Стеклянная женщина

– Уединенная жизнь должна укрепить тебя в вере. Время, проведенное с Богом, – это дар. Ты должна быть благодарна. – Он не говорит, а отдает приказ, как и полагается bóndi.

Она хочет напомнить ему, что, согласно Библии, не хорошо быть человеку одному[15], но перечить Йоуну, как она уже успела понять, – все равно что кричать в метель.



По воскресным дням Роуса выходит на холм и наблюдает за тем, как молятся и слушают проповедь жители Стиккисхоульмюра. Отзвуки их голосов прокатываются над ней. Она все равно что трава под ногами – никто не обращает на нее внимания. Сельчане делают вид, что не замечают ее; взгляды их устремлены на Эйидля и на Йоуна, который сменяет его на кафедре.

Роуса вспоминает, как в день ее приезда Эйидль назвал Йоуна дьяволом и заявил, что люди его не любят. Потом она даже подумывала навестить старика и расспросить подробнее, но есть в его взгляде что-то поистине хищное.

Эйидль бесстрастно произносит внушающую ужас проповедь о разверстой пасти Ада, которую узрят грешные души на вершине Геклы. Потом начинает говорить Йоун, и, пока он ведет речь о мирских заботах – какого урожая ждать в этом году и где лучше рыбачить, – Эйидль отходит подальше. Он худощав, а взгляд у него изголодавшийся, как у стервятника. За спиной у него, скрестив громадные ручищи на бочкообразной груди, маячит Олав. Оба они хмуро следят за тем, как Йоун произносит последнюю на сегодня молитву о богатом урожае и сухой погоде, а все остальные вторят ему.

Когда служба подходит к концу, Роуса заставляет себя подойти к ним и набирает в грудь воздуха, чтобы заговорить, но не может подобрать слов. Оба мужчины холодно смотрят на нее.

– А ты все такая же исхудавшая, дитя мое, – говорит Эйидль и улыбается. – И вид у тебя несчастный.

Она открывает было рот, но тут на ее плечо ложится сильная рука, и Йоун оказывается подле нее.

– Идем, Роуса. – Лицо его сурово. – Ты устала. Тебе нужен отдых. – Он обхватывает ее за плечи и притягивает к себе. Это похоже на объятие, но он увлекает ее за собой, словно горный обвал.

Сперва Роуса сопротивляется, но наконец позволяет себя увести. Поворачиваясь к Эйидлю спиной, она успевает заметить на его лице ухмылку, похожую на трещину во льду.

Когда они возвращаются в дом, Йоун берет ее за руку и подводит к постели.

– Ляг, отдохни. И не ходи на службы, если они тебя утомляют.

– Вовсе нет. – Роуса приподнимается, но он надавливает ей на плечо и заставляет лечь обратно.

– Что ж, – говорит он, – раз уж тебе так хочется посещать службы, стоять будешь рядом со мной. Хорошему мужу положено заботиться о своей жене. Не хочу, чтобы Эйидль огорчал тебя.

– Я…

– Отдыхай, Роуса, отдыхай. Закрывай глаза. – Он ждет, и она послушно делает то, что он велит. – Ты знаешь, Роуса, что тебе очень повезло жить в довольстве. Так ведь?

И он крепче стискивает ее руку. Она сжимает зубы и кивает.

– Вот и славно, – говорит он. – Напиши своей маме и расскажи, как хорошо тебе здесь живется и как ты счастлива со мной. Она будет рада узнать об этом.

У Роусы внутри все так и скручивает, она открывает глаза. Йоун улыбается и продолжает шелковым голосом:

– Ты ведь хочешь порадовать маму?

Роуса сглатывает: пересохло во рту. Йоун сжимает ее ладонь еще крепче, так сильно, что похрустывают кости. Она шепчет:

– Я… я напишу.

– Хорошо. – Йоун улыбается, и лицо у него светлеет. – Потом отдашь письмо мне, и я отправлю его с проезжим купцом.

Он выпускает руку Роусы, треплет ее по щеке, потом разворачивается и, широко шагая, выходит вон. Как только он скрывается из виду, Роуса вытягивает руку перед собой. Рука бледна и бескровна – ни дать ни взять чье-то обмякшее, бездыханное тельце.



На десятый день после отъезда Пьетюра Йоун уходит в море на рассвете, а Роуса, проснувшись, понимает, что больше не может оставаться в этом доме одна.

Она снова отправится в селение и навестит Катрин.

Еще совсем рано, когда она начинает спускаться по склону к теснящимся вдали домам. Она вернется до заката. Йоун так и не узнает, что она его ослушалась.

Сбегая по тропинке, она оглядывается. Подворье выглядит безмятежно. Ветер кружит у порога березовые листья, поблескивающие золотом в лучах осеннего солнца. От этой красоты у Роусы захватывает дух. Она напоминает себе, что солнце скроется, листья сгниют, и дом ее мужа обретет свой истинный вид и станет похожим на могильный холм, где обитает неупокоенная душа.

Говорят, места, в которых бродят мертвые, снаружи зачастую кажутся красивыми. Draugar поселяются там, где любили бывать при жизни, или там, где у них остались неоконченные дела. Торгунна, героиня «Саги о людях с Песчаного берега», перед смертью завещала сжечь свое постельное белье, но ее волю нарушили, и она снова и снова вставала из могилы. Кто знает, какие дела не успела завершить Анна?

Роуса встряхивает головой, отворачивается и продолжает спускаться по склону – прочь от Йоуна, прочь от той себя, которую она больше не узнает.

Взметнувшиеся к небу горы и резкий запах черно-красной земли наполняют ее головокружительной легкостью, и все страхи прошедших недель начинают казаться смешными. Нет никаких призраков. Она расскажет Катрин, что ей померещилось чье-то дыхание и шуршание на чердаке. А Катрин ответит, что только глупцы верят в draugar и что не существует никаких духов, которые сводят людей с ума и пьют их кровь.

Должно быть, Катрин заметила гостью издалека: Роуса еще не успела спуститься с холма, а та уже выходит ей навстречу.

– Роуса! – Катрин поспешно обнимает ее, и Роуса сразу чувствует себя живой.

Ей уже начало казаться, что она тает, что она сама превращается в draugur. А теперь она улыбается – впервые за долгое время.

– Надеюсь, я не помешала?


– Я очень тебе рада. Но как же Йоун?

– Он… он не знает, что я здесь. Он в море. Пожалуйста, не…

– Я не настолько глупа. – Катрин сжимает плечи Роусы. – Я ему не проговорюсь. Остальным тоже можно доверять – по крайней мере, в этом.

Роусу захлестывает волной облегчения, но оно тут же сменяется тревогой.

– Остальным?

– Они будут рады видеть тебя. А все, что мелет острый язык Гвюдрун, пропускай мимо ушей.

Не успевает Роуса воспротивиться, как Катрин уже ведет ее в душный полумрак комнаты, где вокруг очага за вязаньем сидят четыре женщины. Три из них Роусе уже знакомы: это старуха Гвюдрун с пустым взглядом и волосками на подбородке и Ноура с Кларой, которые приходили к ручью со своими детьми. Оба ребенка играют тут же, катаясь по полу, как кутята, а матери зорко следят, чтобы они не обожглись, и сердятся, когда они путают пряжу.

Четвертая женщина моложе всех прочих и выглядит сверстницей Роусы. У нее кожа цвета skyr, волосы почти белые, а глаза голубые и такие светлые, что кажутся подернутыми дымкой. Она восхитительно хороша собой, и Роуса невольно улыбается. Женщина отвечает ей хмурым взглядом. Роуса краснеет и начинает осматриваться по сторонам.

Дом невелик, примерно такого же размера, как у них в Скаульхольте, однако стены обшиты деревом, как у Йоуна. Кухни нет – только узкая baðstofa, в которой одновременно готовят, проводят время днем и спят ночью. Отдельная дверь ведет в чулан, где на полу стоят бочонки, а со стропил свисает сушеная рыба. Несмотря на полумрак и тесноту, комната эта кажется светлой, и дышится здесь свободнее, чем у Йоуна.

Знакомя Роусу с сельчанками, Катрин держит ее за руку, и прикосновение теплой ладони успокаивает.

– Гвюдрун ты уже знаешь. Клару и Ноуру тоже.

– Да. Bless. – Роуса делает книксен, и женщины хихикают.

Катрин досадливо цокает языком.

– Ты с ними учтива, а они как дети малые.

Клара и Ноура подавляют смешок и приветствуют Роусу ответным книксеном.

Катрин указывает на бледную красавицу с холодным взглядом:

– А это Аудур.

Роуса снова приседает:

– Komdu sœl og blessuð. – Почему-то официальное приветствие кажется ей более приличествующим случаю. – Ты красива, как Гудрун из «Саги о людях из Лососьей долины».

Глаза Аудур остаются такими же пустыми и бесстрастными. Книксена она не делает.

– Знает ли твой муж, что ты саги читаешь?

Катрин сердито косится на нее, усаживает Роусу и протягивает ей комок пряжи.

– На-ка, распутай, – произносит она. – Будет чем руки занять.

Роуса замечает, что пальцы у нее дрожат. Она с благодарностью принимается за работу и начинает превращать спутанные нитки в гладкий клубок.

Женщины задумчиво умолкают, и в комнате становится тихо.

Наконец Катрин говорит:

– Снег в этом году выпадет рано.

– Вздор какой! – восклицает Гвюдрун. – Погоды стоят мягкие. Погляди на море – оно не потемнело.

– Да ты дальше собственного носа ничего не видишь, – огрызается Катрин.

– Нахальная девчонка! Я непогоду завсегда заранее чую, а в этом году – ничегошеньки.

– Твои глаза и уши никуда не годятся. Откуда нам знать, что и нос тебя не подводит?

Роуса ждет, что Гвюдрун обидится, однако обе женщины улыбаются. Наверное, они частенько подтрунивают друг над дружкой.

– Я свяжу тебе платок, чтобы ты не мерзла зимой, Гвюдрун, если твой всезнающий нос все-таки врет, – говорит Катрин.

– Не утруждайся, – фыркает Гвюдрун. – Я, наверное, еще до весны с голоду помру. – Она поворачивается к Роусе, моргая белесыми глазами. – Кабы только Йоун не пожалел для старухи еще мяса…

– Ну, значит, саван тебе свяжу, – ухмыляется Катрин. – И тогда ты перестанешь досаждать Роусе тем, что ее не касается.

– Сердца у тебя нет! – брызгая слюной, возмущается Гвюдрун. – Роуса вполне может дать мне мяса, ежели захочет. Анна вот частенько давала.

– Один-единственный раз! – встревает Клара. – Она дала тебе мяса один раз, уже под конец, и то наверняка сперва его прокляла.

Катрин застывает и бросает на Клару поистине свирепый взгляд. Та отворачивается, сердито отчитывает своего ребенка и отнимает у него куриную косточку, которую он пытался запихнуть себе в ухо. Ребенок ударяется в слезы, и Катрин, помогая успокоить его, что-то шипит Кларе на ухо. Это ее, по-видимому, урезонивает.