Стеклянный отель

– Оскар Новак?

В параллельной версии событий он бы убежал, а в призрачной жизни, жизни честного человека без схемы Понци, его бы и вовсе там не было. Но в реальности Оскар остановился и, стоя на тротуаре под первым зимним снегом, за секунду до того, как на него впервые надели наручники, неожиданно для себя почувствовал облегчение.

– ФБР, – представилась женщина. – Я детектив Дэвис, а это детектив Ихара. Позже он понял, что они проявили к нему сочувствие; они наверняка следили за ним с того момента, как он вышел из Gradia Building, но решили подождать, пока он скроется из поля зрения инвесторов и репортеров.

– Вы арестованы, – мягко сказал детектив Ихара. Пара прохожих украдкой бросили на него взгляд или открыто на него уставились, но все старались держаться от него подальше. Детективы проговаривали стандартные фразы: «У вас есть право хранить молчание, все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде, у вас есть право на адвоката», и Оскар стоял молча, безропотно протянув руки для наручников, пока на его лицо падал снег, а в других районах города и пригородах арестовывали всех остальных.





6.


Шесть месяцев спустя, на вынесении приговора, адвокат Алкайтиса просил судью проявить снисхождение по соображениям гуманности. «Будем честны с собой, – сказал адвокат, – кто из нас никогда не совершал ошибок?» Неудачный ход, Оливия это сразу поняла. Судья скептически посмотрел на адвоката, словно говоря: да, бесспорно, все совершают ошибки, например, забывают оплатить счет за телефон, оставляют на пару часов включенной духовку после обеда или вносят неправильные цифры в таблицу. Но больше десяти лет заниматься мошеннической схемой с миллиардами долларов – немного другое дело.

Понимал ли сам адвокат, что совершил оплошность? С виду было не определить. Вир Сети был элегантным, дорого одетым мужчиной с сединой и манерами харизматичного человека. Мужчина, сидевший рядом с Оливией, – еще один инвестор, бывший зубной врач, которого трясло от гнева, когда он говорил о мошенничестве, – сообщил, что Алкайтис нанял одного из самых дорогих адвокатов в городе, но Клэр он показался не слишком убедительным. Он сделал неудачный ход, но упрямо развивал свою мысль, как безрассудный мальчишка, который в полночь пробирается сквозь лесную чащу: жила-была одна семья, Джонатан и Сюзанна и их дочь Клэр (к слову, где была Клэр? Оливия посетила уже три заседания и ни разу ее не видела). Они жили в маленьком домике в забытом богом пригороде, потом переехали в дом побольше, Джонатан работал с утра до вечера, Сюзанна тоже подрабатывала; ненадолго ездили летом на дешевые курорты, до которых можно было добраться на машине, проводили Рождество с ее родственниками в Вирджинии или с его семьей в округе Уэстчестер, пытались открыть свой бизнес, дела пошли в гору, Клэр отучилась в Колумбийском университете и устроилась в брокерскую компанию отца – законопослушную компанию, подчеркнул Сети, компанию, которая не была замешана ни в каких преступлениях, – а потом у Сюзанны диагностировали агрессивную форму рака.

«Я не хочу сказать, что все это оправдывает действия моего подзащитного, – сказал адвокат. – Но я прожил со своей женой тридцать пять лет и как муж могу представить, что пережила эта семья». На заседание пришла Винсент, что было довольно смелым поступком с ее стороны, подумала Оливия. Она неподвижно сидела в сером костюме в ряду выше на другой стороне зала.

«И хотя никакое горе не способно оправдать его действия, именно в тот период, – продолжал защитник, – начала действовать мошенническая схема». Казалось, он пытался создать впечатление, будто схема Понци случилась сама собой, как погодное явление, а не была спланированным и трезво рассчитанным преступлением при посредничестве специально нанятого персонала. (Если бы только здесь был этот персонал! Оливии хотелось лично их уничтожить. Она бы начала с Харви Александра. Он бы умолял. Она бы не знала пощады.) Судья стал что-то писать. Сети продолжал рассуждать о больницах, операциях, химиотерапии, Алкайтисе, который неделями не появлялся в офисе, забросил дела и не уследил за тем, что происходило на работе. Он вложил кучу денег в интернет-стартапы и оказался на мели, когда пузырь доткомов лопнул. Уже тогда появились признаки грядущего взрыва технопузыря, но он был поглощен мыслями о болезни жены и не успел отреагировать.

«И как раз в этот момент, – подчеркнул адвокат, – мой подзащитный совершил роковую ошибку». Сколько раз он собирался повторить в своей речи слово «ошибка»? Видел ли судья его стратегию насквозь, как видела ее Оливия? Она не могла понять. Судья казался бесстрастным. «Мой подзащитный понес убытки, но подумал: ничего, я смогу все исправить. Он допустил ужасную, ужасную оплошность в своих суждениях, ужасную ошибку. Он решил покрыть свои убытки за счет средств новых инвесторов. Он был в растерянности. Он думал, что сможет восполнить потери за пару месяцев и никто об этом не узнает. Почему он пошел на это? Почему он совершил такую ошибку?» Пауза для драматического эффекта. Виру Сети поручили невыполнимую задачу. Он справлялся с ней как мог.

«Я полагаю, ваша честь, что в данном случае причина в страхе. В жизни каждого человека случаются моменты, когда его охватывает ужас. Мой подзащитный потерял жену. Он был в отчаянии. Все, что у него осталось, – это его работа, его бизнес. И он начал мошенническую схему, эту страшную ошибку, потому что не мог потерять еще и работу – единственное, что у него осталось». Не слишком лестные слова для Клэр, подумала Оливия. Возможно, ей стоило выучиться на юриста, как ее сестра Моника. Ей показалось, что даже она справилась бы лучше, чем этот мужчина. В зале суда было душно. Оливия на миг погрузилась в забытье и вспомнила тот день в студии в Сохо, когда они сидели с Ренатой на диване во время жуткого ливня в августе, отдыхали от работы над картиной, слушали шум дождя и пили вино, и Рената сказала: «Я бы не смогла работать на обычной работе, даже если бы захотела». Ее слова прозвучали так, будто она хотела убедить себя саму, вероятно, именно поэтому Оливия их запомнила. Ренаты не стало в 1972-м, когда зависимость взяла над ней верх. Или в 1973-м? Нет, точно в 1972-м: Оливия помнила, как смотрела репортажи об Уотергейтском скандале и задавалась вопросом, что бы сказала Рената, будь она жива, Рената, сбежавшая из пригорода в Мэриленде от отца-политика и матери – тайной алкоголички, Рената, которая делала вид, что ей наплевать на реальный мир, но всегда следила за политическими событиями.

Тем временем Вир Сети продолжал свою речь в зале суда. «Глядя на моего подзащитного, – говорил он, – вы не увидите злого человека. Вы видите глубоко несовершенного человека, которому не хватило смелости в решающий момент, когда он понял, что не сможет покрыть убытки. Вы видите достойного человека, который совершил ошибку».

Невозможно было не заметить, что, когда Сети поблагодарил судью за внимание и вернулся на свое место за столом, государственные адвокаты ухмылялись и качали головой. Алкайтис старательно делал пометки в блокноте. Сети и двое его младших помощников-юристов переговаривались между собой и шуршали бумагами, стараясь ни на кого не смотреть, особенно на судью. Судья поднялся из-за стола, за которым сидела сторона обвинения, судья застегнул свой пиджак, судья начал речь, едва скрывая презрение и стремясь уложиться в график после затянутого выступления защиты. Любопытно, отметил судья, что схема Понци начала работу во время краха доткомов, хотя один из сотрудников Алкайтиса, Харви Александр, признался, что участвовал в схеме еще с конца 70-х. Мысли Оливии блуждали. Она плохо спала прошлой ночью. Она переехала из съемной квартиры к сестре Монике, и ей было некомфортно в комнате для гостей. Был ли смысл оставаться на заседании и выслушивать дальше эти речи?

Но Оливия осталась до конца. Приговор прозвучал как сказочный зачин: жил на свете человек, запертый в замке на сто семьдесят лет.

Было слышно, как вся аудитория резко выдохнула. Сто семьдесят лет, воскликнули в зале. Кто-то тихо присвистнул. Раздались приглушенные аплодисменты. Оливия сидела не шелохнувшись и не чувствовала ровным счетом ничего.

Она шла сюда на рассвете с ощущением, будто направляется на важную миссию, но после вынесения приговора почти пожалела, что не осталась дома. Трудно было рассчитывать на более суровое наказание, но, как ни странно, после суда с ней осталось лишь чувство неудовлетворенности. Она незаметно покинула здание и стала блуждать по улицам. На ней словно был плащ-невидимка, и сейчас ее это вполне устраивало. Ей было нехорошо. Раньше духота в Нью-Йорке ей не мешала, но былые времена прошли. Вокруг других инвесторов столпились журналисты. «Послушайте, это на самом деле ничего не меняет», – сказал репортерам зубной врач. Он прав, подумала Оливия. Джонатан проведет остаток жизни в тюрьме, а она так и останется в гостевой комнате своей сестры. Она добралась до жилого района в раскаленном от жары вагоне метро и смотрела на раскинувшийся вокруг город, бесстрастный и ни на миг не замедляющий свое суетливое движение. Когда она утром ехала в деловую часть города, ей казалось, что она станет свидетелем исторического события, но оставит ли Джонатан Алкайтис след в истории? Еще одна пустышка времен краха и распада, создатель поразительно примитивной схемы, которая продержалась несколько лет и рухнула. Жара была невыносимой. Метро переполнено. Когда она наконец оказалась в Верхнем Ист-Сайде, в нескольких кварталах от квартиры сестры, ей пришлось идти очень медленно, чтобы не потерять сознание. Навстречу ей шел мужчина и чуть не врезался в нее; он насупился и едва успел отступить с таким видом, будто она сама была виновата.

«Это формальность, – сказал судья, – но я обязан в рамках процедуры добавить срок освобождения под надзор после отбывания наказания». Сюжет для истории про призраков: над одним человеком три года вели надзор после того, как он отбыл 170 лет в тюрьме. И еще один сюжет про призраков: одна женщина брела по улицам Нью-Йорка, никем не замеченная, пока не растворилась в толпе и в жарком воздухе.





XII

Антижизнь




Однажды утром в ФИУ «Флоренс Медиум 1» Алкайтис вышел во двор и увидел в толпе вспышку цвета. Красный цвет, но разве возможно? Здесь запрещен красный цвет. Не просто красный, а деловой костюм красного цвета, каких он не встречал на женщинах с начала 90-х, в лучшем случае середины 90-х; огненно-красный, с огромными накладными плечами. Женщина в костюме необычайно быстро движется, всего за пару шагов она пересекает двор, встает рядом и смотрит на него.

– Мадам Бертолли, – тихо произнес он, стараясь не выдать себя.

– Ты что-то сказал? – спросил у него стоявший рядом заключенный.

– Нет, ничего.

Очевидно, Иветт Бертолли не могла здесь оказаться, потому что это невозможно и потому что ее бы заметили остальные. И все-таки она здесь. Она медленно обходит двор по кругу, периодически мерцая. На вид она гораздо моложе, чем в день их последней встречи. Возможно, в этом самом костюме она была, когда он с ней познакомился – то ли в 1986 году, то ли в 1987-м. Они обедали в Париже. Она только начала работать консультантом в области инвестиций и дала его контакты нескольким богатым французам и итальянцам из числа своих клиентов. На момент ареста Алкайтиса ее клиенты вложили в схему Понци в общей сложности 320 миллионов долларов. Иветт Бертолли скончалась от сердечного приступа в тот же день.

Теперь она кружила по двору и не сводила глаз с Алкайтиса. Он закрыл глаза и ущипнул себя, надеясь на избавление, но час спустя она по-прежнему была там и переговаривалась под деревом с Файзалем.



– Я бы хотела узнать побольше о ваших сотрудниках, – сказала журналистка Джули Фримен во время одной из встреч.

– Они были хорошими людьми, – ответил он. – Преданными.

– Интересно, что вы считаете их хорошими людьми, хотя они участвовали в преступлении.

– Нет, я сам во всем виноват. – Он решил настаивать на такой версии до конца жизни, хотя трое из пяти его сотрудников в отделе управления активами тоже были осуждены. Он уловил в ее жестах легкое раздражение, когда она делала пометки в блокноте.

– Вы, наверное, слышали, что Ленни Ксавье проиграл апелляцию, – сообщила она. – Виновен в девяти эпизодах, все связаны со схемой Понци.


– Я бы предпочел не говорить о нем, – сказал Алкайтис.

– Тогда давайте сменим тему. Я бы хотела задать вам вопрос по поводу того, что сказал в суде один из ваших сотрудников. На перекрестном допросе Оскара Новака спросили про историю поиска на его компьютере, и он ответил, цитирую: «Можно одновременно что-то знать и не знать».

– А что было не так с его историей поиска? – Алкайтис не слишком часто задумывался об Оскаре и всех остальных. Он годами платил им зарплату. Они могли уйти в любой момент.

– Он провел девять с половиной часов, изучая требования к виду на жительство в странах, у которых нет договора об экстрадиции с США, – ответила Фримен.

– Ох. Бедняга. – Оскар навсегда остался в его памяти девятнадцатилетним студентом, который вылетел из колледжа и явился на собеседование в мешковатом костюме. – Добром для него это вряд ли кончилось.

– Так и есть.

Он помолчал, но не стал ничего спрашивать. В действительности ему не особенно интересно, что случилось с Оскаром, в какую тюрьму его посадили и на какой срок.

– В общем, – продолжила она, – мне интересно, что вы думаете по поводу высказывания о том, что можно что-то одновременно знать и не знать.

– Занятная мысль, Джули. Я подумаю.



В этих словах и вправду что-то есть, размышлял он позже, стоя в очереди за обедом. Можно осознавать, что ты преступник, лжец, аморальный человек, и вместе с тем не знать, точнее, ощущать, что не заслужил наказания, что, вопреки сухим фактам, все же заслуживаешь человеческого тепла и особого отношения к себе. Можно знать, что ты виновен в серьезном преступлении, что украл огромную сумму денег у множества людей и часть из них потерпели полный крах, часть покончили с собой, можно все это знать и тем не менее чувствовать, что твой приговор несправедливо жесток.

В перерывах между визитами Фримен Алкайтис мысленно возвращается к истории поиска на компьютере Оскара. Горько думать, как парнишка ищет в интернете страны без соглашения об экстрадиции и строит в голове планы, которые ни за что не решится осуществить. Другое дело – Энрико, он остался на свободе.



Он стоит в очереди в магазин, когда перед ним возникает Оливия. Она блуждает вокруг и трогает разные вещи на полках, не глядя на него. На ней синее платье, которое она носила последним летом перед его арестом; она была в нем на прогулке на яхте. Он отворачивается и, глубоко потрясенный, уходит без покупок. Он возвращается в камеру и ложится, прикрыв глаза рукой. Слава богу, рядом нет Хэзелтона. Ему невыносимо хочется побыть в одиночестве, но отныне никто не может ему гарантировать одиночества, где бы он ни находился. Границы начинают размываться.



– Вы не могли бы узнать про одного человека? – спросил он Джули Фримен во время очередной встречи. Прошло два дня с тех пор, как он видел Оливию в тюремном магазине. – Одна из инвесторов – моя давняя подруга, художница, она была знакома с моим братом. Ее зовут Оливия Коллинс. Можете поискать о ней информацию и узнать, как она сейчас поживает?



Спустя две недели, когда его снова навещает Фримен, он уже знает, что она скажет.

– У меня плохие новости, – говорит она, усаживаясь. – По поводу той женщины, о которой вы меня спрашивали, Оливии Коллинс. Она умерла в прошлом месяце.

– Ох, – вздыхает он. Но он знал заранее. Он дважды видел Оливию – сначала в тюремном магазине, а потом во дворе, где она беседовала с Иветт Бертолли.

– Мне очень жаль, – сказала Фримен и приступила к интервью.

– Можно я задам вам один вопрос? – спросил он ее чуть позже, прервав серию утомительных вопросов об отчетах по счетам.

– Давайте.

– Почему вы захотели написать обо мне книгу?

– Меня всегда интересовали случаи массовых заблуждений, – ответила она. – Я писала дипломную работу о религиозном культе в Техасе.

– Не совсем понимаю связь.

– Попробую объяснить. Любой опытный инвестор догадался бы, что вы занимаетесь мошеннической схемой, правда ведь?

– Я всегда так считал, – сказал Алкайтис.

– Значит, чтобы ваша схема так долго работала, масса людей должна была поверить в историю, которая, по сути, была бессмысленной. Но все получали деньги и ни о чем не задумывались, кроме Эллы Касперски.

– Люди могут поверить во все что угодно, – возразил он. – Само по себе заблуждение денег не приносит. Если уж говорить о массовых заблуждениях, у меня есть куча знакомых, которые разбогатели на субстандартных ипотечных кредитах.

– Вас можно назвать олицетворением эпохи, вы так не считаете?

– Вы немного жестоки со мной, Джули. Не я вызвал глобальный кризис. Я и сам стал жертвой экономического коллапса, как все остальные. Когда обанкротился Lehman Brothers, я уже понимал, что долго не протяну.

– Я бы хотела поговорить с вами об Элле Касперски, – сказала Фримен.

– Не самая приятная для меня личность.

– Вы помните, как с ней познакомились?

Он встретил Касперски в 1999 году в отеле «Кайетт». Поездка не задалась с самого начала. Сюзанна уже была больна и осталась дома в Нью-Йорке, и когда он добрался до отеля, то почти сожалел, что вообще уехал, и подумывал вернуться раньше. Но ему были нужны новые инвесторы, поэтому каждый месяц, когда он уезжал из Нью-Йорка, он проводил неделю в поисках в гостиных и барах отелей. Отель «Кайетт» ему нравился особенно сильно, ведь сам факт того, что он им владеет, придавал ему убедительности: разговаривать с хозяином здания, в котором находишься, – совсем другой уровень. Нельзя сказать, что он участвовал в управлении отелем, но это и неважно.

Когда он спустился вниз на второй вечер в отеле «Кайетт», там сидела Элла Касперски – элегантная женщина средних лет, она пила виски и смотрела на поблескивающую в сумерках бухту за стеклом, в котором отражалось лобби. Алкайтис расположился рядом и кивнул, когда она посмотрела на него. О чем они разговаривали? Об Италии, если он правильно помнит. Она коллекционировала предметы искусства. Она нигде не работала. Она путешествовала, изучала языки, посещала аукционы и художественные ярмарки. Она недавно вернулась из Рима, где три месяца учила итальянский язык, поэтому они завели беседу о прелестях Италии, а потом зашел разговор о его работе. Она заинтересовалась. Тут же выяснилось, что у нее были свободные средства для инвестиций; ее отец умер пару месяцев назад и завещал почти все состояние семейному благотворительному фонду, а Элла участвовала в принятии инвестиционных решений.

– Расскажите о вашей инвестиционной стратегии, – попросила она.