Стальная империя
Часть 38 из 56 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Правда не может ударить по авторитету. По нему всегда бьют ложь или умолчание. Это правило справедливо не только в политике, но и в коммерции.
Над столом в который раз возникла скользкая противная пауза. Император с интересом поглядывал на Ротшильда. Эдмон, кляня себя за несдержанность, мучительно искал слова, которыми можно было снизить градус напряжения и хоть как-то разрядить накаленную обстановку.
– Вы, господин Ротшильд, абсолютно неправильно ставите вопрос, – прервал тишину глухой низкий голос императора, – доверия между нами нет и быть не может. Ваши амбиции хищника нам хорошо известны, никаких иллюзий мы не питаем. Следим и будем следить за вами внимательно и как только вы попытаетесь перейти красную черту, дополнительно предупреждать ни о чем не будем… Но мы можем быть полезными друг другу даже в таком состоянии. Если помните, мы в Баку начали грандиозное мероприятие по формированию вооруженного корпуса колонистов для переселения в Палестину. Наши японские и британские соседи помешали завершить начатое, однако ваши люди в Дальнем времени зря не теряли и, насколько мне известно, даже наладили достаточно выгодный товарообмен с японской оккупационной администрацией. Сейчас ситуация изменилась, совсем скоро в Дальний и Порт-Артур вернется русская армия и я предлагаю завершить дело – отправить в Палестину переселенцев, которым мы готовы передать оставшиеся в строю броненосцы, крейсеры и суда обеспечения, всего три десятка кораблей. Таким образом, ваша колония будет с первых дней существования обладать флотом, способным противостоять морским силам средиземноморских держав, включая Османскую империю. Для купирования сухопутной угрозы со стороны Турции, на Запад – в сторону Киркука и далее – в Пальмиру уже выдвигается армянский национальный корпус[55]. С севера помогут курды, но взаимодействие с ними Вам придется наладить самостоятельно…
– Эта операция связана только с необходимостью прикрыть наших поселенцев от османов или чем-то еще?
– Ностальгия и любопытство, – вздохнул император, не отрывая немигающих глаз от лица Ротшильда, – Санкт-Петербург так упорно называют Северной Пальмирой, что мы просто обязаны увидеть своими глазами южную…
– И что Вы хотите в обмен?
– Отказ от вмешательства ваших агентов во внутреннюю политику России, а также безусловную поддержку банкирского дома Ротшильдов и государства Израиль нашему продвижению из Персии на Аравийский полуостров и в Месопотамию.
– И это всё?
– На ближайшие пятьдесят лет вполне достаточно…
Глава 28. Ваше положение безнадёжно…
Забайкалье.
Поставленный на острие англо-японского копья, рвущегося к Агинскому дацану, командир первой дивизии Иида Тосисукэ почти сутки с упорством дятла долбил бетон блокгаузов, охраняющих переправу через реку Моготуйку. Армированные двухэтажные коробки, имеющие по восемь бойниц, плюющиеся пулемётными очередями и шрапнелью поднятых на крышу трёхдюймовок – крайне неудобный спарринг-партнер в играх для настоящих мужчин на свежем воздухе, особенно при отсутствии крупнокалиберной осадной артиллерии и при наличии русского бронепоезда. Артиллерийская дуэль английского сухопутного линкора с русским шла с переменным успехом, не давая вплотную заняться бетонными капонирами, и генерала это искренне огорчало.
Насыпь перед железнодорожным полотном, заблаговременно сооружённая защитниками и доходящая до середины корпуса бронепоезда, полностью скрывала рельсы, колёса и наиболее уязвимые части железнодорожного состава, а когда японским артиллеристам удавалось подтащить полевые орудия в мёртвую для русских коммендоров зону, эта преграда, как естественное возвышение над плоской местностью, закрывала железную колесницу полностью.
Мёртвая зона для пушек бронепоезда не означала таковую для снайперов и пулемётчиков. Огневые точки располагались как раз в основании железнодорожной насыпи и они оживали каждый раз, когда расчёты японских орудий оказывались в зоне досягаемости.
Оборону, глубоко закопанную в землю, насыщенную пулемётами и скорострельными орудиями, поддержанную маневрирующей бронированной батареей, в начале ХХ века взламывать ещё не умели. Когда бойницы дзотов развёрнуты полубоком к фронту, резко затрудняется их обстрел, но облегчается взаимное прикрытие обороняющихся. Особенно, когда подходы заминированы крепостными фугасами и опоясаны колючей проволокой, а непосредственно на передовой находится корректировщик артогня этой проклятой железной колесницы…
Потеряв под блокгаузами половину полка и поняв, что ввязался в глупое соревнование “у кого больше” – у него солдат, или у русских – патронов, генерал Иида Тосисукэ приказал дивизии прекратить лобовые атаки и под покровом ночи выдвинуться во фланг и тыл русским сводному батальону егерей и двум батареям горных пушек, оседлать господствующую высоту и с рассветом подавить огнем русский бронепоезд, как только тот окажется в зоне поражения.
Эта короткая летняя ночь на берегах Моготуйки была богата на события. Когда японские гвардейцы, соблюдая все меры предосторожности, направились в сторону господствующих высот на левом берегу реки, по правому в сторону Агинского дацана выдвинулась вся английская кавалерия во главе с сэром Яном Гамильтоном. Британского рыцаря пока устраивало всё, что происходит на подступах к вожделенному хранилищу сокровищ империи. Японская настойчивость, а также революционное войско, приближающееся к генералу Максимову с тыла, наверняка заставили его стянуть все силы в один кулак и невольно ослабить охрану самого дацана. А значит – один короткий ночной переход с заранее завербованными проводниками и завтра с утра он с ходу захватит эту русскую “Башню Уэйкфилд”, и будет диктовать свою волю императору России. Точнее сделает это от его имени полковник Лэмб Генри Кэмпбэл из индийской колониальной армии, а он с небольшим золотым караваном немедленно выдвинется по другой дороге навстречу египетскому корпусу, идущему из Средней Азии. В том, что он легко сломил сопротивление русских в Туркестане, Гамильтон не сомневался. Необходимо вычислить, сколько переходов осталось до возвращения через индийские Джамму и Кашмир с выполненной миссией. Ночь обещала быть беспокойной, трудной, бессонной, но чертовски воодушевляющей.
Не спал этой ночью и оставшийся во временной полевой ставке генерал Куроки, не ведавший ничего о планах Гамильтона, а потому рассматривающий перспективы не столь оптимистично. Отважного и самоотверженного генерала, готового лично вести своих солдат в атаку, угнетали обстоятельства, с которыми он раньше никогда не сталкивался. Его армия была практически цела, но… небоеспособна. Она дошла почти до Читы, потеряв не более десятой части своего состава, но это была та часть, без которой все остальные оказались парализованы и немощны. Он мог отдать приказ, но его просто некому было довести до подчиненных. Он мог задать вопрос, но на него некому было ответить. Проклятые русские снайперы обескровили его офицерский корпус. Уцелел каждый десятый из тех, кто отправлялся в русское Забайкалье из-под Харбина. А теперь ко всем бедам добавилось прекратившееся снабжение. У артиллерии осталось по пять снарядов на пушку, а солдаты выгребали в обозе последние неприкосновенные запасы продовольствия.
ЖД станция “Бурятская”. 27 вёрст до Могойтуй.
Для потомственного крестьянина-землепашца Бориса Федотова это было первое в жизни путешествие. Взятый на воспитание после смерти отца зажиточным дядькой, паренек до сего времени никогда не покидал родную Полтавщину. Кобылий хвост-хлев-гумно – стандартный замкнутый круг, в котором он вертелся, как белка в колесе, даже не задумываясь, что за околицей может быть какая-то другая жизнь. А потом дядьку арестовали за нарушение государственной зерновой монополии и попытку контрабандного вывоза товара за границу. Бориса не тронули – молод ещё, хоть и помогал грузить-отвозить. Просто оказался не в то время не в том месте… Вернулся дядька через полгода, злой и общипанный до исподнего. Неделю пил беспробудно, а после исчез и появился зимой. Коротко кинул племяшу “Собирайся, повоевать придется!”. Так и попал Борис в революционную дружину, а вместе с ней – в Забайкалье, преодолев за два месяца расстояние большее, чем за всю свою предыдущую 18-летнюю жизнь. И хоть приключения с новыми впечатлениями и знакомствами приятно щекотали нервы, ощущение, что он опять оказался не в то время не в том месте, не покидало. Слишком велика была социальная дистанция между ним, молодым крестьянским парнем, и франтоватыми офицерами, расхристанными студентам, отставными чиновниками средней руки, составлявшими основу революционного войска.
“Дружина, для получения огневых припасов и погрузки в эшелон – строиться!” – выдернул Бориса из полудремы голос ротного командира.
Парень выскочил на перрон и онемел. На него по рельсам шёл… корабль. Во всяком случае, именно такие он видел в газетах… Скошенный вперёд бронированный нос венчала двухорудийная башня, над которой трепетал от набегающего воздуха военно-морской гюйс. Тёмный корпус с зелёными и коричневыми разводами, хищно чернея узкими бойницами казематов, как по волнам, плыл по клубам пара, вырывающимся снизу из-под брони и окутывающим невидимую с перрона корму стального монстра.
Первым желанием Бориса было бросить винтовку и сигануть в кусты. Однако, одеревеневшие ноги не слушались, да и было уже поздно. Юный дружинник успел только зажмуриться и опереться на винтовку, чтобы не упасть…
Чуф-ф-ф-ф… вздрогнул и остановился сухопутный корабль. С лязгом откинулся люк, превратившийся в трап, по которому с грохотом скатились два матроса и встали на караул. Следом за ними на перрон не спеша спустился одетый, как на парад, капитан второго ранга, поправил фуражку, одёрнул мундир и, оглядев превратившегося в статую дежурного офицера, чуть насмешливо произнёс:
– Эй, инфантерия! Передайте генералу Грибскому, что транспорт прибыл! И наведите тут порядок, а то смотреть больно – не армия, а цыганщина!
Сглотнув обиду, штабс-капитан рысцой рванул к станционному зданию, а пришедшие в себя командиры уже выкрикивали торопливо команды, строя поротно революционное войско напротив стальной гусеницы. Генерал Грибский нырнул в её чрево и буквально через пять минут появился на крыше с еще одним генералом, с приметной бородой клинышком и в светло-зеленой форме под цвет молодой листвы.
– Господа революционеры! – обратился к выстроенным дружинам генерал. – Моя фамилия – Максимов, я – начальник местного оборонительного укрепрайона. Хочу сообщить, что получение огневых припасов и погрузка в эшелоны отменяется. Всем присутствующим предлагается сложить оружие. Отказавшихся имею право расстреливать на месте.
Бойницы казематов бронепоезда с лязгом распахнулись и тупое рыло пулемёта уставилось своим единственным чёрным глазом, как показалось Борису, ему прямо в лоб.
– Измена!! – раздался истошный крик из середины строя, и сразу, перебивая возникший разноголосый шум, коротко рявкнуло башенное орудие, а следом за ним обиженно затявкали пулеметы Хайрема Максима и Борис почувствовал, как спертый воздух над головой зашевелился от роя свинцовых мух.
– Молчать! – голос Максимова взвился в небо и обрушился на головы мятежников. – Смирно!.. Слушать меня внимательно, дважды повторять не буду! Так как присутствующие набедокурить ещё не успели, Верховный Главнокомандующий поручил мне передать его личное предложение.
Над полустанком мгновенно повисла тревожная тишина.
– Обманом или угрозами вовлеченные в мятеж, а также добровольно и чистосердечно раскаявшиеся получат возможность с оружием в руках искупить свою вину. Завтра на рассвете я атакую интервентов. Добровольцы пойдут в первых рядах. Всем, участвовавшим в бою, не испугавшимся и не показавшим врагу спину, все предыдущие прегрешения, включая участие в мятеже, будут прощены. Остальные предстанут перед военно-полевым судом. Времени на раздумья нет, решение требуется принять немедленно. Все, согласные на предложение Его Величества, два шага вперед, арш-ш!
Борис, дважды попрощавшись с жизнью за эти короткие минуты, нервно сглотнул, посмотрел на неровную шеренгу дружинников и первый шагнул вперёд, стараясь избавиться от гнетущего чувства человека, оказавшегося не вовремя и не там.
* * *
Куроки Тамемото был разбужен крайне непочтительным образом. Взрывная волна от разорвавшегося фугаса просто сдула генерала с его походной кровати и неплохо приложила о кирпичную стенку единственной капитальной постройки на этом полустанке. Жалобно звякнули остатки посуды. По всем помещениям, мешая дышать, покатились клубы вонючего дыма и пыли.
Из соседней комнаты послышались стоны и надсадный кашель. Очевидно, кому-то из офицеров штаба повезло ещё меньше.
– Откуда бьёт артиллерия? – придя в себя, озадачил генерал адъютантов. – Максимов перешел в наступление?
Ещё один снаряд, упавший рядом с первым, рванул так, что по диагонали толстенной кирпичной кладки змеёй пробежала трещина а с потолка с грохотом упало перекрытие. “Морские или осадные, – отметил про себя генерал, – не менее шести дюймов… Но чёрт возьми, откуда они здесь?”
– Сёкан! Обстрел со стороны Харбина! Бьёт не меньше двух орудий! – прокричал адъютант сквозь грохот разрывов.
“Как Харбин? Откуда в тылу пушки противника?” – вихрем пронеслось в голове генерала. Хотя… На этой войне он уже перестал удивляться…
– Собрать всех, кто может держать оружие! – отдал команду Куроки, – всех писарей, обозников, раненых – в строй. Атаковать и привести к молчанию артиллерию противника! Отозвать с передовой часть ударных подразделений!
– Ваше Высокопревосходительство, невозможно! Русские неожиданно контратаковали дивизию Иида Тосисукэ. На всей линии соприкосновения идёт рукопашный бой!
– Что ж, – скрипнул зубами генерал и исподлобья взглянул на своего начальника штаба, – сражение стало напоминать натянутую струну. Мой приказ о пушках противника в нашем тылу остаётся без изменений. Берите всех, кого увидите и отправляйтесь туда. Заставьте их замолчать! А я буду ждать от Вас и генерала Тосисукэ добрых известий…
Ждать пришлось недолго. Уже через два часа в расположение штаба англо-японского экспедиционного корпуса прибыл русский парламентёр. Ротмистр драгунского нижегородского полка в темно-зеленой форме с малиновыми погонами и околышем был демонстративно вежлив, сух и начал со слов, которые Куроки уже предполагал услышать:
“Простите, генерал, но меня уполномочили сообщить, что ваше положение безнадёжно…”
* * *
Генерал Тамэмото Куроки был храбрым воином и никогда бы не отдал приказ сложить оружие, даже оставшись единственным из дееспособных офицеров. Но он был несамостоятелен в своих решениях, а парламентёр в руках держал письмо от сэра Яна Гамильтона, написанное узнаваемым почерком и с личной печатью. Это был больше, чем начальник. Кредитор… А сэр Гамильтон, угодивший со своим отрядом в ловушку у Агинского дацана, услышав про невесёлые перспективы сражаться в полном окружении, да еще с подкравшимися с тыла шестидюймовками тяжёлого бронедивизиона полковника Самед-Бек Садых-Бек оглы Мехмандарова, имел другую точку зрения.
Для настоящих, кондовых джентльменов война – это всегда только бизнес, где есть прибыль и издержки. Когда вторые превышают первые, война заканчивается, ибо какой смысл? Вот и в данном случае сэр Гамильтон, оценив риски и возможности, решил окончательно и бесповоротно – пришла историческая необходимость сдаваться и сдавать, после чего британский экспедиционный корпус принял решение о капитуляции, поставив своего японского союзника в безвыходное положение.
За кадром остались только переговоры об условиях капитуляции англичан. Вёл их с Гамильтоном представитель императора статс-секретарь Ратиев и начал с личного предложения русского царя, от которого невозможно было отказаться. Капитуляция получилась весьма почетной и даже экономически оправданной. Всем офицерам было оставлено личное оружие, а в качестве моральной компенсации были вручены чеки респектабельных немецких банков на вполне достойные суммы. Личные дела Гамильтона высокие договаривающиеся стороны обсуждали без лишних глаз, но увесистый сундучок, доставленный двумя дюжими казаками под охраной жандарма намекал на всесторонний и полный консенсус. Естественно, что переговоры были секретными, а все подписанные бумаги предназначались исключительно для отчета Ратиева перед русским царем, поэтому оформлялись, как частная переписка, а не официальный документ представителей воюющих держав. Полковник Гамильтон настолько проникся хорошими манерами и предупредительностью князя, что не возражал против дружеской фотографии со своим хлебосольным хозяином – опять же исключительно для отчетности перед строгим русским императором.
После завершения протокольной части всех джентльменов препроводили с конвоем, аккуратно упаковали в вагоны и отправили в сторону Вейхайвея. Князь Ратиев еще раз клятвенно пообещал Гамильтону держать язык за зубами и никому, кроме своего императора, не раскрывать о ходе и итогах состоявшейся сделки.
Забегая вперед, хочу сказать, что Иван Дмитриевич сдержал свое слово и не мог переступить даже через обещание, данное врагу. Зато сообщник князя Львова, граф Алексей Игнатьев никому никаких клятв не давал. Пользуясь суматохой, связанной с принятием капитуляции и общей походной неразберихой, он самым бессовестным образом проник в личные апартаменты статс-секретаря и похитил конфиденциальные бумаги…
* * *
В день, когда поезда с британским экспедиционным корпусом начали движение в сторону Харбина, в газете “De Telegraf” появился обширный материал об окружении и пленении в Забайкалье почти всего японского экспедиционного корпуса, заведенного агентом генерала Китченера сэром Гамильтоном в сибирские “джунгли” и там цинично проданного за русское золото. Генерал Куроки под давлением союзника подписал капитуляцию, хотя на сотни миль вокруг не было никаких серьезных сил противника, кроме кавалерийского полка, да пары батальонов железнодорожной стражи.
Когда британский корпус подъезжал к Вейхайвею, “De Telegraf” дополнила первый репортаж эффектными фотографиями, на которых были запечатлены переговоры сэра Гамильтона с князем Ратиевым, очередь британских офицеров за “золотыми” чеками, образец такого чека с четким и понятным названием эмитента, подтверждение банка о подлинности финансовых документов и копии русских ведомостей с росписями в получении. Апофеозом являлось фото самого сэра рядом с сундучком и детальным описанием содержимого.
Европейская пресса взорвалась. Вся континентальная англофобия за одну неделю была выплеснута на страницы газет и журналов. По мнению самых радикальных газетчиков, Британия не просто ударила в спину союзнику, она сорвала Японии уже выигранную кампанию на Дальнем Востоке. Особенно злорадствовали журналисты Германии. Со страниц немецких газет они открыто предлагали отметить “подвиг” сэра Гамильтона и генерала Китченера высшими наградами Российской империи. Больший подарок Вильгельму II в отчаянной борьбе с Британией за доминирование в Старом Свете сложно было представить и кайзер намеревался использовать этот презент по максимуму.
Ошарашенно молчали, переваривая информацию и не веря в происходящее, только в Лондоне и Токио….
* * *
Ничего этого не знали подчиненные генерала Куроки. Они вошли в Читу чудным июньским вечером. Батальонные коробки, держа строй, чётко вышагивали по песчаной мостовой Амурской улицы. Пыль, поднимаемая ногами первых шеренг, заслоняла плотной завесой всё остальное войско. Скучающие горожане, высыпавшие посмотреть на японцев, быстро потянулись обратно, ибо зрелище было не парадное.
Конвойные казаки, сопровождающие колонну военнопленных, грязные и уставшие, лениво отгоняли особо любопытных зевак и тихо матерились на начальство, заставившее их сотню переться в такую даль с этой оравой, когда другие станичники уже занимались своими домашними делами.
Ни о чем этом не ведал крестьянский сын Борис Федотов. Он погиб одним из первых во время штыковой атаки на позиции передовой японской дивизии. Благодаря этой самоубийственной атаке добровольцев, основные силы генерала Максимова смогли охватить японцев с флангов и нанести кинжальный удар по штабу Иида Тосисукэ. “Молодой ишо, ему бы жить да жить!” – вздохнул пожилой солдат похоронной команды, закрывая глаза паренька, изумленно глядящие в голубое небо Забайкалья и разгибая одеревеневшие пальцы, намертво сжавшие винтовку. В большой политике всегда страдают маленькие люди. По мировой шахматной доске движутся солидные, преисполненные собственной важности фигуры, маневрируют войска и правители. Отвоёвывается геополитическое пространство. Закладываются фундаменты для будущего бурного развития или, наоборот, деградации. А из окопа ничего этого не видно, даже враг еле различим из-за дыма и пыли. Туман войны – не только на штабных картах, он в первую очередь – в головах. С ним идут в бой и погибают те, кто даже не сможет внятно объяснить, из-за чего началась драка и какие цели преследуют “высокие договаривающиеся стороны”.
Над столом в который раз возникла скользкая противная пауза. Император с интересом поглядывал на Ротшильда. Эдмон, кляня себя за несдержанность, мучительно искал слова, которыми можно было снизить градус напряжения и хоть как-то разрядить накаленную обстановку.
– Вы, господин Ротшильд, абсолютно неправильно ставите вопрос, – прервал тишину глухой низкий голос императора, – доверия между нами нет и быть не может. Ваши амбиции хищника нам хорошо известны, никаких иллюзий мы не питаем. Следим и будем следить за вами внимательно и как только вы попытаетесь перейти красную черту, дополнительно предупреждать ни о чем не будем… Но мы можем быть полезными друг другу даже в таком состоянии. Если помните, мы в Баку начали грандиозное мероприятие по формированию вооруженного корпуса колонистов для переселения в Палестину. Наши японские и британские соседи помешали завершить начатое, однако ваши люди в Дальнем времени зря не теряли и, насколько мне известно, даже наладили достаточно выгодный товарообмен с японской оккупационной администрацией. Сейчас ситуация изменилась, совсем скоро в Дальний и Порт-Артур вернется русская армия и я предлагаю завершить дело – отправить в Палестину переселенцев, которым мы готовы передать оставшиеся в строю броненосцы, крейсеры и суда обеспечения, всего три десятка кораблей. Таким образом, ваша колония будет с первых дней существования обладать флотом, способным противостоять морским силам средиземноморских держав, включая Османскую империю. Для купирования сухопутной угрозы со стороны Турции, на Запад – в сторону Киркука и далее – в Пальмиру уже выдвигается армянский национальный корпус[55]. С севера помогут курды, но взаимодействие с ними Вам придется наладить самостоятельно…
– Эта операция связана только с необходимостью прикрыть наших поселенцев от османов или чем-то еще?
– Ностальгия и любопытство, – вздохнул император, не отрывая немигающих глаз от лица Ротшильда, – Санкт-Петербург так упорно называют Северной Пальмирой, что мы просто обязаны увидеть своими глазами южную…
– И что Вы хотите в обмен?
– Отказ от вмешательства ваших агентов во внутреннюю политику России, а также безусловную поддержку банкирского дома Ротшильдов и государства Израиль нашему продвижению из Персии на Аравийский полуостров и в Месопотамию.
– И это всё?
– На ближайшие пятьдесят лет вполне достаточно…
Глава 28. Ваше положение безнадёжно…
Забайкалье.
Поставленный на острие англо-японского копья, рвущегося к Агинскому дацану, командир первой дивизии Иида Тосисукэ почти сутки с упорством дятла долбил бетон блокгаузов, охраняющих переправу через реку Моготуйку. Армированные двухэтажные коробки, имеющие по восемь бойниц, плюющиеся пулемётными очередями и шрапнелью поднятых на крышу трёхдюймовок – крайне неудобный спарринг-партнер в играх для настоящих мужчин на свежем воздухе, особенно при отсутствии крупнокалиберной осадной артиллерии и при наличии русского бронепоезда. Артиллерийская дуэль английского сухопутного линкора с русским шла с переменным успехом, не давая вплотную заняться бетонными капонирами, и генерала это искренне огорчало.
Насыпь перед железнодорожным полотном, заблаговременно сооружённая защитниками и доходящая до середины корпуса бронепоезда, полностью скрывала рельсы, колёса и наиболее уязвимые части железнодорожного состава, а когда японским артиллеристам удавалось подтащить полевые орудия в мёртвую для русских коммендоров зону, эта преграда, как естественное возвышение над плоской местностью, закрывала железную колесницу полностью.
Мёртвая зона для пушек бронепоезда не означала таковую для снайперов и пулемётчиков. Огневые точки располагались как раз в основании железнодорожной насыпи и они оживали каждый раз, когда расчёты японских орудий оказывались в зоне досягаемости.
Оборону, глубоко закопанную в землю, насыщенную пулемётами и скорострельными орудиями, поддержанную маневрирующей бронированной батареей, в начале ХХ века взламывать ещё не умели. Когда бойницы дзотов развёрнуты полубоком к фронту, резко затрудняется их обстрел, но облегчается взаимное прикрытие обороняющихся. Особенно, когда подходы заминированы крепостными фугасами и опоясаны колючей проволокой, а непосредственно на передовой находится корректировщик артогня этой проклятой железной колесницы…
Потеряв под блокгаузами половину полка и поняв, что ввязался в глупое соревнование “у кого больше” – у него солдат, или у русских – патронов, генерал Иида Тосисукэ приказал дивизии прекратить лобовые атаки и под покровом ночи выдвинуться во фланг и тыл русским сводному батальону егерей и двум батареям горных пушек, оседлать господствующую высоту и с рассветом подавить огнем русский бронепоезд, как только тот окажется в зоне поражения.
Эта короткая летняя ночь на берегах Моготуйки была богата на события. Когда японские гвардейцы, соблюдая все меры предосторожности, направились в сторону господствующих высот на левом берегу реки, по правому в сторону Агинского дацана выдвинулась вся английская кавалерия во главе с сэром Яном Гамильтоном. Британского рыцаря пока устраивало всё, что происходит на подступах к вожделенному хранилищу сокровищ империи. Японская настойчивость, а также революционное войско, приближающееся к генералу Максимову с тыла, наверняка заставили его стянуть все силы в один кулак и невольно ослабить охрану самого дацана. А значит – один короткий ночной переход с заранее завербованными проводниками и завтра с утра он с ходу захватит эту русскую “Башню Уэйкфилд”, и будет диктовать свою волю императору России. Точнее сделает это от его имени полковник Лэмб Генри Кэмпбэл из индийской колониальной армии, а он с небольшим золотым караваном немедленно выдвинется по другой дороге навстречу египетскому корпусу, идущему из Средней Азии. В том, что он легко сломил сопротивление русских в Туркестане, Гамильтон не сомневался. Необходимо вычислить, сколько переходов осталось до возвращения через индийские Джамму и Кашмир с выполненной миссией. Ночь обещала быть беспокойной, трудной, бессонной, но чертовски воодушевляющей.
Не спал этой ночью и оставшийся во временной полевой ставке генерал Куроки, не ведавший ничего о планах Гамильтона, а потому рассматривающий перспективы не столь оптимистично. Отважного и самоотверженного генерала, готового лично вести своих солдат в атаку, угнетали обстоятельства, с которыми он раньше никогда не сталкивался. Его армия была практически цела, но… небоеспособна. Она дошла почти до Читы, потеряв не более десятой части своего состава, но это была та часть, без которой все остальные оказались парализованы и немощны. Он мог отдать приказ, но его просто некому было довести до подчиненных. Он мог задать вопрос, но на него некому было ответить. Проклятые русские снайперы обескровили его офицерский корпус. Уцелел каждый десятый из тех, кто отправлялся в русское Забайкалье из-под Харбина. А теперь ко всем бедам добавилось прекратившееся снабжение. У артиллерии осталось по пять снарядов на пушку, а солдаты выгребали в обозе последние неприкосновенные запасы продовольствия.
ЖД станция “Бурятская”. 27 вёрст до Могойтуй.
Для потомственного крестьянина-землепашца Бориса Федотова это было первое в жизни путешествие. Взятый на воспитание после смерти отца зажиточным дядькой, паренек до сего времени никогда не покидал родную Полтавщину. Кобылий хвост-хлев-гумно – стандартный замкнутый круг, в котором он вертелся, как белка в колесе, даже не задумываясь, что за околицей может быть какая-то другая жизнь. А потом дядьку арестовали за нарушение государственной зерновой монополии и попытку контрабандного вывоза товара за границу. Бориса не тронули – молод ещё, хоть и помогал грузить-отвозить. Просто оказался не в то время не в том месте… Вернулся дядька через полгода, злой и общипанный до исподнего. Неделю пил беспробудно, а после исчез и появился зимой. Коротко кинул племяшу “Собирайся, повоевать придется!”. Так и попал Борис в революционную дружину, а вместе с ней – в Забайкалье, преодолев за два месяца расстояние большее, чем за всю свою предыдущую 18-летнюю жизнь. И хоть приключения с новыми впечатлениями и знакомствами приятно щекотали нервы, ощущение, что он опять оказался не в то время не в том месте, не покидало. Слишком велика была социальная дистанция между ним, молодым крестьянским парнем, и франтоватыми офицерами, расхристанными студентам, отставными чиновниками средней руки, составлявшими основу революционного войска.
“Дружина, для получения огневых припасов и погрузки в эшелон – строиться!” – выдернул Бориса из полудремы голос ротного командира.
Парень выскочил на перрон и онемел. На него по рельсам шёл… корабль. Во всяком случае, именно такие он видел в газетах… Скошенный вперёд бронированный нос венчала двухорудийная башня, над которой трепетал от набегающего воздуха военно-морской гюйс. Тёмный корпус с зелёными и коричневыми разводами, хищно чернея узкими бойницами казематов, как по волнам, плыл по клубам пара, вырывающимся снизу из-под брони и окутывающим невидимую с перрона корму стального монстра.
Первым желанием Бориса было бросить винтовку и сигануть в кусты. Однако, одеревеневшие ноги не слушались, да и было уже поздно. Юный дружинник успел только зажмуриться и опереться на винтовку, чтобы не упасть…
Чуф-ф-ф-ф… вздрогнул и остановился сухопутный корабль. С лязгом откинулся люк, превратившийся в трап, по которому с грохотом скатились два матроса и встали на караул. Следом за ними на перрон не спеша спустился одетый, как на парад, капитан второго ранга, поправил фуражку, одёрнул мундир и, оглядев превратившегося в статую дежурного офицера, чуть насмешливо произнёс:
– Эй, инфантерия! Передайте генералу Грибскому, что транспорт прибыл! И наведите тут порядок, а то смотреть больно – не армия, а цыганщина!
Сглотнув обиду, штабс-капитан рысцой рванул к станционному зданию, а пришедшие в себя командиры уже выкрикивали торопливо команды, строя поротно революционное войско напротив стальной гусеницы. Генерал Грибский нырнул в её чрево и буквально через пять минут появился на крыше с еще одним генералом, с приметной бородой клинышком и в светло-зеленой форме под цвет молодой листвы.
– Господа революционеры! – обратился к выстроенным дружинам генерал. – Моя фамилия – Максимов, я – начальник местного оборонительного укрепрайона. Хочу сообщить, что получение огневых припасов и погрузка в эшелоны отменяется. Всем присутствующим предлагается сложить оружие. Отказавшихся имею право расстреливать на месте.
Бойницы казематов бронепоезда с лязгом распахнулись и тупое рыло пулемёта уставилось своим единственным чёрным глазом, как показалось Борису, ему прямо в лоб.
– Измена!! – раздался истошный крик из середины строя, и сразу, перебивая возникший разноголосый шум, коротко рявкнуло башенное орудие, а следом за ним обиженно затявкали пулеметы Хайрема Максима и Борис почувствовал, как спертый воздух над головой зашевелился от роя свинцовых мух.
– Молчать! – голос Максимова взвился в небо и обрушился на головы мятежников. – Смирно!.. Слушать меня внимательно, дважды повторять не буду! Так как присутствующие набедокурить ещё не успели, Верховный Главнокомандующий поручил мне передать его личное предложение.
Над полустанком мгновенно повисла тревожная тишина.
– Обманом или угрозами вовлеченные в мятеж, а также добровольно и чистосердечно раскаявшиеся получат возможность с оружием в руках искупить свою вину. Завтра на рассвете я атакую интервентов. Добровольцы пойдут в первых рядах. Всем, участвовавшим в бою, не испугавшимся и не показавшим врагу спину, все предыдущие прегрешения, включая участие в мятеже, будут прощены. Остальные предстанут перед военно-полевым судом. Времени на раздумья нет, решение требуется принять немедленно. Все, согласные на предложение Его Величества, два шага вперед, арш-ш!
Борис, дважды попрощавшись с жизнью за эти короткие минуты, нервно сглотнул, посмотрел на неровную шеренгу дружинников и первый шагнул вперёд, стараясь избавиться от гнетущего чувства человека, оказавшегося не вовремя и не там.
* * *
Куроки Тамемото был разбужен крайне непочтительным образом. Взрывная волна от разорвавшегося фугаса просто сдула генерала с его походной кровати и неплохо приложила о кирпичную стенку единственной капитальной постройки на этом полустанке. Жалобно звякнули остатки посуды. По всем помещениям, мешая дышать, покатились клубы вонючего дыма и пыли.
Из соседней комнаты послышались стоны и надсадный кашель. Очевидно, кому-то из офицеров штаба повезло ещё меньше.
– Откуда бьёт артиллерия? – придя в себя, озадачил генерал адъютантов. – Максимов перешел в наступление?
Ещё один снаряд, упавший рядом с первым, рванул так, что по диагонали толстенной кирпичной кладки змеёй пробежала трещина а с потолка с грохотом упало перекрытие. “Морские или осадные, – отметил про себя генерал, – не менее шести дюймов… Но чёрт возьми, откуда они здесь?”
– Сёкан! Обстрел со стороны Харбина! Бьёт не меньше двух орудий! – прокричал адъютант сквозь грохот разрывов.
“Как Харбин? Откуда в тылу пушки противника?” – вихрем пронеслось в голове генерала. Хотя… На этой войне он уже перестал удивляться…
– Собрать всех, кто может держать оружие! – отдал команду Куроки, – всех писарей, обозников, раненых – в строй. Атаковать и привести к молчанию артиллерию противника! Отозвать с передовой часть ударных подразделений!
– Ваше Высокопревосходительство, невозможно! Русские неожиданно контратаковали дивизию Иида Тосисукэ. На всей линии соприкосновения идёт рукопашный бой!
– Что ж, – скрипнул зубами генерал и исподлобья взглянул на своего начальника штаба, – сражение стало напоминать натянутую струну. Мой приказ о пушках противника в нашем тылу остаётся без изменений. Берите всех, кого увидите и отправляйтесь туда. Заставьте их замолчать! А я буду ждать от Вас и генерала Тосисукэ добрых известий…
Ждать пришлось недолго. Уже через два часа в расположение штаба англо-японского экспедиционного корпуса прибыл русский парламентёр. Ротмистр драгунского нижегородского полка в темно-зеленой форме с малиновыми погонами и околышем был демонстративно вежлив, сух и начал со слов, которые Куроки уже предполагал услышать:
“Простите, генерал, но меня уполномочили сообщить, что ваше положение безнадёжно…”
* * *
Генерал Тамэмото Куроки был храбрым воином и никогда бы не отдал приказ сложить оружие, даже оставшись единственным из дееспособных офицеров. Но он был несамостоятелен в своих решениях, а парламентёр в руках держал письмо от сэра Яна Гамильтона, написанное узнаваемым почерком и с личной печатью. Это был больше, чем начальник. Кредитор… А сэр Гамильтон, угодивший со своим отрядом в ловушку у Агинского дацана, услышав про невесёлые перспективы сражаться в полном окружении, да еще с подкравшимися с тыла шестидюймовками тяжёлого бронедивизиона полковника Самед-Бек Садых-Бек оглы Мехмандарова, имел другую точку зрения.
Для настоящих, кондовых джентльменов война – это всегда только бизнес, где есть прибыль и издержки. Когда вторые превышают первые, война заканчивается, ибо какой смысл? Вот и в данном случае сэр Гамильтон, оценив риски и возможности, решил окончательно и бесповоротно – пришла историческая необходимость сдаваться и сдавать, после чего британский экспедиционный корпус принял решение о капитуляции, поставив своего японского союзника в безвыходное положение.
За кадром остались только переговоры об условиях капитуляции англичан. Вёл их с Гамильтоном представитель императора статс-секретарь Ратиев и начал с личного предложения русского царя, от которого невозможно было отказаться. Капитуляция получилась весьма почетной и даже экономически оправданной. Всем офицерам было оставлено личное оружие, а в качестве моральной компенсации были вручены чеки респектабельных немецких банков на вполне достойные суммы. Личные дела Гамильтона высокие договаривающиеся стороны обсуждали без лишних глаз, но увесистый сундучок, доставленный двумя дюжими казаками под охраной жандарма намекал на всесторонний и полный консенсус. Естественно, что переговоры были секретными, а все подписанные бумаги предназначались исключительно для отчета Ратиева перед русским царем, поэтому оформлялись, как частная переписка, а не официальный документ представителей воюющих держав. Полковник Гамильтон настолько проникся хорошими манерами и предупредительностью князя, что не возражал против дружеской фотографии со своим хлебосольным хозяином – опять же исключительно для отчетности перед строгим русским императором.
После завершения протокольной части всех джентльменов препроводили с конвоем, аккуратно упаковали в вагоны и отправили в сторону Вейхайвея. Князь Ратиев еще раз клятвенно пообещал Гамильтону держать язык за зубами и никому, кроме своего императора, не раскрывать о ходе и итогах состоявшейся сделки.
Забегая вперед, хочу сказать, что Иван Дмитриевич сдержал свое слово и не мог переступить даже через обещание, данное врагу. Зато сообщник князя Львова, граф Алексей Игнатьев никому никаких клятв не давал. Пользуясь суматохой, связанной с принятием капитуляции и общей походной неразберихой, он самым бессовестным образом проник в личные апартаменты статс-секретаря и похитил конфиденциальные бумаги…
* * *
В день, когда поезда с британским экспедиционным корпусом начали движение в сторону Харбина, в газете “De Telegraf” появился обширный материал об окружении и пленении в Забайкалье почти всего японского экспедиционного корпуса, заведенного агентом генерала Китченера сэром Гамильтоном в сибирские “джунгли” и там цинично проданного за русское золото. Генерал Куроки под давлением союзника подписал капитуляцию, хотя на сотни миль вокруг не было никаких серьезных сил противника, кроме кавалерийского полка, да пары батальонов железнодорожной стражи.
Когда британский корпус подъезжал к Вейхайвею, “De Telegraf” дополнила первый репортаж эффектными фотографиями, на которых были запечатлены переговоры сэра Гамильтона с князем Ратиевым, очередь британских офицеров за “золотыми” чеками, образец такого чека с четким и понятным названием эмитента, подтверждение банка о подлинности финансовых документов и копии русских ведомостей с росписями в получении. Апофеозом являлось фото самого сэра рядом с сундучком и детальным описанием содержимого.
Европейская пресса взорвалась. Вся континентальная англофобия за одну неделю была выплеснута на страницы газет и журналов. По мнению самых радикальных газетчиков, Британия не просто ударила в спину союзнику, она сорвала Японии уже выигранную кампанию на Дальнем Востоке. Особенно злорадствовали журналисты Германии. Со страниц немецких газет они открыто предлагали отметить “подвиг” сэра Гамильтона и генерала Китченера высшими наградами Российской империи. Больший подарок Вильгельму II в отчаянной борьбе с Британией за доминирование в Старом Свете сложно было представить и кайзер намеревался использовать этот презент по максимуму.
Ошарашенно молчали, переваривая информацию и не веря в происходящее, только в Лондоне и Токио….
* * *
Ничего этого не знали подчиненные генерала Куроки. Они вошли в Читу чудным июньским вечером. Батальонные коробки, держа строй, чётко вышагивали по песчаной мостовой Амурской улицы. Пыль, поднимаемая ногами первых шеренг, заслоняла плотной завесой всё остальное войско. Скучающие горожане, высыпавшие посмотреть на японцев, быстро потянулись обратно, ибо зрелище было не парадное.
Конвойные казаки, сопровождающие колонну военнопленных, грязные и уставшие, лениво отгоняли особо любопытных зевак и тихо матерились на начальство, заставившее их сотню переться в такую даль с этой оравой, когда другие станичники уже занимались своими домашними делами.
Ни о чем этом не ведал крестьянский сын Борис Федотов. Он погиб одним из первых во время штыковой атаки на позиции передовой японской дивизии. Благодаря этой самоубийственной атаке добровольцев, основные силы генерала Максимова смогли охватить японцев с флангов и нанести кинжальный удар по штабу Иида Тосисукэ. “Молодой ишо, ему бы жить да жить!” – вздохнул пожилой солдат похоронной команды, закрывая глаза паренька, изумленно глядящие в голубое небо Забайкалья и разгибая одеревеневшие пальцы, намертво сжавшие винтовку. В большой политике всегда страдают маленькие люди. По мировой шахматной доске движутся солидные, преисполненные собственной важности фигуры, маневрируют войска и правители. Отвоёвывается геополитическое пространство. Закладываются фундаменты для будущего бурного развития или, наоборот, деградации. А из окопа ничего этого не видно, даже враг еле различим из-за дыма и пыли. Туман войны – не только на штабных картах, он в первую очередь – в головах. С ним идут в бой и погибают те, кто даже не сможет внятно объяснить, из-за чего началась драка и какие цели преследуют “высокие договаривающиеся стороны”.