Старик Хоттабыч

— Это буква «А», о Женя.

— Правильно. Разыщи мне здесь во всех строчках букву «А».

— Вот это буква «А», о Женя.

— Замечательно! А ещё где?

— Вот, и вот, и вот, и вот, и вот… Хоттабыч не на шутку увлёкся учёбой. Ни на что другое он уже не обращал внимания.

К тому времени, когда закончился перерыв, публика вновь расселась по своим местам и снова включили полный свет. Хоттабыч успел освоить все буквы алфавита и читал по складам:

— «Ак-ро-бат с под… с под-кид-ной сет-кой…»

— Знаешь, Хоттабыч, — воскликнул Женя с неподдельным восхищением, — у тебя совершенно замечательные способности!..

— А ты думал! — отозвался Волька. — Это, брат, такой талантливый джинн, каких свет не видал! А Хоттабыч упоённо читал:

— «Труп-па ак-ро-ба-тов пры-гу… пры-гу-нов под ру-ко-вод-ством Фи-лип-па Бе-лых». Это мы уже видели. «На-ча-ло ве-чер-них пред-став-ле-ний в во-семь ча-сов ве-чера. Нача-ло ут-рен-них представлений в две-на-дцать часов дня». О юные мои учителя, я прочёл всю программу. Значит ли это, что я сумею теперь читать и газеты?

— Конечно!.. Факт! — подтвердили ребята. А Волька добавил:

— Сейчас мы с тобой попробуем прочитать вон те приветствия, которые висят над оркестром.

Но как раз в это время к Хоттабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике, с большим подносом в руках.

— Эскимо не потребуется? — спросила она у старика, и тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на Вольку.

— Возьми, Хоттабыч, это очень вкусно. Попробуй!

Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. Он угостил ребят и купил себе ещё одну порцию, потом ещё одну и, наконец, разохотившись, откупил у обомлевшей продавщицы сразу всё наличное эскимо — сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью, пакетика с мороженым. Девушка обещала потом прийти за подносом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на удивительного покупателя.

— Ого! — подмигнул Женя своему приятелю. — Старик дорвался до эскимо.

В какие-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все сорок три порции. Он ел эскимо, как огурцы, сразу откусывая большие куски и смачно похрустывая. Последний кусок он проглотил в тот момент, когда в цирке снова зажглись все огни.

— Мировой… комбинированный… аттракцион!.. Артист государственных цирков Афанасий Сидорелли!

Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел невысокого роста пожилой артист в расшитом золотыми драконами синем шёлковом халате. Это и был знаменитый Сидорелли. Пока его помощники раскладывали на маленьком лакированном столике всё, что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться. При улыбке у него ярко поблёскивал во рту золотой зуб.

— Замечательно! — прошептал завистливо Хоттабыч.

— Что замечательно! — спросил Волька, изо всех сил хлопая в ладоши.

— Замечательно, когда у человека растут золотые зубы.

— Ты думаешь? — рассеянно спросил Волька, следя за начавшимся номером.

— Я убеждён в этом, — ответил Хоттабыч. — Это очень красиво и богато.

Сидорелли кончил первый номер.

— Ну как? — спросил Волька у Жени таким тоном, будто он сам проделал этот фокус.

— Замечательно! — восторженно ответил Женя, и Волька тут же громко вскрикнул от удивления: у Жени оказался полный рот золотых зубов.

— Ой, Волька, что я тебе скажу! — испуганно прошептал Женя. — Ты только не пугайся: у тебя все зубы золотые.

— Это, наверно, работа Хоттабыча, — сказал с тоской Волька.

И действительно, старик, прислушивавшийся к разговору приятелей, утвердительно кивнул головой и простодушно улыбнулся, открыв при этом, в свою очередь, два ряда крупных, ровных золотых зубов.

— Даже у Сулеймана ибн Дауда — мир с ним обоими! — не было во рту такой роскоши! — хвастливо сказал он. — Только не благодарите меня. Уверяю вас, вы достойны этого небольшого сюрприза с моей стороны.

— Да мы тебя и не благодарим! — сердито бросило Женя.

Но Волька, испугавшись, как бы старик не разгневался, дёрнул своего приятеля за руку.

— Понимаешь ли, Хоттабыч, — начал он дипломатично, — это слишком будет бросаться в глаза, если сразу у всех нас троих, сидящих рядом, все зубы окажутся золотыми. На нас будут смотреть, и мы будем очень стесняться.

— И не подумаю стесняться, — сказал Хоттабыч.

— Да, но вот нам как-то будет всё-таки не по себе. У нас пропадёт всё удовольствие от цирка.

— Ну, и что же?


— Так вот, мы тебя просим, чтобы, пока мы вернёмся домой, у нас были во рту обычные, костяные зубы.

— Восхищаюсь, вашей скромностью, о юные мои друзья! — сказал немного обиженно старик.

И ребята с облегчением почувствовали, что во рту у них прежние, натуральные зубы.

— А когда вернёмся домой, они снова станут золотыми? — с беспокойством прошептал Женя.

Но Волька тихо отвечал:

— Ладно, потом увидим… Может, старик про них позабудет.

И он с увлечением принялся смотреть на головокружительные фокусы Афанасия Сидорелли и хлопать вместе со всеми зрителями, когда тот из совершенно пустого ящика вытащил сначала голубя, потом курицу и, наконец, мохнатого весёлого белого пуделя.

Только один человек сердито, не высказывая никаких признаков одобрения, смотрел на фокусника. Это был Хоттабыч.

Ему было очень обидно, что фокуснику хлопали по всякому пустяковому поводу, а он, проделавший со времени освобождения из сосуда столько чудес, ни разу не услышал не только аплодисментов, но и ни одного искреннего слова одобрения.

Поэтому, когда снова раздались рукоплескания и Сидорелли начал раскланиваться во все стороны, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб огорчённо крякнул и, невзирая на протесты зрителей, полез через их головы на арену.



Одобрительный рокот прошёл по цирку, а какой-то солидный гражданин сказал соседке:

— Я тебе говорил, что этот старик — «рыжий». Это, видно, очень опытный клоун. Смотри, как он себя потешно держит. Они иногда нарочно сидят среди публики.

К счастью для говорившего, Хоттабыч ничего не слышал, целиком поглощённый своими наблюдениями за Сидорелли. Тот как раз в это время начал самый удивительный из своих номеров.

Прежде всего знаменитый иллюзионист зажёг несколько очень длинных разноцветных лент и запихал их себе в рот. Потом он взял в руки большую, ярко раскрашенную миску с каким-то веществом, похожим на очень мелкие древесные опилки. До отказа набив себе рот этими опилками, Сидорелли стал быстро размахивать перед собой красивым зелёным веером.

Опилки во рту затлели, потом появился небольшой дымок, и наконец, когда в цирке погасили электричество, все увидели, как в темноте изо рта знаменитого фокусника посыпались тысячи искр и даже показалось небольшое пламя.

И тогда среди бури рукоплесканий и криков «браво» раздался вдруг возмущённый голос старика Хоттабыча.

— Вас обманывают! — кричал он, надрываясь, — Это никакие не чудеса! Это обыкновенная ловкость рук!

— Вот это «рыжий»! — восхищённо воскликнул кто-то из публики. — За-ме-ча-тель-ный «рыжий»! Браво, «рыжий»!..

А все зрители, кроме Вольки и его друга, дружно зааплодировали Хоттабычу.

Старик не понимал, о каком «рыжем» кричат. Он терпеливо переждал, когда кончатся вызванные его появлением рукоплескания, и язвительно продолжал:

— Разве это чудеса?! Ха-ха!

Он отодвинул оторопевшего артиста в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронёсся явственный запах серы.

С удовольствием выслушав аплодисменты, Хоттабыч щёлкнул пальцами, и вместо одного большого Сидорелли по низенькому барьеру манежа побежали один за другим семьдесят два маленьких Сидорелли, похожих на знаменитого фокусника как две капли воды. Пробежав несколько кругов, они слились в одного большого Сидорелли, как сливается в одну большую каплю много маленьких капель ртути.



— Это ещё не всё! — громовым, нечеловеческим уже голосом прокричал Хоттабыч, разгорячённый всеобщим одобрением, и стал вытаскивать из-под полы своего пиджака целые табуны разномастных лошадей.

Лошади испуганно ржали, били копытами, мотали головами, развевая при этом свои роскошные шелковистые гривы. Потом, по мановению руки Хоттабыча, лошади пропали, из-под полы пиджака выскочили один за другим, грозно рыча, четыре огромных берберийских льва и, несколько раз пробежав вокруг арены, исчезли.

Дальше Хоттабыч действовал уже под сплошные рукоплескания.

Вот он махнул рукой, и всё, что было на арене: и Сидорелли, и его помощники, и разнообразный и многочисленный его реквизит, и нарядные, молодцеватые униформисты, — всё это в одно мгновение взвилось вверх и, проделав несколько прощальных кругов над восхищёнными зрителями, тут же растаяло в воздухе.





Неизвестно откуда возник на манеже огромный лопоухий африканский слон с весёлыми, хитрыми глазками: на его спине — слон поменьше; на втором — третий, ещё меньше; на третьем — четвёртый… Последний, седьмой, под самым куполом, был не больше овчарки. Они разом затрубили, высоко подняв хоботы, хлопнули, как по команде, своими обвислыми ушами и улетели, размахивая ими, как крыльями.

Тридцать три оркестранта с весёлыми криками вдруг сгрудились в одну кучу, огромным комом скатились вниз с площадки на манеж. Этот ком катился по барьеру, постепенно уменьшаясь в своём объёме, пока наконец не достиг величины горошины. Тогда Хоттабыч поднял его, положил себе в правое ухо, и из уха понеслись сильно приглушённые звуки марша.

Затем старик, который еле держался на ногах от возбуждения, как-то по-особому щёлкнул сразу пальцами обеих рук, и все зрители, один за другим стали со свистом срываться со своих мест и пропадать где-то далеко под куполом.

И вот наконец в опустевшем цирке остались только три человека — Хоттабыч, устало присевший на барьере арены, и Волька с приятелем, кубарем скатившиеся к старику из последнего ряда амфитеатра.

— Ну как? — вяло спросил Хоттабыч, с трудом приподнимая голову и глядя на ребят странными, помутившимися глазами. — Это вам не Сидорелли! А?..

— Куда ему до тебя! — отвечал Волька, сердито моргая Жене, который всё порывался попросить о чём-то старика.