Стеклянная женщина
Часть 49 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Роуса и Пьетюр переглянулись, и Пьетюр покачал головой: молчи, мол.
– В чем дело? Что она вам сказала?
– Это неважно, – отозвался Пьетюр.
– Скажи ему, – вмешалась Роуса так решительно, будто события последней недели ожесточили ее.
Пьетюр тяжело вздохнул.
– Скажи мне!
Оба они молчали.
– Ее дядя, – наконец еле различимо прошептала Роуса, и мне даже почудилось, что я ослышался. Я попросил ее повторить, потому что это было совсем, совсем невозможно.
Пьетюр взъерошил волосы.
– Пабби – Оддюр Тордсон.
– Нет! – Я вздрогнул, вспомнив того безмозглого пьяницу, в чьем доме Анна жила до нашей свадьбы. С ним она росла как трава. Я припомнил, что она избегала его как могла и то и дело уходила бродить по холмам. Мне вспомнилось и то, с какой радостью она согласилась стать моей женой – так отчаянно ей хотелось уехать из Тингведлира. Но близость со мной была ей неприятна, и когда я ложился на нее сверху, глаза ее наполнялись таким презрением и ненавистью, что у меня ничего не выходило.
Я закрыл глаза. Душа ее погружалась в омут, а я наблюдал за тем, как она снова и снова уходит под воду. Все мои попытки спасти ее ни к чему не привели.
– Я перережу Оддюру горло, – медленно выговорил я.
– Нет, Йоун, – сказал Пьетюр.
– Я этого так не оставлю.
– И все-таки придется.
– Но почему она решила вернуться к нему? – Я посмотрел на собственные руки и увидел, что они дрожат. – Почему не пошла куда-нибудь еще?
Пьетюр отвел глаза, и у меня снова возникло подозрение, что он угрожал ей. Но задать ему прямой вопрос я был не в силах. Чтобы подтвердить свою страшную догадку, мне пришлось бы обличить его, осудить его.
– Оддюр! – пробормотал я. – Я придушу этого жалкого подонка.
– Нет! – зашипел Пьетюр. – Тебя приговорят как преступника, и этим ты делу не поможешь. Весной мы отправимся на альтинг и потребуем правосудия.
Я злобно хохотнул.
– Как? Как можно обвинить его в том, что он изнасиловал мою жену, если я всем рассказал, что она в могиле?
Повисло молчание. В темноте за стеной падал снег, укутывая и пряча все на свете. Роуса по-прежнему держала Анну за руку, поглаживая ее сиреневые пальцы. Должно быть, почувствовав мой взгляд, она подняла голову и холодно посмотрела на меня.
– Теперь ты посадишь и меня под замок, чтобы я молчала?
Я растерянно уставился на нее.
– Роуса, я…
– Я никому не расскажу о ребенке, – перебила меня она. – Не ради тебя, а ради нее. Люди жестоки. – Она погладила Анну по бледной щеке. – Я не допущу, чтобы о ней снова пошли слухи.
Пьетюр, который только что, напрягшись, следил за Роусой, медленно выдохнул и прислонился к стене. Однако я знал, о чем он думает; о том же самом думал и я. Оставлять тело Анны в землянке опасно. Земля слишком промерзла, чтобы похоронить ее, но если сельчане увидят и ее саму, и обезображенное тельце ее внебрачного ребенка, поднимется страшный переполох. И тогда остаться bóndi я уже никак не смогу: Эйидль обвинит меня в убийстве.
Пьетюр сжал мою руку.
– Нужно сделать это сегодня.
– Земля еще несколько недель не оттает, – пробормотал я.
Роуса перестала шептать молитвы и набросилась на меня:
– Ты хочешь похоронить ее сейчас? Упрятать ее под землю, даже не оплакав?
– Кто ее оплакивать-то станет? – буркнул Пьетюр. – Ты ее не знала, Роуса. У нее не было друзей.
– Катрин любила ее.
– Катрин ее уже оплакала.
– Но ее не было на погребении, – продолжала Роуса с упрямством, вызывающе выставив подбородок. – Катрин любила ее, как собственную дочь. И потеряла ее, как собственную дочь. Ты говоришь, что ты не чудовище, но отказываешь…
– Ни в чем я Катрин не отказываю. – По-видимому, это прозвучало злее, чем я предполагал: Роуса сжалась. – Я не хочу, чтобы она опять страдала, – уже мягче прибавил я. – Разве твое горе утихнет, если ты разделишь его с Катрин? Разве ее скорбь вернет Анну?
Роуса опустила голову, и на руку ей капнула слеза.
Я сделал глубокий вдох и заговорил спокойнее.
– Мы должны уберечь Катрин от боли. Ты и сама видишь, что рассказать ей правду было бы жестоко.
Роуса ничего не ответила, только убрала прядь волос со лба Анны.
– Похороним ее сегодня, – сказал я.
Роуса прикусила губу. Взгляд ее недовольно сверкал, но она молчала.
Я потер глаза.
– Если мы разведем костер, чтобы прогреть землю, это будет слишком заметно.
– Будем надеяться, что Эйидля придавило рухнувшей крышей, – мрачно произнес Пьетюр и, помолчав, продолжил: – Если мы вынесем ее на холм, природа все сделает сама.
– Нет! – одновременно воскликнули мы с Роусой. Она вскочила, скривившись от отвращения: – Чтобы лисы глодали ее тело? И тело ребенка? Сердца у тебя нет…
Пьетюр вскинул руки.
– Я и рад бы поступить иначе, но что нам еще делать?
– Я никогда не верила слухам о том, что ты не человек. Но теперь…
– Пьетюр этого не сделает, – вмешался я, положив руку на плечо Роусы. – Мы просто думаем, как похоронить ее, не вызвав новых пересудов.
Роуса стряхнула мою руку, резко выпрямилась и подошла к огню.
– Жаль, что я… – Она осеклась, и я увидел, как она сердито вытирает щеки, а потом пинает носком башмака один из камней, которыми был выложен очаг.
Наверняка она жалела, что вышла за меня, что не осталась в Скаульхольте, и готова была оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Эти сожаления, эта тоска читались в том, как вздрагивали ее плечи, как она сторонилась нас, судорожно замирая, точно угодивший в ловушку зверь. Но я не спросил, о чем она жалеет. Не решился заговорить об этом.
Пьетюр тоже следил за ней, напрягшись всем телом. Я поймал его взгляд и покачал головой.
Он вздохнул.
– Нельзя же похоронить ее в море.
– Тело так и будет плавать подо льдом до весны.
Роуса что-то пробормотала.
– Говори, – велел Пьетюр.
– Камни от очага, – тихо сказала она, и на лице ее отразилась такая ненависть к самой себе, что у меня защемило в груди.
Мы завернули каждое тело в льняные простыни вместе с камнями.
Пеленая младенца, я положил камень ему на грудь. Я тихо попросил прощения у холодного тела Анны и поцеловал ее в лоб с запекшейся на нем кровью.
Мы понесли ее к берегу, и рана причиняла мне такую боль, что я едва держался на ногах. Пьетюр старался отговорить меня. Он настаивал, что справится сам. Но я не мог не проводить Анну в последний путь. Она все время презирала меня, но теперь, глядя на то, как смерть смягчила ее черты, я понимал, что она всего лишь прятавшийся под маской ярости перепуганный ребенок.
Когда я поднял Анну, Роуса приблизилась ко мне, чтобы помочь.
– Ну а если я тебе запрещаю? – грозно спросил я.
Она вздернула подбородок и взглянула мне прямо в глаза.
– И что с того?
Лицо ее было сурово и непроницаемо, и в этот миг она внезапно напомнила мне Анну.
Мы несли Анну втроем. Основная тяжесть пришлась на нас с Пьетюром: мы держали ее за ноги и за плечи. Я дышал сквозь стиснутые зубы.
Пьетюр остановился.
– Ради всего святого, отдохни.
Я помотал головой.
– В чем дело? Что она вам сказала?
– Это неважно, – отозвался Пьетюр.
– Скажи ему, – вмешалась Роуса так решительно, будто события последней недели ожесточили ее.
Пьетюр тяжело вздохнул.
– Скажи мне!
Оба они молчали.
– Ее дядя, – наконец еле различимо прошептала Роуса, и мне даже почудилось, что я ослышался. Я попросил ее повторить, потому что это было совсем, совсем невозможно.
Пьетюр взъерошил волосы.
– Пабби – Оддюр Тордсон.
– Нет! – Я вздрогнул, вспомнив того безмозглого пьяницу, в чьем доме Анна жила до нашей свадьбы. С ним она росла как трава. Я припомнил, что она избегала его как могла и то и дело уходила бродить по холмам. Мне вспомнилось и то, с какой радостью она согласилась стать моей женой – так отчаянно ей хотелось уехать из Тингведлира. Но близость со мной была ей неприятна, и когда я ложился на нее сверху, глаза ее наполнялись таким презрением и ненавистью, что у меня ничего не выходило.
Я закрыл глаза. Душа ее погружалась в омут, а я наблюдал за тем, как она снова и снова уходит под воду. Все мои попытки спасти ее ни к чему не привели.
– Я перережу Оддюру горло, – медленно выговорил я.
– Нет, Йоун, – сказал Пьетюр.
– Я этого так не оставлю.
– И все-таки придется.
– Но почему она решила вернуться к нему? – Я посмотрел на собственные руки и увидел, что они дрожат. – Почему не пошла куда-нибудь еще?
Пьетюр отвел глаза, и у меня снова возникло подозрение, что он угрожал ей. Но задать ему прямой вопрос я был не в силах. Чтобы подтвердить свою страшную догадку, мне пришлось бы обличить его, осудить его.
– Оддюр! – пробормотал я. – Я придушу этого жалкого подонка.
– Нет! – зашипел Пьетюр. – Тебя приговорят как преступника, и этим ты делу не поможешь. Весной мы отправимся на альтинг и потребуем правосудия.
Я злобно хохотнул.
– Как? Как можно обвинить его в том, что он изнасиловал мою жену, если я всем рассказал, что она в могиле?
Повисло молчание. В темноте за стеной падал снег, укутывая и пряча все на свете. Роуса по-прежнему держала Анну за руку, поглаживая ее сиреневые пальцы. Должно быть, почувствовав мой взгляд, она подняла голову и холодно посмотрела на меня.
– Теперь ты посадишь и меня под замок, чтобы я молчала?
Я растерянно уставился на нее.
– Роуса, я…
– Я никому не расскажу о ребенке, – перебила меня она. – Не ради тебя, а ради нее. Люди жестоки. – Она погладила Анну по бледной щеке. – Я не допущу, чтобы о ней снова пошли слухи.
Пьетюр, который только что, напрягшись, следил за Роусой, медленно выдохнул и прислонился к стене. Однако я знал, о чем он думает; о том же самом думал и я. Оставлять тело Анны в землянке опасно. Земля слишком промерзла, чтобы похоронить ее, но если сельчане увидят и ее саму, и обезображенное тельце ее внебрачного ребенка, поднимется страшный переполох. И тогда остаться bóndi я уже никак не смогу: Эйидль обвинит меня в убийстве.
Пьетюр сжал мою руку.
– Нужно сделать это сегодня.
– Земля еще несколько недель не оттает, – пробормотал я.
Роуса перестала шептать молитвы и набросилась на меня:
– Ты хочешь похоронить ее сейчас? Упрятать ее под землю, даже не оплакав?
– Кто ее оплакивать-то станет? – буркнул Пьетюр. – Ты ее не знала, Роуса. У нее не было друзей.
– Катрин любила ее.
– Катрин ее уже оплакала.
– Но ее не было на погребении, – продолжала Роуса с упрямством, вызывающе выставив подбородок. – Катрин любила ее, как собственную дочь. И потеряла ее, как собственную дочь. Ты говоришь, что ты не чудовище, но отказываешь…
– Ни в чем я Катрин не отказываю. – По-видимому, это прозвучало злее, чем я предполагал: Роуса сжалась. – Я не хочу, чтобы она опять страдала, – уже мягче прибавил я. – Разве твое горе утихнет, если ты разделишь его с Катрин? Разве ее скорбь вернет Анну?
Роуса опустила голову, и на руку ей капнула слеза.
Я сделал глубокий вдох и заговорил спокойнее.
– Мы должны уберечь Катрин от боли. Ты и сама видишь, что рассказать ей правду было бы жестоко.
Роуса ничего не ответила, только убрала прядь волос со лба Анны.
– Похороним ее сегодня, – сказал я.
Роуса прикусила губу. Взгляд ее недовольно сверкал, но она молчала.
Я потер глаза.
– Если мы разведем костер, чтобы прогреть землю, это будет слишком заметно.
– Будем надеяться, что Эйидля придавило рухнувшей крышей, – мрачно произнес Пьетюр и, помолчав, продолжил: – Если мы вынесем ее на холм, природа все сделает сама.
– Нет! – одновременно воскликнули мы с Роусой. Она вскочила, скривившись от отвращения: – Чтобы лисы глодали ее тело? И тело ребенка? Сердца у тебя нет…
Пьетюр вскинул руки.
– Я и рад бы поступить иначе, но что нам еще делать?
– Я никогда не верила слухам о том, что ты не человек. Но теперь…
– Пьетюр этого не сделает, – вмешался я, положив руку на плечо Роусы. – Мы просто думаем, как похоронить ее, не вызвав новых пересудов.
Роуса стряхнула мою руку, резко выпрямилась и подошла к огню.
– Жаль, что я… – Она осеклась, и я увидел, как она сердито вытирает щеки, а потом пинает носком башмака один из камней, которыми был выложен очаг.
Наверняка она жалела, что вышла за меня, что не осталась в Скаульхольте, и готова была оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Эти сожаления, эта тоска читались в том, как вздрагивали ее плечи, как она сторонилась нас, судорожно замирая, точно угодивший в ловушку зверь. Но я не спросил, о чем она жалеет. Не решился заговорить об этом.
Пьетюр тоже следил за ней, напрягшись всем телом. Я поймал его взгляд и покачал головой.
Он вздохнул.
– Нельзя же похоронить ее в море.
– Тело так и будет плавать подо льдом до весны.
Роуса что-то пробормотала.
– Говори, – велел Пьетюр.
– Камни от очага, – тихо сказала она, и на лице ее отразилась такая ненависть к самой себе, что у меня защемило в груди.
Мы завернули каждое тело в льняные простыни вместе с камнями.
Пеленая младенца, я положил камень ему на грудь. Я тихо попросил прощения у холодного тела Анны и поцеловал ее в лоб с запекшейся на нем кровью.
Мы понесли ее к берегу, и рана причиняла мне такую боль, что я едва держался на ногах. Пьетюр старался отговорить меня. Он настаивал, что справится сам. Но я не мог не проводить Анну в последний путь. Она все время презирала меня, но теперь, глядя на то, как смерть смягчила ее черты, я понимал, что она всего лишь прятавшийся под маской ярости перепуганный ребенок.
Когда я поднял Анну, Роуса приблизилась ко мне, чтобы помочь.
– Ну а если я тебе запрещаю? – грозно спросил я.
Она вздернула подбородок и взглянула мне прямо в глаза.
– И что с того?
Лицо ее было сурово и непроницаемо, и в этот миг она внезапно напомнила мне Анну.
Мы несли Анну втроем. Основная тяжесть пришлась на нас с Пьетюром: мы держали ее за ноги и за плечи. Я дышал сквозь стиснутые зубы.
Пьетюр остановился.
– Ради всего святого, отдохни.
Я помотал головой.