Сталь императора

– Я скажу, ваше величество, – поглаживая бороду, задумчиво произнес адмирал, – что такие корабли вообще перевернули бы всю современную морскую тактику.

– Так давайте ее быстрее переворачивать! Потому что это наш единственный шанс выжить в обществе «цивилизованных государств», – улыбнулся император, – записывайте тактико-технические характеристики корабля, который нам надлежит создать. Назовем его «корвет», потому что он будет полностью отличаться от того, что строится сейчас на европейских и наших верфях. Итак, водоизмещение – полторы тысячи тонн, высокий полубак, обеспечивающий всхожесть на шестибальную волну, двигатель турбинный, нефтяной, с максимальной скоростью хода тридцать пять узлов, вооружение – от трех до пяти скорострелок калибром 120 миллиметров, и наше новое оружие… Давайте его тоже назовем по-новому, чтобы не путать с изделиями Уайтхеда… Например, «торпеда» – как зовут морского электрического ската отряда Torpediniformes. И это еще не все…

Император задумался, вспоминая, все ли существенные параметры эсминца «Новик» он сообщил. Прошел вдоль стола, заглядывая в лица инженеров. Удивительные люди эти изобретатели и энтузиасты. Для них что-то новое и неизведанное – вызов, на который они обязательно будут искать ответ.

– Степан Осипович, а как насчет того, чтобы управлять погодой? Помнится, во время штабной игры вы ворчали: «Вот сейчас бы нырнуть в туман!..» Предлагаю вам вместе с многоуважаемым Дмитрием Ивановичем Менделеевым подумать насчет химреактивов, с помощью которых можно создавать искусственный туман и ставить с корабля завесу, скрывающую от противника то, на что ему смотреть не полагается.

Опять вздох и перешептывание… Ну что ж, идеи все интуитивно понятные и нужные. Любой, кто хоть раз побывал под обстрелом, знает, как мучительно хочется спрятаться от глаз врага, нырнув в непроглядную тьму.

– Это не единственное задание присутствующим здесь химикам и оружейникам. Прошу вас обратить пристальное внимание на изобретение немецкого химика и инженера Ленце – гексогена, близкого по своему составу к лекарству уротропин, но при этом превосходящего по скорости детонации все известные взрывчатые вещества. Изучить, испытать, подобрать оптимальные пропорции, наладить промышленное производство. Далее. От химиков мы очень ждем воздухонезависимый генератор пара, необходимый не только для торпед, но и для турбин бестопочных двигателей подводных лодок, проектируемых Кутейниковым, Бубновым, Горюновым и Беклемишевым. Этим кораблям мы посвятим отдельное собрание, а пока хотел бы вернуться на грешную землю.

Император вздохнул и мысленно представил себе зоопарк из разнокалиберных морально устаревших кораблей, называющийся в 1901 году военно-морским флотом России.

– Алексею Николаевичу Крылову поручаю провести полную ревизию стоящих на вооружении и строящихся кораблей, разделив их на три категории: способные развивать скорость двадцать узлов и выше, не способные, и третья – способные сделать это после доступной реконструкции. В строю останутся первые и третьи. Решать судьбу второй группы будем отдельно. Прошедших отбор по скорости будем изучать более тщательно – мореходность, живучесть, обитаемость, бронирование, рациональность вооружения и так далее, вплоть до усилия на штурвале и систем вентиляции.

Собрание враз притихло: заданные императором параметры выводили за скобки четыре пятых всего военного флота. «А чем тогда воевать?» – читался немой вопрос на лицах офицеров.

– Воевать будут только корабли, превосходящие врага в скорости движения, дальности стрельбы и мощности залпа, чтобы не стать мальчиками для битья и безответными мишенями. Мы не имеем никакого права загонять моряков в морально устаревшие лоханки, если они при первом же боестолкновении станут братской могилой без всякой надежды нанести урон неприятелю. Войны двадцатого века будут высокоманевренными. Подвижность – один из главных факторов победы. Так что давайте договоримся: эскадренная скорость русского флота в бою будет двадцать узлов и ни узла меньше. Но узнать это противник должен не раньше, чем прогремит первый выстрел.





Великое переселение народов




Алексей Кириллович Алчевский, вскарабкавшись на верхушку горы Ларионова на острове Елены, удовлетворенно хмыкнул и полной грудью вдохнул студеный воздух. Даже ему, далекому от воинской службы, с первого взгляда было понятно: пушки, установленные здесь, наглухо перекроют подходы к Владивостоку. Ехать в такую даль и подниматься на гору было, конечно, не обязательно, но уж очень хотелось посмотреть, куда пойдет металл с завода, который ему еще только предстояло построить.

Собственные предприятия промышленника – Юрьевское металлургическое и Алексеевское горнопромышленное – лежали на боку, попав под рейдерский наезд братьев Рябушинских, поддержанных всемогущим Витте. Поэтому Алексей Кириллович почел за счастье бросить все и уехать подальше, приняв предложение возглавить Кузбасстрой – товарищество на паях с самим императором. Привлекла грандиозность проекта с огромным по любым меркам капиталом в миллиард рублей и не менее фантастическими задачами по освоению месторождений и индустриальному строительству.

– Ничего-ничего, – напутствовала его супруга, дражайшая Христина Даниловна. – Там, наверху, наверняка лучше знают, как распорядиться твоей головушкой. Директором казенного предприятия, может, и поспокойнее будет, чем с волками в соседней подворотне. Ты же, Алеша, последние три года больше от этих нехристей отбивался, чем был занят делом. Вот пусть теперь их Савва пощипает, а ты Отечеству послужи.

Ревизоры Саввы Мамонтова появились на предприятиях Алчевского сразу, как только Алексей Кириллович убыл на новое место работы. Новоявленные хозяева из Бельгии и Франции, расхаживающие вальяжно по цехам и заводоуправлениям, премного удивились, когда их активы неожиданно оказались арестованы и изъяты в казну, а сами участники рейдерского захвата превратились из потенциальных инвесторов в кинетических подследственных. Установка, полученная государственными ревизорами с самого верха, – «копать до Витте и еще чуть-чуть глубже» – лишала возможности «договориться по-хорошему» и придавала чиновникам ОБХС энтузиазма. Уж очень много личного накопилось у Саввы Ивановича по отношению к Сергею Юльевичу. Дело Алчевского в списке госконтроля было хоть и видным, но далеко не единственным. С началом кризиса, используя местные банки как отмычку, «наши западные партнеры» успели отобрать и присвоить больше тысячи наиболее успешных предприятий, подмяв под себя целые отрасли только-только нарождающейся российской промышленности. Теперь все дела о «неожиданных банкротствах» отечественных предпринимателей со стремительным переходом активов в руки «правильных иностранных инвесторов» и с последующим волшебным воскрешением этих же заводов и фабрик без каких-либо затрат покупателя лежали на столах хмурых ревизоров управления по борьбе с хищениями собственности.

На первые допросы большие и малые сошки деловых махинаций, равно как и покрывающие их чиновники, приходили с чувством собственного достоинства и превосходства, предполагая замотать дело в инстанциях и судах. Но когда привычные коррупционные связи не срабатывали, а вежливый до приторности следователь информировал подозреваемых, что их «невинные шалости» присоединены к делу, расследуемому по статье 99 Уголовного уложения «О бунте против верховной власти и о преступных деяниях против священной особы императора» и статье 100 «Насильственное посягательство на изменение в России или в отдельной ее части образа правления…», настроение подследственных менялось кардинально.

Дело в том, что маячивший в таких случаях на горизонте военно-полевой суд был крайне плохо осведомлен в вопросах свободы торговли и неприкосновенности частной собственности, зато удивительно скор и постоянен в формулировках приговоров. Поэтому возмущенные возгласы «Да какое вы имеете право!» и «Я буду жаловаться!» быстро переходили в жалобное попискивание и покорное подписание бумаг о полном и добровольном сотрудничестве со следствием в обмен на снисхождение.

Впрочем, для главных распасовщиков «проектов» задушевные беседы с ревизорами и полицейскими иногда заканчивались и вовсе неожиданно. Например, семья банкиров Рябушинских, получив неожиданное приглашение «заехать на огонек» к его императорскому величеству, была препровождена туда усиленным нарядом жандармов и обратно не вернулась, породив самые нелепые слухи и сплетни. Ну, этих хоть понятно, куда и когда увезли. А вот представитель «ДжиПиМорган» и закадычный друг Витте – Адольф Юльевич Рот-штейн – вообще бесследно исчез в неизвестном направлении из своей закрытой квартиры на Галерной улице.

Впрочем, когда все это происходило, Алчевский ехал уже по Транссибирской магистрали, с удивлением отмечая, что на Дальний Восток держит путь не он один. В поезде присутствовали практически все московские купеческие фамилии, и к ним по мере продвижения присоединялись все новые и новые – нижегородские, пермские, екатеринбургские, читинские, иркутские. После памятного совещания в Москве каждый получил «нижайшую просьбу» от самого императора посодействовать освоению сибирских и дальневосточных земель на паях с ним. Каждому была нарезана своя зона ответственности, указаны сроки и ожидаемый результат, всем обещано величайшее покровительство в случае выполнения поставленной задачи. Никто не мог припомнить ни самого факта подобного обращения монарха к третьему сословию, ни масштабов задуманного строительства. «Великое переселение народов», – думал Алчевский, слушая про казенные заказы и подряды, пролившиеся щедрым дождем на измученные кризисом и засохшие от безденежья отечественные предприятия, перемещающие свою деятельность в суровые арестантские края.

Оживление начиналось прямо у вокзалов – бригады долбили мерзлую землю и готовили фундамент для расширения железнодорожной насыпи. Транссиб на глазах превращался в двухпутную магистраль. Несмотря на трескучий мороз, на каждой станции и полустанке строили новые платформы, поднимали стены казенных складов, подстанций, депо и еще каких-то сооружений, назначение коих Алчевский так и не смог угадать. По дороге высаживались целые караваны бакинских нефтяников и уходили в непривычную для себя татарскую Бугульму и на башкирскую реку Усень. Вместе с ними поспешали строители железной дороги «Симбирск—Уфа», геологические партии по поиску бокситов в Алапаевске и Кукшике. Ну а ему, Алчевскому, всего-то предстояло повторить свой донбасский опыт на кабинетных землях императора – освоить подземную добычу на Бакальских рудниках, поднять Кузнецкий угольный бассейн, построить металлургические комбинаты и «уже вчера» обеспечить выпуск миллиона пудов стали в год!

Только приехав во Владивосток, он понял, для чего нужна такая прорва металла – город представлял собой одну большую строительную площадку. Выкапывались котлованы сразу под четыре огромных дока, по размерам – на два крейсера каждый. Спешно возводились мастерские и эллинги – Алексей Кириллович насчитал их больше десяти, монтировалась строительная узкоколейка, примыкающая к новой железнодорожной ветке, уходящей к Сучанским угольным копям, строились подъездные пути под еще не существующие причалы, а по льду бухты Золотой Рог одни за другими уходили вереницы саней со строительными материалами для батарей на островах, причудливо разбросанных среди залива Петра Великого.





* * *


Гррррах! Прокатился утробный звук над ледяной пустыней, и стоящий на рейде крейсер окутался сизым облаком.

– «Россия» главным калибром лупит, – прокомментировал сопровождающий Алчевского мичман и, порыскав биноклем по заливу, разочарованно махнул рукой. – Вот мазилы!

– А куда они стреляют? – удивленно спросил Алчевский, беспомощно шаря глазами по акватории.

– А воо-о-он там третьего дня щиты выставляли, – протянул офицер руку куда-то к горизонту, – от нас шестьдесят кабельтовых, а от них все семьдесят будет.

– Так не видно же ничего, – удивился промышленник.

– А дальномер на что? – усмехнулся мичман, но сразу же потупил глаза. – Правда, их у нас на всю эскадру две штуки и только один человек, который умеет с ними обращаться… Ну, ничего, – подмигнул он Алчевскому, – говорят, скоро из Либавы десятидюймовки придут с новой оптикой. Тогда мы и постреляем, и с дальномерами, и с прицелами поучимся работать!





В то же время в Зимнем дворце. Санкт-Петербург



– Ты решил разукомплектовать Либавскую крепость! Это неслыханно, – гудел, как главный соборный колокол, великий князь Алексей Александрович, решив, что лучшая защита – это нападение.

– И не только это, – вторил ему брат Владимир. – Запирать нас под замок, как каких-то каторжников, Никки, c’ettait complètement detplacet[33].

– Qui sème le vent retcoltet la tempête[34], – пискнула из-за спины мужа «тетушка Михень».

Император обвел глазами великокняжеское собрание. Ни одного союзника. Ни единого хотя бы понимающего взгляда. Даже Михайловичи надулись, как мыши на крупу… Ах, ну да! Третий брат – Сергей – уж очень активно проталкивает в русские войска французскую артиллерию, а потому оказался в числе тех, чьей персоной так активно интересуются ревизоры Мамонтова. Как справедливо и правильно было бы собрать все это августейшее кубло и сделать из него образцово-показательный трудовой лагерь с подъемом в пять утра и оздоровительной заготовкой леса до восьми вечера… Но нет, нельзя. У товарищей князей только на заграничных счетах лежит стоимость пары сотен больших, хорошо оснащенных заводов. Их еще доить и доить. А поэтому пока придется наступить своей песне на горло и создать у этих мироедов ощущение, будто они могут отделаться малой кровью.

– Предлагаю не спешить с обвинениями в неадекватном поведении и решать вопросы в порядке поступления, первый из них – о моем сумасшествии. Он до сих пор актуален?

Великокняжеское семейство потупилось. Конечно, для них он был более чем актуален, и князья искренне считали, что их родственник слетел с катушек. Однако имелось вполне авторитетное заключение отечественных психиатров и совсем непонятная ситуация со срочно отъехавшим в мир иной немецким профессором. Как быть? Оставалось сидеть опустив очи долу и притворяться столовой утварью.

– Ну что ж, понятно, – император небрежно подтянул к себе стул и сел, блаженно вытянув ноги. – Весь день на ногах, устал, – объяснил он свою непротокольную позу. – Если вопрос о моем сумасшествии снят, то тогда давайте решим, что нам делать с попыткой вооруженного мятежа…

– Никки! – Владимир Александрович понял, что ждать дальше нельзя и надо брать ситуацию под контроль. – Не было никакого мятежа! Каждый на своем месте выполнял свой долг! Я обязан был объявить о незыблемости власти в империи, как только получил известие о твоей… о твоем плохом самочувствии. Витте взвалил на себя все вопросы текущего управления…

– Да? А прямое игнорирование моих письменных приказов? А ваши приватные встречи с послами Англии и Франции, замешанными в организации беспорядков? А непосредственная связь Витте с эсерами? Этого всего тоже требовал долг?

Опять молчание…

– Ситуация может иметь два варианта развития. Первый – я отдаю распоряжение, и против каждого из здесь присутствующих начинается следствие по обвинению в комплоте. Заодно проверим слухи о расходовании казенных средств на личные нужды, слухи о поступках и образе жизни, неподобающем православному человеку и представителю правящей династии, а закончим освидетельствованием у психиатра, чтобы никому не было обидно. А есть второй вариант – путь компромисса. Мы договариваемся, что конкретно вы будете делать во благо Отечества, а я – заботливо оберегать вас от излишнего внимания правосудия. Какой вариант предпочтете?

– И что ты, Никки, считаешь благом для Отечества? – криво усмехнулся генерал-адмирал. После сообщения о расходовании казенных средств на личные нужды его лицо свела судорога, поэтому слова приходилось буквально выталкивать изо рта, как выбитые зубы.

Император неторопливо подошел к великому князю, встал за спиной и прошептал на ухо так, чтобы, тем не менее, слышали все присутствующие:

– Сегодня утром арестованы Чихачев, Авелан, Верховский и еще два десятка «орлов под шпицем», дядя. Выявлены неопровержимые факты халатности, вредительства и недостача казенных средств, равная стоимости десяти броненосцев. И я хочу их видеть – или броненосцы, или деньги, даже если для этого придется прогуляться в гости к мадемуазель Балетте…

Произнося эти слова, император не сообщил, что именно в это время прима-балерина Элиза Балетта уже сидела перед следователем вся в слезах и соплях, усердно давая показания, а ревизоры Государственного контроля деловито и буднично составляли опись изымаемых драгоценностей, ценных бумаг, свидетельств на право владения недвижимостью в Петербурге и Париже.

Алексей Александрович дернулся, попытался встать, лицо его сделалось свекольным, и, коротко захрипев, он повалился на бок, цепляя пальцами-сосисками скатерть с приборами.

– Пригласите доктора, пусть поможет дядюшке справиться с волнением, – бесстрастным голосом произнес император, возвращаясь на свое место.

– Сколько адмиралов ты еще собираешься довести до удара и посадить за решетку, Никки? – бросил в спину ему фальцетом великий князь Сергей Александрович.

– Ровно столько, сколько будет необходимо для приведения флота в боеготовное состояние, – огрызнулся племянник. – В России сотня носителей орлов на плечах против семидесяти в Великобритании. При этом количество кораблей, способных прямо завтра выйти в море, не наберется даже на одну эскадру. Вот и приведем для начала количество адмиралов в соответствие с количеством боеспособных кораблей. Вы не против? – ядовито переспросил он, оборачиваясь к князю.

Августейшее собрание безмолвствовало, краем глаза поглядывая на хрипящего генерал-адмирала и с ужасом взирая на монарха, в глазах которого плескался адов огонь. С лицом Мефистофеля, зачитывающего приказ лемурам, император достал из папки увесистую пачку бумаги и аккуратно положил ее на стол, прижав ладонью.

– Это дарственные. От имени каждого из вас в них описано, что конкретно вы лично жертвуете на дело возрождения России. Назовем эти добровольные пожертвования взносами в фонд Минина и Пожарского. Все собранные средства пойдут на школы и больницы, заводы и фабрики, дороги и корабли, чтобы построить все в кратчайшие сроки. Можете считать это платой за попытку дворцового переворота, а также, – император уперся глазами в Александра Михайловича, – за непротивление злу, какими бы христианскими ценностями оно ни оправдывалось. Подписавшие могут быть свободны… Пока… Не подписавших в фойе ждет конвой. А вот теперь у меня все…

Вечерняя газета «Время» в этот день опубликовала редакционную статью под заголовком, выполненным аршинными буквами, – «Тайна»: «После буйных ликований по поводу завоеванной свободы, после длительных словоизвержений относительно того, ”как же распорядиться этой свободой”, мы вступаем в новый период, странный, непонятный и грозный. Этот последний период нашей общественно-государственной жизни не проходит под светлою сенью знамени свободы. Наоборот, мы все чувствуем, что он уже заштемпелеван отвратительным клеймом самого глубокого средневековья. К нам применяют методы насильничества равно бесконтрольно и на верхах, и снизу.

Наверху развиваются тенденции… сказал бы ”макиавеллизма”, если бы не составил вполне определенное мнение о наших руководителях. Ведь Макиавелли как-никак был величайший государственный ум. Какие-то облака загадочной тайны постепенно начинают окутывать верхи нашего Олимпа. Нам, свободным гражданам, как и в былые времена, настоятельно рекомендуют оставаться за закрытой дверью, за которой вершатся государственные дела.

К трем завоеванным принципам – свободе, равенству и братству – прибавили четвертый – тайну. Не всякие тайны хороши. Есть такие, от которых ”Боже упаси”. Инстинктивно мы чувствуем, что тайны, которые от нас тщательно хоронят, совсем не светлые, радостные тайны.

И тревога общественная, может быть и недостаточно обоснованная, растет и ширится, подрывает веру в возможность лучшего будущего родины, окончательно развенчивает недавних любимцев и любимчиков. Эта снова вошедшая в моду ”государственная тайна” разгадывается темной, непросвещенной массой с излишней, но, разумеется, пагубной простотой. Начинают скрывать, значит, творится что-то неладное. Надо, братцы, своим умом начать жить. Надеяться-то, видно, не на кого! И начинают решать вопросы по-своему, особенно, когда им эти антигосударственные решения еще нашептываются частью невежественными, а частью явно злонамеренными людьми.

Результаты налицо – мы видим, к каким ужасным потрясениям всех устоев общественности привела нас ”самодеятельность” недисциплинированных масс. Но вновь изобретенная ”тайна” не менее давит, глушит инициативу и более культурных слоев населения. Теперь бы и работать, теперь бы и строить новую широкую гражданственность, но руки опускаются, нет уверенности в завтрашнем дне.

”Государственная тайна”, как мрачная туча, закрыла от нас только что блеснувшее солнце свободы, стала новым средостением между нами, гражданами, и нашими руководителями. Не надо даже прислушиваться к самым невероятным темным слухам и легендам, которыми полна сейчас Русь, достаточно ограничиться перечисленными немногими фактами, чтобы сказать с горькой уверенностью: ”Да, мы вошли в полосу тайны. И эта тайна не сулит ничего доброго…”»

Изет-Нич. Вечерняя газета «Время»[35].





Иностранный легион




Солнце клонилось к закату. По аллее Центрального парка Нью-Йорка медленно брели двое. Порывы ветра с океана гнали по дорожкам желтые листья, окурки и обрывки бумаг. Ей было зябко, она пыталась сохранить тепло и куталась в тонкий плащ. Он шел с намотанным вокруг шеи шарфом и держал руки в карманах старенького пальто.

– Как же так, Джон? Дядюшка Дональд обещал найти тебе место еще в сентябре. Зима на исходе, а дело не сделано, – печально произнесла Она и вытерла лицо платком. По щеке ее медленно скатилась слеза.

Он поднял воротник, потуже запахнул пальто и ответил:

– Я жду второй год, но не теряю надежды. Как только займу свое место, ты не будешь ни в чем нуждаться. А сейчас ты видишь, – он вывернул пустые карманы и посмотрел на свой прохудившийся ботинок.

Всю их жизнь перечеркнула забастовка на Хоумстедском металлургическом заводе, где Джон работал сменным мастером и числился одним из лучших специалистов предприятия. Но когда администрация объявила о снижении зарплаты, терпеть не стал, первым бросил перчатки на стол и высказал в глаза управляющему, что он думает о нем и всех остальных «зажравшихся крысах» из заводоуправления. В забастовке тогда приняли участие около 8000 человек. Уволили, влепив «черную метку», только самых шумных. Джон был в их числе. И вот с тех пор, несмотря на безупречную репутацию сталевара, он перебивался временными работами, игнорируемый даже родной ассоциацией работников железоделательной и сталелитейной промышленности.