Стамбульский бастард
Часть 8 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– О, Асия! – воскликнул Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, словно она была долгожданным спасителем, который положит конец их идиотскому разговору. – Давай сюда, мы тут.
Асия Казанчи ответила полуулыбкой и одновременно слегка нахмурилась, словно хотела сказать: «Ну ладно, ребята, посижу с вами немного, мне без разницы, жизнь все равно отстой». Она медленно подошла к столу, словно тащила на спине невидимый груз, безучастно поздоровалась со всеми, села и принялась вертеть самокрутку.
– А что ты вообще здесь делаешь? У тебя же сейчас балет? – спросил Карикатурист-Пьяница, совсем забыв, что только что толкал речь.
Все, кроме жены, заметили, с каким блеском в глазах и как внимательно он на нее смотрел.
– Именно там я и нахожусь, в балетном классе. – Асия набивала скрученную бумажку табаком. – И в данный момент как раз исполняю кабриоль, один из самых сложных прыжков, при котором в воздухе подбиваю одну ногу другой под углом сорок пять и девяносто градусов…
– Ого! – улыбнулся Карикатурист-Пьяница.
– Потом я делаю прыжок с поворотом, – продолжила Асия, – правую ногу вперед, полуплие, прыжок! – Она подняла в воздух кожаный кисет для табака. – Поворот на сто восемьдесят градусов. – (Из раскрученного кисета крошки табака просыпались на стол.) – Приземляемся на левую ногу! – (Кисет лег рядом с мисочкой с кешью.) – А потом повторяем все еще раз и возвращаемся в исходную позицию.
– Балет – это поэзия тела, – пробормотал Исключительно Бездарный Поэт.
На всех нашло какое-то угрюмое оцепенение. Где-то вдалеке шумел город, сирены «скорой помощи», гудки автомобилей, возгласы и смех мешались с криками чаек. В кафе заходили новые посетители, кто-то, наоборот, уходил. Официант споткнулся и уронил поднос со стаканами. Другой принес швабру и принялся подметать осколки, посетители равнодушно наблюдали. Официанты здесь не задерживались. Смены были долгие, платили мало. Но ни один официант не ушел сам, до сих пор они просто делали все для того, чтобы их уволили. Это было такое свойство кафе «Кундера». Стоило раз в него войти – и все, ты застревал, пока оно само тебя не выплевывало.
Прошло еще полчаса. Кто-то из сидевших за их столиком заказал кофе, другие попросили пива. А потом первые заказали пиво, а вторые – кофе. Так и пошло. Только Карикатурист-Пьяница продолжал пить латте и грызть ванильное печенье, теперь уже с видимым отвращением. В любом случае все делалось как-то вразнобой, но именно в этом разладе был свой особый ритм. За это Асия и любила кафе: за сонное оцепенение и абсурдную дисгармонию. Оно как будто находилось где-то вне времени и пространства. Стамбул был вечно охвачен спешкой, а в кафе «Кундера» царила апатия. Люди снаружи цеплялись друг за друга; чтобы скрыть свое одиночество, они притворялись, будто ближе друг к другу, чем на самом деле. А здесь все было наоборот, здесь все притворялись намного более отстраненными, чем в действительности. Это место словно отрицало существование всего города.
Асия затянулась сигаретой и наслаждалась бездельем, всецело предалась ничегонеделанию, пока Карикатурист-Пьяница не обратился к ней, поглядев на часы:
– Уже семь сорок, дорогая, твой балет закончился.
– Тебе что, пора уходить? У тебя такая старомодная семья? – ляпнула подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов. – И почему они заставляют тебя заниматься балетом, если это тебе не по душе?
Это была общая беда сменявших друг друга девушек Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов: они так хотели подружиться со всей компанией, что начинали задавать слишком много личных вопросов, делали слишком много бестактных замечаний и, увы, терпели полное фиаско: им было невдомек, что приятелей сплачивало именно отсутствие серьезного и непритворного интереса к частной жизни другого.
– И как ты можешь жить со всеми этими тетушками? – продолжила подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов, не замечая, как у Асии вытягивается лицо. – Боже правый, столько женщин под одной крышей, и все пытаются выступать в роли мамочки!.. Да я бы и минуты не выдержала.
Это было слишком. Даже в такой разношерстной компании имелись свои неписаные законы, и никому не позволялось их нарушать. Асия чихнула. Она терпеть не могла женщин, но, на беду, сама принадлежала к их числу. Стоило ей познакомиться с женщиной, она или сразу начинала ее ненавидеть, или ждала, что вот-вот возненавидит.
– А у меня нет нормальной семьи в привычном смысле этого слова. – Асия свысока посмотрела на нее, надеясь остановить дальнейшее словоизвержение.
И тут она приметила, что над правым плечом собеседницы поблескивает серебряная рамка. Это была фотография дороги, ведущей к Красной лагуне в Боливии. Эх, ехать бы сейчас по этой дороге!
Она допила кофе, погасила сигарету и принялась скручивать следующую.
– Мы всего лишь стая самок, которым приходится жить под одной крышей. Вряд ли это можно назвать семьей.
– Но это и есть семья, – возразил Исключительно Бездарный Поэт.
В такие минуты он вспоминал, что он самый старший в компании и не только прожил дольше, но и совершил куда больше ошибок, чем все остальные. Он три раза был женат и три раза разводился, а потом еще был вынужден наблюдать, как бывшие жены одна за другой сбегают из Стамбула, лишь бы оказаться подальше от него. От всех трех браков у него были дети, которых он посещал очень редко, но всегда гордо заявлял о своих отцовских правах.
– Вспомни, – наставительно погрозил он Асии пальцем, – все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
– Толстому было легко нести такой бред, – пожала плечами жена Карикатуриста-Пьяницы. – У него была жена, которая за всем смотрела, вырастила дюжину детей и работала в поте лица, чтобы его сиятельство великий писатель Толстой мог спокойно творить.
– Зачем ты это говоришь? – спросил Карикатурист-Пьяница.
– Чтобы вы это признали. Вот я чего добиваюсь. Чтобы весь мир признал, что, будь у нее такая возможность, жена Толстого могла бы писать лучше, чем он.
– Почему? Просто потому, что она была женщиной?
– Потому что она была очень талантливой женщиной, которую подмял под себя очень талантливый мужчина, – огрызнулась жена Карикатуриста-Пьяницы.
– Ох, – вздохнул он и так разволновался, что подозвал официанта и, ко всеобщему огорчению, заказал пиво.
Ему, видимо, стало как-то совестно, он резко сменил тему разговора и завел речь о благотворном действии алкоголя.
– Своей свободой наша страна обязана этой бутылочке, которая легко помещается в мою ладонь. – Карикатурист-Пьяница заговорил громче, стараясь заглушить ревевшую на улице сирену «скорой помощи». – Нас освободили не социальные реформы и не политические установления. Даже не война за независимость. Вот эта самая бутылка и является тем, что отличает Турцию от других мусульманских стран. Эта бутылка пива, – он поднял руку, будто собирался произнести тост, – и есть символ свободы и гражданского общества.
– Да ну, хватит трепаться. С каких это пор жалкий алкаш стал воплощением свободы? – резко заметил ему Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов.
Остальные промолчали. Вместо того чтобы попусту тратить силы на препирательства, они выбрали по рамке и уставились каждый в свою картинку.
– С того самого времени, когда на мусульманском Ближнем Востоке алкоголь был запрещен и предан поношению, с начала времен, – проворчал Карикатурист-Пьяница. – Вы только вспомните историю Османской империи! Все эти таверны, эти закуски к каждому стакану… Похоже, ребята умели повеселиться. Мы, как нация, любим выпить, почему бы этого не признать? Весь народ пьянствует одиннадцать месяцев в году, потом вдруг спохватывается, кается и постится в Рамадан, и все для того, чтобы по окончании священного месяца снова начать выпивать. Знаете, если в этой стране никогда не было шариата, если здесь фундаменталистам не удалось прийти к власти, как в других странах Ближнего Востока, то, поверьте, этим мы обязаны нашей нелепой традиции. Только благодаря алкоголю у нас в Турции есть нечто, отдаленно напоминающее демократию.
– Так давайте же выпьем по этому случаю, – заметила жена Карикатуриста-Пьяницы с усталой улыбкой. – А разве есть лучший повод выпить, чем помянуть Господина на цыпочках, как его там, Че-че?
– Чекетти, – поправила Асия, которая до сих пор не могла без раскаяния вспоминать день, когда выпила лишнего и прочитала всей компании небольшую лекцию по истории балета и, между прочим, упомянула этого самого Чекетти. Они его почему-то полюбили. И с тех пор кто-нибудь нет-нет да и предлагал выпить за этого танцора, который первый ввел пуанты.
– То есть получается, что, если бы не он, балерины не умели бы ходить на пальцах? – каждый раз приговаривал кто-нибудь, хихикая.
– И что он себе думал? – продолжал обычно еще кто-кто, и все дружно хохотали.
Каждый день они встречались в кафе «Кундера»: Исключительно Бездарный Поэт, Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, его очередная подружка, Карикатурист-Пьяница, жена Карикатуриста-Пьяницы, Публицист Тайный Гей и Асия Казанчи. Было между ними какое-то подспудное напряжение; казалось, недалек день, когда оно наконец выйдет на поверхность. Но пока все шло гладко. Иногда они еще кого-нибудь с собой приводили – друзей, сотрудников или каких-нибудь незнакомцев, а бывало, приходили одни. Их компания представляла собой некий саморегулирующийся организм, в котором различия между частями проявлялись, но никогда не брали верх, как если бы этот коллективный организм обладал собственной жизнью, помимо составлявших его личностей.
Среди них Асия Казанчи обретала душевный покой. Кафе «Кундера» было ее прибежищем. Дома, в особняке Казанчи, ей вечно надо было что-то в себе переделывать, стремиться к какому-то непостижимому совершенству, тогда как тут, в этом кафе, никто не заставлял тебя меняться, потому что все были убеждены: род человеческий по сути своей несовершенен и не подлежит исправлению.
Конечно, тетушки бы выбрали не таких друзей, далеких от идеала. Многие годились Асии в отцы и матери. Она была моложе всех, и именно поэтому ей так нравилось видеть, что они совсем дети. Это, в общем, даже как-то обнадеживало. Получается, с годами ничего особо не меняется: был унылым подростком – станешь унылым взрослым. Алгоритм один. Конечно, мрачноватая получалась перспектива, но, с другой стороны, утешала себя Асия, хотя бы не надо становиться кем-то другим, не надо совершенствоваться, как день и ночь твердили ей тетки. Раз все будет по-прежнему и от уныния никуда не денешься, можно оставаться собой, какая есть унылая.
– А у меня сегодня день рождения! – вдруг объявила Асия к собственному удивлению, ведь совершенно не собиралась этого говорить.
– Да ну? – переспросил кто-то.
– Какое совпадение, сегодня и у моей младшей дочери тоже день рождения! – воскликнул Исключительно Бездарный Поэт.
– Да что вы? – переспросила в свою очередь Асия.
– Выходит, ты родилась в один день с моей дочкой! Близнецы! – Исключительно Бездарный Поэт с деланым восторгом покачал лохматой головой.
– Рыбы, – поправила его Асия.
Этим все и ограничилось. Никто не бросился ее обнимать, никто не душил поцелуями, никому и в голову не пришло заказывать торт. Поэт прочитал в ее честь ужаснейшее стихотворение, Карикатурист-Пьяница выпил за ее здоровье три бутылки пива, а его жена нарисовала на салфетке шарж: суровая девушка с дыбом стоящими волосами, огромной грудью, орлиным носом и пронзительными, умными глазами.
Остальные угостили ее кофе и заплатили за нее по счету. Вот так просто. И нельзя сказать, что они несерьезно отнеслись к ее дню рождения. Наоборот, они отнеслись к нему настолько серьезно, что вскоре принялись громко рассуждать о таких понятиях, как время, смерть и загробная жизнь. Общий вывод был такой: «Загробная жизнь есть, и там будет еще хуже, так что старайся получше провести отпущенный срок». Некоторые совсем углубились в эти размышления, другие остановились на полуслове и снова погрузились в созерцание картинок с изображением дороги. Они никуда не спешили, словно за стенами кафе их никто не ждал, словно за стенами кафе вообще ничего не было. Искаженные лица постепенно осветились блаженными и отрешенными улыбками. У этих людей не было ни сил, ни страсти, ни даже потребности продолжать разговор, и они все глубже погружались в мутные воды душевной апатии и время от времени спрашивали себя, c какой радости это заведение называлось кафе «Кундера».
Вечером того же дня, в девять часов, после обильной трапезы, в полумраке, под пение и хлопанье в ладоши Асия Казанчи задула свечки на ужасно приторном трехслойном карамельно-яблочном торте, покрытом ужасно кислым кремом из взбитых сливок с лимоном. Она осилила только треть свечек. Остальные, дружно дуя со всех сторон, погасили ее тетки, бабушка и Петит-Ma.
– Как прошел балет? – спросила Фериде, снова зажигая свет.
– Хорошо, – улыбнулась Асия. – Спина немного побаливает, преподавательница все время заставляет делать растяжки, но все равно грех жаловаться. Выучила пару новых па.
– Да ты что? – Полный сомнения голос принадлежал тетушке Зелихе. – Какие, например?
– Ну, – начала Асия и наконец съела крошечный кусочек торта, – значит, так. Я выучила петит джет, это маленький прыжок, пируэт и глиссе.
– Да мы сразу двух зайцев убиваем, – заметила тетушка Фериде, – платим за уроки балета, а она заодно и французский учит. Какая экономия!
Все закивали, кроме тетушки Зелихи. В глубине ее нефритово-зеленых глаз вспыхнул скептический огонек.
Она нагнулась совсем близко к дочери и почти неслышно сказала:
– А ну, покажи!
– Ты в своем уме? – отпрянула Асия. – Не могу я это все выделывать посреди гостиной. Чтобы танцевать, мне надо быть в классе, с преподавателем. Мы сначала разминаемся, растягиваемся, настраиваемся на правильный лад. И потом, мы всегда танцуем под музыку. Да и вообще, если ты не в курсе, «глиссе» значит скользить. Как я, по-твоему, должна скользить на этом ковре? Никто так с бухты-барахты балет не танцует.
Тетушка Зелиха мрачно улыбнулась и пробежала пальцами по своим черным волосам. Она ничего больше не сказала и сделала вид, что торт занимает ее куда больше, чем дальнейшие препирательства с дочерью. Но этой улыбки было достаточно, чтобы вывести Асию из себя. Она оттолкнула тарелку, отодвинула стул и встала.
В пятнадцать минут десятого в гостиной некогда роскошно и модно обставленного, но уже давно обветшалого и старомодного стамбульского особняка Асия Казанчи танцевала балет прямо на турецком ковре, с благородным и романтическим выражением лица, вытянув руки, изящно округлив кисти, так что средний и большой палец слегка соприкасались. А в душе у нее все клокотало от гнева и возмущения.
Глава 6
Фисташки
Армануш Чахмахчян смотрела на продавца, который, пока обрабатывались данные кредитной карточки, складывал в холщовый рюкзак только что купленные ею двенадцать романов. Получив чек, она расписалась, стараясь не смотреть на сумму. Вот и снова она потратила на книги все свои месячные сбережения. Она была самым настоящим книжным червем, и это не сулило ничего хорошего, ведь мальчиков такая любовь к литературе нисколько не привлекала, что очень расстраивало маму, которая напрасно надеялась подыскать ей богатого мужа.
Вот и сегодня утром по телефону пришлось обещать маме, что вечером она и не заикнется о книгах. У Армануш аж живот свело от страха при мысли о предстоящем свидании. Она уже год ни с кем не встречалась. В свои двадцать один она вообще не имела никаких настоящих романов, а только изредка неудачные попытки свиданий. И все же сегодня Армануш Чахмахчян решилась снова рискнуть.
Страсть к чтению была, конечно, одной из главных причин того, что Армануш никак не удавалось завести нормальные отношения с противоположным полом. Но были еще два обстоятельства, которые только подливали масла в огонь. Прежде всего, Армануш была слишком красива. Она была прекрасно сложена, с тонкими чертами, темно-русыми локонами, большущими серо-голубыми глазами, с носом с легкой горбинкой, которая у другой девушки могла бы показаться изъяном, но ей только придавала достоинства. Такая исключительная красота в сочетании с умом отпугивала молодых людей. И не потому, что они предпочитали уродин или дур. Но они не знали, к какой категории ее отнести: в разряд милашек, то есть девушек, с которыми они мечтали переспать, своих парней, с которыми можно поболтать и, если что, посоветоваться, или потенциальных невест, на которых в один прекрасный день можно будет жениться. Армануш была настолько совершенна, что могла бы играть все три роли одновременно и в результате не получала ни одной.
Второе препятствие было еще более серьезное, и с ним она тоже ничего не могла поделать. Это были родственники. Семейство Чахмахчян в Сан-Франциско и ее мать в Аризоне придерживались диаметрально противоположных взглядов на то, каким должен быть избранник Армануш. С раннего детства она бывала в Сан-Франциско почти по пять месяцев в году – проводила тут летние и весенние каникулы и очень часто приезжала на выходные. Она хорошо усвоила, чего от нее ожидали родственники с отцовской и материнской стороны, и на собственной шкуре испытала, насколько несовместимы эти ожидания. Если что-то радовало одних, то других это приводило в ужас. Чтобы никого не расстраивать, Армануш попробовала было встречаться с армянскими мальчиками в Сан-Франциско и со всеми остальными – в Аризоне. Но, похоже, судьба над ней издевалась, потому что в Сан-Франциско ей нравились исключительно не армяне, а в Аризоне, к великому разочарованию матери, она влюблялась только в юношей армянского происхождения.
Под свист и жуткие завывания ветра она пересекла площадь Оперы, обремененная страхами и тяжеленным рюкзаком. Она мельком заметила, что в оперном кафе «У Макса» сидит какая-то юная парочка. Вид у них был весьма разочарованный, то ли возвышавшимися перед ними многослойными сэндвичами с солониной, то ли друг другом; похоже, они только что поругались.
«Слава богу, я пока свободна!» – усмехнулась про себя Армануш, заворачивая на Турк-стрит.
Много лет назад, когда Армануш была подростком, она водила по городу одну приехавшую из Нью-Йорка девочку армянского происхождения. Когда они дошли до этой самой улицы, девушка поморщилась: