Стекло

Он подошёл к дереву и, расстегнув костюм, высвободил руку. Стало безумно холодно, мороз щипал кожу. Он положил ладонь на стеклянную поверхность Великана и сказал: извини. Но перед кем он извинялся – перед деревом или распятым на нём человеком – было неясно.





23. По стеклу




Даян сразу ушёл вперёд. Он двигался ритмично и не уставал, точно состоял не из плоти и крови, а из шестерен и электромеханических схем. Он просто посмотрел на нас и исчез в белизне. Мы с Филом и Яшкой ползли следом, хотя понимали, что не увидим развязки, что даян доберётся до Проводника задолго до того, как мы достигнем Источника.

Шимон, Энди и Фред отправились обратно. Они взяли тепловую пушку, чтобы при необходимости добраться до галерей и переждать там бурю, или ночь, или ещё что-нибудь, что потребуется переждать. Я надеялся, что они дойдут, – я не желал им зла вне зависимости от того, насколько неприятные вещи они рассказывали о своём прошлом. Прошлого больше не было – мы перебрались через него, как через горный хребет, мы преодолели зло и погрузились в добро, мы изменились. Ради этого мы шли с Проводником, и никто из нас не пожалел. Даже те, кто развернулся.

Я задавал себе вопрос, что всё-таки толкнуло меня на ложь. Даян искал Проводника не для того, чтобы поговорить по душам. Хотел ли я защитить Проводника, приняв удар на себя? Нет, не хотел. Хотел ли я почувствовать себя более значимым, нежели был на самом деле? Тоже нет. Моё утверждение было рефлекторным – так дети врут, балуясь, без объективной причины и без видимой выгоды. Так человек отвечает «нет» автоматически, не услышав вопроса, верным ответом на который является согласие. Но так или иначе лгать даяну было бессмысленно. Он не знал всего, подобно Проводнику, но он чуял ложь, как свинья чует под землёй созревший трюфель. В ответ на мои слова он просто повторил: «Я спрашиваю: где Проводник?», и Яшка показал пальцем в направлении Источника. Даян кивнул и прошёл мимо нас, чтобы через несколько минут раствориться в белизне. «А ты рисковый», – сказал потом Фил.

Теперь же мы шли следом, и шли – по Стеклу. Не было никакого наста, никакого снега – поверхность под нашими ногами оставалась прозрачной. Правда, через неё ничего не было видно – если сложить сотни стеклянных слоёв, изображение мутнеет до степени полной непроницаемости. Но это не играло никакой роли – мы всё равно не могли насмотреться в это безупречное зеркало, отражавшее лишь нечёткие силуэты. Мы никогда не видели столько Стекла в одном месте, и никто не видел, по крайней мере, из живых, потому что добравшиеся сюда не возвращались. Каким-то образом Стекло здесь воздействовало не только на биологические объекты, но и на всё прочее – и с каждым шагом я сознавал, что наши костюмы больше не служат защитой. В любой момент костюм мог остекленеть, во всяком случае мне так казалось. Но пока можно было идти вперёд, мы шли.

«Слишком долго», – сказал Фил.

Это было правдой. Мы шли, а стеклянная поверхность оставалась той же, что была несколько часов назад, и свет впереди оставался таким же, точно солнце бесконечно продолжало всходить где-то за слоем облаков. При этом у меня ни разу не возникло искушения свериться с компасом – направление по загадочной причине оставалось понятным. Как будто через каждые двадцать метров стояло по стеклянному луораветлану с вытянутой рукой-указателем.

«Смотрите», – сказал Яшка.

Мне показалась, что мысль о луораветлане материализовалась. На Стекле лежал скорчившийся человек. Он лежал в странной позе, руки его были неестественно выгнуты – видимо, он умирал в муках, как умирают те, кто обращается в Стекло, находясь в сознании. Мы подошли ближе. Фил спокойно выругался. Яшка забыл отключить микрофон и бормотал нам в уши что-то похожее на молитву. Тело принадлежало Младшему. Только вот такого мы не видели никогда.

Сам Младший не обратился в Стекло, зато в Стекло обратились его костюм и рюкзак. Стань Младший целиком прозрачным, мы бы могли не заметить его, как не заметили без подсказки Проводника первого стеклянного человека, встреченного нами в пути. Но перед нами был обнажённый труп, заключённый в стеклянную оболочку – непробиваемую, непроницаемую, несгибаемую.

«Как это?» – спросил Фил.

«Не знаю», – ответил я.

Видимо, костюм начал стекленеть внезапно. Младший в панике попытался его расстегнуть, содрать – и даже отщёлкнул несколько клапанов, но всё равно не успел – и оказался внутри стеклянной тюрьмы, зафиксировавшей его последнее движение. Какое-то время он ещё бился внутри – насколько позволяло узкое пространство, а после умер – скорее всего, задохнулся. Мы с Филом переглянулись – насколько можно было переглянуться с учётом непроницаемости чёрных линз. Яшка сделал ещё несколько шагов вперёд.

«Стой», – сказал я.

Яшка обернулся, но было поздно. Он посмотрел вниз, на ноги, и мы тоже посмотрели, и моё сердце обрушилось в пятки. Я видел одну из ног Яшки – худую, покрытую редкими тёмными волосами, – там, где должен быть видеть непробиваемую черноту костюма. Яшка попытался сдвинуться, но прозрачная часть его держала – она точно приросла к поверхности, и Яшка неуклюже встал на одно колено, вывернув ногу, а потом упал на спину. Фил механически сделал шаг к Яшке, и я было показал ему жестом: стой, но он понял сам – и вернулся на исходную.

Яшка тем временем умирал. Костюм его становился прозрачным – снизу, от поверхности, и застывал, а Яшка неуклюже сучил пока ещё подвижными руками, пытаясь расстегнуться. У него не получалось.

Он что-то бормотал, но мы ничего не могли сделать, потому что подойти к нему означало умереть. И если бы даже не означало, мы бы всё равно ничего не смогли бы сделать. Его нижняя часть была уже заключена в Стекло, и Стекло продолжало ползти вверх, захватывая руки и грудную клетку. Он повернулся к нам, и через становящийся прозрачным фильтр я увидел его измученные глаза. Бормотание переросло в крик, по-прежнему беззвучный, он широко открывал рот, пытаясь поймать воздух, но воздуха в стеклянной оболочке уже не было, и Яшка стал корчиться. У него не получалось, потому что тело оставалось крепко зажатым в стеклянном футляре, и я отвернулся, чтобы не видеть этого кошмара. Фил уже давно стоял к умирающему спиной.

Через несколько минут я рискнул оглянуться. Яшка был мёртв. На лице его застыла непередаваемая гримаса боли и ужаса.

«Надо возвращаться», – сказал Фил.

Но у меня в голове крутилась другая мысль.

«А где Проводник и даян?» – спросил я.

«Может, пошли другим путём».

«Странно. До этой точки они должны были идти вместе, в смысле Проводник и Младший. Разделяться было глупо. А когда Младший погиб, Проводник мог пойти назад, а мог – вперёд».

«Направо или налево».

«Зачем? Нащупать границы остекленения? Их же не видно. Он мог погибнуть точно так же, случайно войдя в эту зону».

Фил сел на Стекло.

«Ещё одна граница».

«Да».

«Многовато границ».

«Да».

Некоторое время мы сидели молча. Я старался не смотреть на два псевдообнажённых тела, лежащих в нескольких метрах.

«Пошли», – сказал Фил и поднялся.

Я тоже встал. Но у меня в голове крутилась другая мысль. Странная, безумная, самоубийственная. Я начал расстёгивать клапаны костюма.


«Что ты делаешь?»

Я не отвечал. Фил направился ко мне, видимо, чтобы попытаться остановить меня физически.

«Нет, Фил. Я хочу попытаться. Я не зря прошёл этот путь».

«Ты погибнешь».

«Значит, так суждено».

Фил остановился в нескольких шагах от меня. Я продолжал разоблачаться. Вот я стянул верхнюю часть костюма, снял маску-фильтр. Стало безумно холодно. Моя кожа одеревенела, движения замедлились. Я с трудом стянул штаны и остался в белье, а потом снял и его. Ноги практически не чувствовали поверхности, пятки, казалось, примерзали к Стеклу. Я пошёл к Яшке.

Холод превращал моё тело в ледышку. Казалось, что я деревенею, стекленею, как и должно быть при касании Стекла – но нет, ничего не происходило. Я не просто касался Стекла, я по нему шёл, с каждым шагом моя стопа прилегала к этой гладкой, но, как ни странно, не скользкой поверхности, и ничего не менялось – просто мне было холодно, очень холодно.

Я миновал тело Яшки и почувствовал прилив тепла. Температура вокруг стала комфортной. Это не было локализованное тепло, исходящее, например, от нагревательной лампы, но скорее комнатная температура, как будто я перенёсся в свой далёкий дом, сел в кресло, взял с полки тысячу раз перечитанную книгу. Я расставил руки и повернулся к Филу. Он по-прежнему стоял примерно метрах в двадцати от меня, чёрная фигура в облегающем комбинезоне. Я не мог рассказать ему, что чувствую, он бы меня не услышал, и я просто показал ему большой палец, жест, означающий, что всё в порядке. Фил покачал головой и показал на мой валяющийся подле костюм, а потом махнул рукой, мол, возвращайся, поговорим. Я кивнул и пошёл назад.

На этот раз я был готов к холоду и последние несколько метров до костюма преодолел бегом. Комбинезон я натянул без белья, прямо на голое тело, потому что согреться было важнее, чем соблюдать гигиену. Подключившись к рации, я сказал: «Вот я».

«Что там?» – спросил Фил.

«Тепло. Костюм не нужен. Как будто на диване лежишь».

Фил усмехнулся.

«Попробуй сам», – сказал я.

«Почему ты не обратился?» – спросил он.

Я не ответил, потому что мы оба знали верный ответ. Проводник обманул нас, а точнее, просто не сказал. Мы не обращаемся, потому что мы можем коснуться. Точнее, я – уже коснувшийся. Какая способность раскрылась во мне? Что я умею делать? Где божественное откровение, должное сопровождать прикосновение? Я не знал. Я казался себе тем же Бартом, каким был всегда.

«Попробуй», – повторил я.

«Нет», – ответил Фил.

«Он собрал подобных себе. Мы все можем коснуться».

«Или нет».

Я кивнул.

«Или нет. Это вопрос веры».

«И я не верю. Точнее, не могу найти сил поверить. Лучше я вернусь, пока это возможно. Приеду в Хураан, позвоню меджаям, расскажу о Ревекке в подвале. Если это не сделали те, кто развернулся раньше. В этом есть смысл. А в том, чтобы идти дальше, – нет».

Мне не хотелось отпускать Фила. С ним было как-то спокойно, лучше, чем в одиночестве. Он был аккуратный, надёжный, верный – лучше прочих, лучше даже меня самого, как бы хорошо я к себе ни относился. Но я не хотел противостоять его страху, его неверию. Если Фил видел смысл в другом, то это другое было для него важнее абсурдного путешествия к Источнику.

Я аккуратно разложил на Стекле смятое бельё. Рядом я уложу костюм, когда буду уходить.

«Я понимаю, почему ты идёшь вперёд, – сказал Фил. – В тебе нет лукавства, ты искренен перед самим собой. Во мне сражаются два человека – трус и тот, кто не желает разворачиваться у самой цели. В тебе же нет сражения, ты целен, и Проводник это видел. Поэтому он разговаривал только с тобой».

«Почему только?»

«Ты не замечал. Да, он вёл эти коллективные беседы, напоминающие клуб по интересам. Но с кем он говорил наедине? С кем был искренен? Кому доверял по-настоящему?»

«Тебе. Шимону. Ближнему кругу».

«Мы просто спали в палатке, а не снаружи. Он ни разу не сказал нам ни слова. Только „спокойной ночи“, и всё».

В какой-то мере я об этом догадывался. Эти четверо всегда делали вид, что знают больше прочих. Что, ночуя в одном пространстве с Проводником, они получают тайные знания, которые позволяют им быть более просвещёнными, нежели мы, «внешние» последователи. И, надо сказать, я бы обрадовался этому, будь оно правдой. Я обрадовался бы, услышав от Фила откровение, способное что-либо прояснить, предсказать, сдвинуть с мёртвой точки. Но Фил разочаровал меня. Если я – самый приближённый, самый знающий из последователей, если прочие знают ещё меньше моего, то что нам дал Проводник? В чём смысл его существования? В чём смысл нашей миссии, если можно назвать её столь пафосным словом?

«Тогда мне остаётся только идти вперёд, – сказал я. – Оставаться его самым близким последователем».

«Младший не справился», – то ли ответил, то ли отстранённо заметил Фил.

«Прощай», – сказал я.

«Нет, – я чувствовал, что он улыбается под маской. – До свиданья. Ты вернёшься».

«Я бы этого хотел».

Мы пожали друг другу руки, и я снова начал разоблачаться. На этот раз я был готов к холоду и продумал движения заранее – как быстро расстегнуть, как снять, как уложить на Стекло наиболее удобным для последующего надевания способом. Фил смотрел на мой стриптиз, как будто перед ним была девушка из танцевального клуба. В какой-то момент, чтобы разрядить обстановку, я забавно шевельнул бёдрами, имитируя танцовщицу. Я не слышал смеха Фила, но он наверняка улыбнулся, а потом показал мне большой палец.

Раздевшись, я за пару секунд добежал до «тёплой» зоны. Хотя на мне не было даже белья, я не чувствовал ни смущения перед Филом, ни неудобства. Обычно голый человек пасует перед одетым – его гложет чувство незащищённости, открытости всему миру, опасности. Ему кажется, что одежда спасёт его от любой беды, от летящего в грудь ножа, от пистолетной пули. Конечно, это не так. Человек в джинсах и футболке не более защищён, чем абсолютно голый.