Стеклянная женщина

Роуса





Стиккисхоульмюр, ноябрь 1686 года


Катрин держит слово: она ночует в хлеву и дважды в день, ранним утром и поздним вечером, пробирается сквозь снежную завесу в дом, чтобы промыть рану Йоуна. На другой день весь гной выходит, и Катрин вкладывает туда чистый кусочек ткани, вытаскивая его всякий раз, когда ей нужно обработать рану. По мере того как воспаление уменьшается, пелена, заволакивающая сознание Йоуна, спадает, и он поскуливает от боли. Еще через день каждая перевязка уже сопровождается его отрывистыми подвываниями.

Роуса не в силах смотреть на это; она сидит в baðstofa, вяжет и мечтает ничего не слышать. Пьетюр скорчился на постели напротив, стиснув зубы и сжав дрожащие руки в кулаки. Один Паудль остался наверху, чтобы держать Йоуна и передавать Катрин воду, водоросли и прочие травы, которые она закладывает в рану: звездчатку, дягиль и мох.

После особенно мучительной перевязки Катрин опускается на колени подле Роусы, которая сперва пыталась помочь ей, но в конце концов забилась в угол и в ужасе наблюдала издалека.

Катрин кладет руку ей на плечо.

– Его крики – хороший знак, Роуса.

– Но этот запах! Будто тухлое мясо.

Катрин кивает.

– Тяжело видеть мучения любимого человека.

Любимого? Об этом Роуса никогда не думала. Она обязана почитать мужа и повиноваться ему – так велит Библия. Она хочет быть ему хорошей женой, потому что от этого зависит и мамина, и ее собственная жизнь. Но любовь? Она разглядывает лицо Йоуна; она знает каждую его черточку, каждое выражение. Протянув руку, она касается его щеки, проводит пальцем по губам: уголки приподняты, и возле них залегли морщинки прошлых улыбок. Когда-то он был счастлив.

Когда она поднимает глаза, в дверях стоит Паудль, жует сушеную рыбу и смотрит на нее. Она краснеет. Глаза его походят на темные пещеры, и он отворачивается и уходит.

Она не пытается его остановить.

Если прелюбодеяние совершил мужчина, его вздергивают на виселице или отрубают ему голову, а если женщина, ее бросают в озеро Тингведлира в завязанном мешке. В Библии сказано, что тот, кто вожделеет в сердце своем, уже прелюбодей. Пусть уходит, это к лучшему.



На другой день, когда она готовит еду, Пьетюр зовет с чердака:

– Роуса!

Потом к нему присоединяется Паудль, и оба они кричат в исступлении:

– Роуса! Роуса!

Ложка со стуком падает на пол. Роуса стремглав взлетает по лестнице, понимая, что Йоун умер. Сердце ее так и падает – и тут же наступает облегчение. Она наконец-то сможет вернуться в Скаульхольт с Паудлем. Жизнь в Стиккисхоульмюре покажется ей страшным сном. Но в какое же чудовище она превратилась, что желает смерти собственному мужу?

Собравшись с духом, Роуса входит в комнату.

Йоун полусидит на тюфяке, и Пьетюр подносит кружку с отваром из мха к его губам. Они с Паудлем смотрят на него так, будто своими глазами наблюдают воскресение Лазаря.

– Он хочет пить, – изумленно говорит Пьетюр.

– Слава Господу! – Роуса подбегает к Йоуну, замирает на мгновение и обнимает его. – Йоун, elskan, я так… так рада.

Колени ее дрожат. Она не решается посмотреть на Паудля.

Йоун слабо улыбается.

– Похоже, мне надо было чудом избежать смерти, чтобы ты стала примерной супругой.

Будь Роуса дерзкой, как Катрин, она бы ответила, что на волосок от смерти и он был покладистым мужем. Она через силу улыбается.

– Я сделала жаркое.

Краем глаза она видит, как обмякают плечи Паудля и как он выходит вон. Она старается не думать о боли, отразившейся на его лице.

– По мне как будто целое стадо лошадей проскакало, – говорит Йоун.

– Тебе нужно отдохнуть, elskan. Поспи. – Ее так и тянет побежать вдогонку за Паудлем. Взять его за руку, прижаться к нему и сказать… Что она ему скажет?

– Я и без того слишком долго спал. Поди сюда. – Йоун берет ее ладонь и целует. От его прикосновения по коже пробегает дрожь.


В далеком темном углу расправляет крылья кречет. Услышав шуршание перьев, Йоун вздрагивает, оборачивается к Роусе и с силой сжимает ее руку.

– Ты никому не расскажешь про птицу?

Она молча качает головой.

Его иссохшие пальцы стискивают ее ладонь еще сильней.

– Кречеты ценятся дороже золота, Роуса. Если в селении узнают, что я держу у себя птицу на продажу, мне начнут завидовать, и это обернется бедой…

Она сглатывает.

– Селение замело. Сюда никто не приходил, кроме…

– Роуса! – предостерегающе шипит Пьетюр.

Она вздрагивает. Пьетюр ходит туда-сюда по комнате и грызет ноготь на большом пальце. Время от времени он останавливается, набирает в грудь воздуха, будто хочет что-то сказать, но продолжает ходить молча.

– Постой спокойно, Пьетюр, – хрипло произносит Йоун. – Пол насквозь протрешь.

– Нужно сказать Катрин, что ты очнулся, Йоун, – говорит Роуса. – Она будет очень рада.

Пьетюр останавливается и одаривает ее свирепым взглядом.

Йоун так и вскидывается, охнув от боли:

– Катрин?

Роуса переводит взгляд на Пьетюра.

– Ты ему не сказал?

– Катрин была здесь? – повторяет Йоун.

– Благодаря ей… – начинает Пьетюр тихим голосом.

– Катрин была здесь? На чердаке? – со злостью перебивает его Йоун. – Отвечай, дьявол тебя забери! – Лицо его побелело, и он сгибается пополам, прерывисто дыша.

Роуса опускается подле него на колени.

– Катрин хотела помочь тебе. – Она протягивает руку к щеке Йоуна, но не решается дотронуться до нее. – Она никому ничего не скажет.

Птица, колыбелька, надписи на полу – что из этого могла видеть Катрин?

– Ты ничего не знаешь, – задыхаясь, бормочет Йоун. – Ты не…

– Я знаю, что она не станет распускать слухов, Йоун. – Роуса делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смотрит ему в глаза. – Доверься ей, попробуй…

– Замолчи, Роуса.

Роуса сжимает колени, чтобы они перестали дрожать, и с трудом говорит:

– Катрин не скажет Эйидлю ни слова, Йоун. Тебе нечего бояться.

У Йоуна вырывается нечто среднее между кашлем и смешком.

– Сам посуди, – продолжает Роуса. – Ты таял на глазах. Катрин спасла тебе жизнь. Так ведь, Пьетюр?

Пьетюр смотрит на мягкое сияние окна, бледного, словно skyr, и подсвеченного с улицы снежным блеском.

– Я не хотел, чтобы она здесь оставалась, – тихо говорит он, – но ты умирал.

Роусе и в голову не приходило, что Пьетюр может бояться. Его голос звучит совсем по-мальчишески, как, наверное, звучал много лет назад, когда Йоун взял его к себе. Вид у него потерянный, лицо побелело. Когда он сглатывает, у него булькает в горле.

Роуса заставляет себя взять исхудавшую ладонь Йоуна в свою. Кости его походят на иссушенные ветки, обтянутые пергаментной кожей с проступающими под ней голубыми веревками вен.

– Пьетюр не виноват.

Молчание длится три прерывистых вдоха.

– Приведи ее ко мне, – свирепо говорит Йоун.

Роуса поднимается.

– Ты не сделаешь ей ничего худого? – Она переводит взгляд с Йоуна на Пьетюра. – Никто из вас ничего ей не сделает?