Стойкость. Мой год в космосе
Часть 24 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
6 ноября 2015 г.
Мне приснилось, что я снова на Земле и получил разрешение вернуться в ВМС и летать на палубных F-18. Я ликовал, поскольку думал, что мне эти полеты уже не светят. Я вернулся в свою бывшую эскадрилью, Pukin’ Dogs, где нашлись все те же старые друзья, нисколько не изменившиеся. Было здорово, что мне позволили оказаться в положении младшего офицера, хотя я был уже в чине капитана. Благодаря огромному опыту полетов мне все давалось легко, сверхъестественно легко, особенно посадка на палубу авианосца.
В ноябре исполняется девять лет после моей операции, и я осмысляю тот факт, что провел больше года жизни в космосе после обнаружения и лечения рака. Я не считаю себя «выжившим раковым больным» – я просто человек, у которого возникла опухоль простаты и ее удалили. Но я буду рад, если моя история послужит другим, особенно детям, примером того, как можно многого достичь несмотря ни на что.
Мы с Челлом опять посвятили много дней подготовке скафандров и оборудования, повторению процедур и совещаниям с земными экспертами. У этого выхода в открытый космос будет две цели. Во-первых, нужно восстановить первоначальную конфигурацию системы охлаждения, чтобы сохранить незадействованный радиатор в неприкосновенности для использования в будущем. Во-вторых, долить в нее аммиак (электрооборудование космической станции охлаждается концентрированным аммиаком). Звучит скучно, во многом так оно и есть. Однако сама история обеспечения охлаждения космической станции – летящего в космическом пространстве гигантского куска металла, ничем не защищенного от жесткого солнечного излучения, поджаривающего его в течение 45 минут из каждых 90, пока громадные солнечные батареи вырабатывают электричество, – это история инженерного триумфа с важными последствиями для будущих космических полетов. Работа, которую Челл и я проделаем сегодня, чтобы система охлаждения продолжала функционировать, является маленьким фрагментом общей картины, как и усилия других астронавтов и космонавтов, осуществивших сотни выходов в открытый космос за годы существования станции.
День нашего второго выхода за пределы МКС начинается почти так же, как и первого: ранний подъем, короткий завтрак, десатурация, одевание. Сегодня я решаю надеть очки, потому что при первой вылазке линзы Френеля на смотровом щитке себя не оправдали. Когда запутался фал одного из инструментов, я видел узелок недостаточно четко и не мог его распутать. К счастью, он распутался сам. Использование очков связано с определенным риском – если они сползут, у меня не будет ни малейшей возможности их поправить, пока надет гермошлем, поэтому я предусмотрительно прикрепляю их к голове. Мой голый череп подходит для этого идеально. Жаль, что я не привык к контактным линзам.
Я надеваю шлемофон и напоследок чешу все, что чешется, прежде чем гермошлем будет закрыт. Мы с Челлом входим в шлюзовой отсек. Теперь ни один из нас не включит циркуляцию воды раньше времени, а мне не придется воевать с крышкой люка – это обязанность ведущего оператора ВКД.
Наша сегодняшняя рабочая зона находится в самом конце фермы в 50 м от шлюза – так далеко, что приходится использовать полную длину обоих наших страховочных фалов, чтобы туда добраться. Когда мы отправляемся в путь вдоль поручня, переставляя руки, я снова замечаю, как сильно станция снаружи повреждена микрометеоритами и орбитальным мусором. Поразительную картину представляют собой сквозные отверстия в металлических поручнях, похожие на следы от пуль. Это вновь шокирует меня.
Сегодня наземный оператор, обеспечивающий поддержку внекорабельной деятельности, – Меган Макартур, ветеран астронавтики, которую я знаю 15 лет. Хотя при поступлении в отряд она была одной из самых молодых, всего 28 лет, но всегда отличалась спокойной уверенностью в себе даже в стрессовой ситуации. Сегодня она направляет нашу работу, и с ее помощью мы с Челлом добираемся до места и доставляем туда инструменты.
Первая задача – снять чехол с металлической коробки и вывернуть болт, открыв клапан, контролирующий циркуляцию аммиака, – требует участия нас обоих. Челл и я входим в размеренный ритм, словно читая мысли друг друга, и, кажется, Меган находится здесь же, работая с нами плечом к плечу. Мы трудимся сообща с потрясающей эффективностью. Почти прижавшись друг к другу смотровыми щитками, мы с Челлом неизбежно встречаемся взглядами, и в такие мгновения я чувствую, что он думает, как я. Я не суеверен, но боюсь сглазить случайным «все идет отлично» или «оказывается, это проще простого». Нужно продолжать в том же духе, пока не закончим работу.
Вернув чехол на место, мы на некоторое время расходимся выполнять отдельные задания. Челл продолжает перекраивать аммиачные трубопроводы, а я тружусь над системой вентиляции на обратной стороне фермы МКС. У каждого сложная задача, и мы погружаемся в них с головой. Этот не тот аммиак, который бабушки, бывало, хранили дома под умывальником, а в сотню раз более концентрированное и летальное вещество. Если этот аммиак проникнет внутрь станции, все мы можем погибнуть в течение нескольких минут. Утечка аммиака – одна из аварийных ситуаций, к которой мы готовимся особенно тщательно. Поэтому работу с системой охлаждения и аммиачными трубопроводами особенно важно выполнить правильно с первого раза. Мы должны убедиться, что ни капли аммиака не попало на скафандры.
Я подтверждаю наблюдение, сделанное при первом выходе в открытый космос, – концентрация на своих действиях за бортом должна быть абсолютной. Каждый раз, когда я регулирую положение фала, передвигаю инструмент на малом рабочем месте или просто смещаюсь, то должен сосредоточивать все свое внимание на том, чтобы правильно совершить нужное действие в нужный момент, проверяя и перепроверяя, что не запутаюсь в страховочном фале, не улечу от станции и не упущу инструмент.
Через несколько часов я направляюсь к тележке СЕТА (Crew and Equipment Translation Aid) – средству перемещения экипажа и оборудования. Внешне напоминающее ручную дрезину, которые когда-то использовались на железных дорогах, это устройство помогает перемещать вдоль фермы крупное оборудование. На этапе подготовки к этому ВКД я высказал сомнение в целесообразности задания – подвязывания рукояти тормоза, чтобы невозможно было случайно заблокировать тормоза. Это намного менее важно, чем наша главная задача – изменение конфигурации аммиачного трубопровода, что заставляет меня сильно удалиться от Челла. Возникни у него проблемы, я окажусь слишком далеко, чтобы помочь ему, как это было в моем сне о скайдайвинге. Ведущий руководитель полета настаивал, чтобы мы оба одинаково хорошо умели выполнять и то и другое задание.
Я вожусь с рукояткой тормоза, сверяясь с процедурами, закрепленными на запястье. Я работаю по большей части самостоятельно, поскольку Меган сосредоточена на помощи Челлу в его значительно более сложной задаче. Слышно, как Челл воюет с соединениями трубопровода. Эти детали требуют максимального напряжения сил даже от такого крепкого человека, как он, к тому же являются технически сложными: на соединение и рассоединение каждого может понадобиться до 20 шагов, и все это время нужно внимательно следить, чтобы аммиак не начал бить наружу и не попал на скафандр. Каждый раз, слыша, как выполнение очередного шага вызывает у него трудности, я задаюсь вопросом, почему занимаюсь тележкой, вместо того чтобы ему помогать.
Я заканчиваю и еще раз напоследок осматриваю свою рабочую площадку, чтобы убедиться, что все в порядке, прежде чем вернуться к концу фермы на помощь Челлу. Перехватывая поручень то одной, то другой рукой, я добираюсь до него за несколько минут. Осматриваю его скафандр в поисках желтых пятен аммиака. Несколько пятнышек вызывают подозрения, но при ближайшем рассмотрении я вижу в местах с нарушенной окраской волокна материала, из которого изготовлен скафандр, что исключает аммиак. Хорошо, что я решил надеть очки, которые не сползли и не запотели, иначе вряд ли сумел разглядеть эту разницу. Мы готовимся продуть аммиачный трубопровод. Челл открывает клапан и поспешно отодвигается. Аммиак под высоким давлением вылетает из космической станции гигантским облаком снега. На наших глазах огромный шлейф окрашивается лучами солнца, частицы замерзшего газа сверкают в черноте космоса. Этот момент неожиданно дарит нам изумительное зрелище, и мы парим рядом, поглощенные им.
Когда продувание закончено, Меган велит нам разделиться. Челл остается очищать инструмент, используемый для стравливания аммиака, а я возвращаюсь к поворотному шарниру альфа солнечной батареи, чтобы снять и убрать на хранение ранее установленную мною перемычку-соединение с системой циркуляции аммиака. Поворотный шарнир СБ постоянно вращается в одном направлении, чтобы панели все время были обращены к солнцу, совершая полный оборот каждые 90 минут и передавая электричество потребителям. Меган руководит мною во время работы. Одно из соединений не желает поддаваться.
– Слушай, Меган, если ручка отведена до упора назад, белая полоса должна быть видна или нет? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает Меган, – белую полосу спереди должно быть видно.
Я тружусь еще несколько минут, добиваясь правильного расположения, и отчитываюсь:
– Готова. Белую полосу спереди видно.
– Отлично, Скотт, принято: белую полосу спереди видно. Убедись, что рычаг фиксатора поднят.
– Поднят.
Когда Меган снова начинает говорить, ее голос меняется.
– Сейчас, ребята, я попрошу вас сделать паузу и выслушать нашу информацию.
Она не объясняет, зачем нужна эта пауза, но мы с Челлом понимаем: Меган только что узнала от других сотрудников в Центре управления нечто, требующее быстрого принятия решения руководителями полета. Возможно, нечто опасное для нас. Она не заставляет нас долго томиться ожиданием.
– Так, ребята, на данный момент руководству представляется, что мы близки в ситуации потери управления ориентацией в пространстве.
Силовые гироскопы, управляющие пространственным положением станции, оказались загрязнены аммиаком при продуве трубопровода. Скоро мы лишимся возможности управлять своей ориентацией в пространстве, после чего быстро потеряем связь с Землей. Как мы и предполагали, ситуация действительно опасная.
Меган продолжает:
– Нужно, чтобы Челл бросил все и отправился к радиатору. Вам предстоит его снова раскрыть.
Если скрепить радиатор как следует не получается, его необходимо вернуть в прежнее, выдвинутое положение.
– Принято, – решительно отвечает Челл.
– Вы, наверное, по циклограмме можете судить, что мы намерены делать, – говорит Меган. – Ты, Челл, очищаешь инструмент стравливания. Ты, Скотт, заканчивай с перемычкой, но крепить радиатор и надевать на него чехол мы сегодня не будем. Это слишком долго.
Мы оба подтверждаем прием информации. Ситуация с гироскопами достаточно серьезна, чтобы поменять планы. Даже в наилучших условиях риск загрязнить гироскопы вызывает мысль: «Вот дерьмо!» Станция не начнет неуправляемо вертеться, как карусель, но остаться без связи с Меган и всеми специалистами на Земле – невеселая перспектива. Сейчас, когда мы двое находимся за бортом, потеря связи делает и без того рискованное положение еще более опасным. В ходе подготовки к этому выходу в открытый космос мы ни разу не рассматривали возможность утраты управления пространственным положением станции из-за продувки аммиачного трубопровода.
В Хьюстоне обсуждают, не передать ли целиком управление ориентацией российскому сегменту МКС. Российские двигатели могут, пусть и не столь элегантно, управлять положением станции в пространстве с помощью ракетного топлива. Но передача управления займет какое-то время, и, пока это делается, мы можем остаться без связи с Землей. Кроме этого, в российских двигателях используется самовоспламеняющееся горючее, очень токсичное и с установленным канцерогенным эффектом. Если гидразин или динитроген-тетроксид попадет на наши скафандры, мы можем занести эти химические вещества внутрь станции.
Однако поддерживать пространственную ориентацию исключительно важно. Если мы не сможем говорить с Землей, то лишимся доступа к знаниям тысяч специалистов в Хьюстоне, Москве и других местах по всему миру, досконально разбирающихся во всех системах, поддерживающих наше существование на орбите. Наши скафандры, система жизнеобеспечения внутри станции, «Союз», который должен благополучно вернуть нас на Землю, научные эксперименты – главная причина нашего пребывания здесь… Система связи – наше единственное средство сообщения с экспертами по всем этим вопросам. Единственная ниточка между нами и Землей. Выбора нет, придется рисковать.
Я думаю, насколько мы с Челлом одиноки здесь, в космосе. Земля хочет помочь нам, но мы, не исключено, не сможем ее услышать. Члены экипажа, оставшиеся на борту станции, сделали бы все, чтобы обеспечить нашу безопасность, но им до нас не добраться. У Челла есть только я, а у меня – он. Наши жизни зависят от нас самих.
Выполняя указания, мы снова вытягиваем запасной радиатор, не тратя времени ни на его фиксацию в сложенном виде, ни на установку теплозащитного чехла. В этом положении он благополучно дождется следующего выхода астронавтов в открытый космос. Мы здесь почти семь часов и по плану должны возвращаться в шлюзовой отсек, но находимся далеко от него, и нам еще многое предстоит сделать. Мы начинаем наводить порядок на своих рабочих площадках, а также проверять сумки с инструментами и малые рабочие места, чтобы ничего не забыть. Когда все уложено и проверено, мы пускаемся в утомительный обратный путь к отправной точке, чередуя руки на поручне.
Примерно на полпути к шлюзовому отсеку я снова слышу в наушниках голос Меган.
– Скотт, если ты не против, нужно, чтобы ты вернулся к клапанам стравливания и убедился, что они находятся в правильном положении. Специалистам не нравятся кое-какие данные.
Это простая просьба, но голос Меган выражает намного больше: она дает мне понять, что это не обязательно и что я могу, ничем не рискуя, отказаться. Эту задачу без проблем можно передоверить астронавтам, которые следующими выйдут в открытый космос, – они прилетают через месяц. Меган знает, что мы уже давно за бортом и очень устали. У меня болит все тело, стопы окоченели, костяшки пальцев на руках ободраны до крови (некоторые астронавты даже остаются без ногтей из-за высоко давления, которое мы испытываем во время выходов в открытый космос). Я обливаюсь потом и страдаю от обезвоживания. А нам еще столько всего предстоит сделать, прежде чем мы окажемся внутри в безопасности, особенно если случится еще что-нибудь непредвиденное.
Я отвечаю сразу, подбавляя в голос бодрости, которой не испытываю:
– Конечно, запросто!
Весь день я убеждаю себя, что прекрасно себя чувствую и у меня в запасе еще много сил. Жизнь Челла и моя собственная зависят от нашей способности преодолевать границы своих возможностей. Я так преуспел в самовнушении, что сумел убедить и наземные службы.
Я снова отправляюсь на обратную сторону фермы проверять клапаны. Мы вошли в тень, становится холодно. Я не трачу силы на настройку системы охлаждения своего скафандра – даже это простое действие вызовет слишком сильную боль в руках. Лучше померзнуть.
В темноте я разворачиваюсь вокруг своей оси и вверх ногами. Видно только то, что находится прямо перед носом, как при погружении в мутной воде, и это совершенно дезориентирует. Во тьме все кажется незнакомым. (Одно из отличий российского подхода к выходам в открытый космос состоит в том, что, когда станция входит в тень, русские прекращают работу. Космонавты просто прикрепляются к боковой стороне станции и отдыхают, дожидаясь очередного восхода солнца. Это безопаснее – снижается риск совершить ошибку и переутомиться, – но они тратят в два раза больше ресурсов и совершают в два раза больше ВКД, потому что работают только половину времени, проводимого за бортом.)
Я начинаю двигаться в направлении, которое кажется мне правильным, затем понимаю, что ошибся, но не могу понять, ориентирован ли в нужную сторону ногами или головой. Я читаю вслух отметки дистанции – цифры на поручнях – в надежде, что Меган поможет мне сориентироваться.
– В темноте все выглядит непривычно, – сообщаю я.
– Поняла тебя, – откликается она.
– Неужели я не продвинулся достаточно далеко назад? Знаешь, дай-ка я вернусь к своему страховочному фалу.
Я предполагаю, что, найдя место крепления карабина фала, смогу сориентироваться.
– Мы работаем над тем, чтобы подогнать тебе солнце, – шутит Меган, – но это займет еще минут пять.
Я смотрю, как мне кажется, в направлении Земли в надежде уловить отблеск огней крупного города в 400 км подо мной. Если бы я знал, где Земля, то разобрался бы и в собственном местонахождении на ферме МКС. Я осматриваюсь, но вижу только черноту. Возможно, я смотрю прямо на Землю, но не обнаруживаю ни огонька то ли потому, что мы пролетаем над безграничными просторами Тихого океана, то ли потому, что мой взгляд устремлен в космос.
Я проделываю обратный путь туда, где прикреплен страховочный фал, но, оказавшись там, вспоминаю, что карабин моего фала крепил Челл, и я не знаю, какая именно это часть станции. Я совершенно дезориентирован. Минуту я просто парю в полной растерянности, раздумывая, что делать дальше.
– Скотт, ты видишь PMM?
Я не вижу, но не хочу сдаваться. Замечаю фал, по-моему, Челла, – если я не ошибаюсь, то смогу выяснить, где нахожусь.
– Скотт, – говорит Меган, – мы собираемся отправить тебя обратно, никакой срочности нет, так что просто возвращайся к точке крепления своего фала и оттуда к шлюзовому отсеку.
Она говорит бодро, словно сообщает хорошую новость, но знает, что я буду разочарован, – в меня не верят.
Наконец я замечаю над собой отблеск. Сначала я не уверен, что́ это, поскольку считал, что там должна быть космическая чернота, но огни фокусируются, и я понимаю, что это города – однозначно узнаваемые ближневосточные огни Дубая и Абу-Даби, растянувшиеся вдоль Персидского залива и ярко выделяющиеся на черном фоне воды и песков пустыни.
Это помогает мне сориентироваться – то, что я принимал за низ, оказалось верхом, – и я испытываю странное ощущение, словно мой внутренний гироскоп возвращается в нормальное состояние. Я вдруг понимаю, где нахожусь и куда двигаться.
– Вижу PMM, осталось недалеко, – говорю я Меган. – Я справлюсь. Предпочитаю сделать эту работу, если вы, ребята, не против.
Пауза. Я знаю, что Меган совещается с руководителем полета, разрешить ли мне продолжать или отдать приказ возвращаться на станцию.
– Хорошо, Скотт, мы тебе доверяем. Мы очень рады, что ты делаешь это.
– Отлично. Я в норме.
Когда я добираюсь до нужного места, сияние солнца, наконец, появляется над горизонтом. Меган шаг за шагом подсказывает мне, как придать правильное положение выпускному клапану резервуара с аммиаком. Когда с этим покончено, Меган отдает нам распоряжение возвращаться в шлюзовой отсек.
Я размышляю, не подшутить ли над Землей, назвавшись Магелланом, – в ВМС мы так называли заблудившихся. Но шутку вряд ли поймут, к тому же Магеллан погиб, так и не вернувшись домой.
Я прибываю к шлюзу, забираюсь внутрь, на сей раз первым, и закрепляю свой страховочный фал, чтобы Челл мог последовать за мной. Он протискивается внутрь позади меня. Пока он воюет с крышкой люка, я пытаюсь подсоединить к своему скафандру фал коммуникаций подачи кислорода и охлаждения, но руки так устали, что не слушаются меня. Ко всему прочему, очки закреплены на мне в таком положении, что я всматриваюсь в соединение между шлангом и скафандром через самый краешек стекол, и искажение мешает ясно видеть. Я вожусь добрые 10 минут, в течение которых Челлу удается извернуться и увидеть коннектор моего скафандра. Совместными усилиями мы подсоединяем шланги. Вот почему в открытый космос выходят парами.
Челл закрывает крышку люка, и вокруг нас начинает свистеть воздух. Судя по показаниям, в скафандре Челла повышено содержание углекислого газа, поэтому, когда наддув шлюзового отсека завершается, Кимия и Сергей спешат в первую очередь снять с него гермошлем. Через смотровой щиток я вижу, что он в норме, кивает и разговаривает. Пройдет еще 10 минут, прежде чем Кимия снимет гермошлем с меня. Мы с Челлом прикреплены к противоположным стенкам шлюза лицом друг к другу, на месте нас удерживают стойки, фиксирующие наши скафандры. Мы пробыли в них почти 11 часов. Пока я вишу в воздухе, дожидаясь, когда с меня снимут гермошлем, нам с Челлом не нужно говорить – достаточно обменяться взглядом, как если бы мы ехали по знакомой улице, болтая о том о сем, и на долю секунды разминулись с прибывающим поездом, который раскатал бы нас в лепешку. Это взгляд понимания, что мы разделили опыт, выходящий за пределы наших возможностей и грозивший нам гибелью.
Когда Кимия снимает мой гермошлем, мы с Челлом наконец видим друг друга не через слои пластика. Слова нам по-прежнему не нужны.
Челл улыбается из последних сил и кивает мне. Его лицо, залитое искусственным светом, бледное и в поту.
Спустя несколько часов мы с Челлом направляемся в американский «Лэб».
– Никакого матча-реванша, – говорю я словами героя фильма «Рокки».
– Я и не хочу, – отвечает Челл и оглушительно хохочет.
Мы еще не знаем этого, но лишь один из нас полностью разделался с выходами в открытый космос.