, нам будут по силам и помидоры, а помидоры имеют настоящую питательную ценность для членов марсианской экспедиции.
Сергей качает головой.
– Растить помидоры – значит попусту тратить время. Если хотите вырастить что-нибудь для стола, займитесь картофелем. На картофеле можно жить.
(И делать водку!) Практичный и простой русский подход имеет свои плюсы.
Когда я выкладываю в соцсетях первое фото здоровых цинний, оно вызывает огромный интерес – 6 млн просмотров. Приятно видеть такой энтузиазм по отношению к предмету моих забот. Я утверждаюсь во мнении, что люди интересуются космосом, если помочь им связать то, что там происходит, с чем-то близким и понятным.
Для меня успех с цинниями со всей очевидностью свидетельствует: если мы рассчитываем когда-нибудь полететь на Марс, члены экипажа должны уметь действовать совершенно автономно. Я делал для цветов гораздо больше, чем планировалось, отчасти потому, что скучал по красоте и хрупкости живой природы, но, скорее всего, из-за высказанных в «Твиттере» сомнений в моих способностях к садоводству – хотелось достойно ответить на вызов.
В конце января я впервые наряжаюсь гориллой, упаковавшись с ног до головы в костюм, пахнущий пластмассой. Первая проделка Космической гориллы носит продуманный характер: я прячусь в каюте Тима Копры и дожидаюсь его появления, а когда дверь открывается, выскакиваю, перепугав его до смерти. После этого отправляюсь в российский сегмент и показываюсь космонавтам – они едва не лопаются от смеха. Космическая горилла уже несет людям радость!
Я решаю, что будет здорово без предупреждения объявиться в костюме перед камерой, чтобы меня увидели в Центре управления полетами. Тихим вечером вторника, когда ничего особенного не происходит, я делаю свой ход: надеваю костюм и плаваю перед камерой в американском «Лэбе», дожидаясь, когда меня заметят. Амико видит меня по NASA TV, но больше никто не реагирует. Какое разочарование!
Я размышляю, как позабавить Космической гориллой детей. Если привлечь их внимание и рассмешить, они заинтересуются и выслушают мой рассказ о космосе и ценности науки, технологий, инженерного дела и математики. Тим Пик соглашается принять участие в коротком видео: он распаковывает груз и находит гориллу-«безбилетницу», которая гоняется за ним по американскому «Лэбу» под главную музыкальную тему «Шоу Бенни Хилла» – Yakety Sax. Видео взрывает интернет и оживляет интерес к нашей работе на космической станции.
28 января я объявляю минуту молчания в память об экипаже шаттла «Челленджер», погибшего ровно 30 лет назад. Мы с двумя Тимами собираемся в американском «Лэбе», я произношу несколько слов об экипаже и о том, что дух этих людей живет в наших нынешних достижениях в космосе. Склонив голову, я не могу не вспоминать холодное утро, когда мы с соседом по комнате, Джорджем, снова и снова наблюдали взрыв орбитального корабля на экране крохотного телевизора. Тридцать лет, целая жизнь! Мне и в голову не могло прийти, где я буду сегодня. Помню, как Джордж спросил, по-прежнему ли я хочу полететь в космос, и что я жаждал этого, как никогда.
Через несколько дней один из российских коллег находит меня в американском сегменте и жалуется, что у него шатается зуб. Это коронка на импланте, маленький металлический колышек среди передних зубов. Единственный путь домой – зубодробительный спуск в «Союзе», и он небезосновательно опасается, что непрочно держащийся имплант провалится в горло или потеряется, но не хочет и возвращаться без него, поскольку мы сразу после посадки без конца фотографируемся. Я достаю стоматологический набор, тщательно просушиваю и зуб, и штифт марлей, смешиваю немного зубного цемента и приклеиваю зуб на место. Довольный коллега широко улыбается. Командир всегда на посту!
Воскресным утром я плыву в российский сегмент и приветствую завтракающих космонавтов.
– Скотт! – восклицает Миша с озорной улыбкой, – знаешь, какой сегодня день?
– Да, – отвечаю я. – Мой день рождения. Двадцать первое февраля.
В прошлый раз, когда я отмечал день рождения дома в Хьюстоне, мне было 50. Сегодня мне 52.
– С днем рождения, Скотт, но я не об этом! Нам осталось всего девять дней!
Весь этот год я избегал считать оставшиеся дни. Удивительно, но как-то незаметно их осталось меньше десятка. Очевидно, моя стратегия сработала. Девять дней – совсем немного.
– Скотт, – с воодушевлением продолжает Миша, – мы выдержали!
– Миша, – замечаю я, – у нас не было выбора!
Сергей, Миша и я проведем несколько отработок в «Союзе» и будем готовы к посадке. Мише, как бортинженеру-один, нужно освежить навыки, чтобы дублировать Сергея, – прошло очень много времени.
Мы начинаем укладывать вещи и готовиться к отлету. Мне нужно решить, что отправится вместе со мной в «Союзе», – маленькая упаковка, не больше полкило, в том числе золотые кулоны для Амико, Саманты и Шарлотт и серебряные для секретаря экипажа Брук Хитман, планировщика экипажа Дженнифер Джеймс и моего преподавателя русского языка Елены Хэнсен. Больше вещей можно будет отправить на SpaceX позже, весной. Я должен тщательно прибраться в каюте, чтобы подготовить ее для следующего жильца. Поскольку в космосе что угодно может летать где угодно, нужно вычистить стены, потолок и пол. Приходится буквально разобрать маленькое помещение на части и пропылесосить вентиляционные отверстия – покрытые годичным слоем пыли, они особенно грязны. Наконец, я прячу пластмассового таракана, чтобы его нашел мой «наследник» Джефф Уильямс.
Амико рассказывает, что вызвала техника проверить оборудование бассейна и гидромассажной ванны. Нагреватель воды в бассейне сломался посередине моей экспедиции, а она и не заметила, пока не начала готовиться к моему возвращению. Она знает, что я предвкушаю момент, когда смогу нырнуть в бассейн. Она просит прислать список вещей, которые хотел бы получить, как только вернусь. Печатая список, я еще глубже погружаюсь в мысли о доме: постельном белье, душе, бассейне и джакузи на заднем дворике. Весь этот год я пытался не тосковать по дому, а теперь сознательно это себе разрешаю. Удивительное чувство.