Спящий агент

Вот так. У доблестных чекистов тоже проблемы. Но у Леннарта не было ни сил, ни желания выслушивать его исповедь. Валентина так и не выучила шведский, рвется на родину, хотя знает, что положение там катастрофическое. Тотальный дефицит и неизвестность. Люди живут с ножом у горла. А маленькая Лена… Валентина словно околдовала дочь, так она к ней привязана. Постаралась. Наверное, в качестве компенсации, что жизнь сложилась не так, как ей представлялось.

– Нам придется произвести кое-какую… – Русский помолчал, подбирая слово. – Передислокацию… Вы должны быть к этому готовы.

– А если не готов, тогда что?

– Бог знает, – по-русски.

– Бросьте… Бог ничего не знает в отличие от вас. Так говорите же прямым текстом, черт вас побери!

– Я не могу гарантировать, что наше новое начальство не примет меры, которые сделают вашу ситуацию… скажем так: весьма сомнительной.

– Рассекретить?

– Вот именно. Может быть. А может быть, и нет. Я уже сказал: я не верю этим людям. Мы даже зарплату не получаем регулярно. А если и получаем, все съедает инфляция. Соблазн торгануть каким-то секретом очень велик. За это хорошо платят. В Германии стоят очереди бывших гэбэшников и сотрудников Штази: продают все и всех, кто больше заплатит. Горячее сердце и холодная голова… Может, это и так, но насчет чистых рук дедушка Дзержинский погорячился.

Леннарт знал: это не преувеличение. Он просто никогда не думал, что турбуленция в России может коснуться и его.

– Мы хотим, чтобы вы переехали в Брюссель, Леннарт. Я уже много раз говорил: вы один из наших лучших агентов.

Даже в этот драматический момент Леннарт на секунду почувствовал приятный укол гордости: лучший! И тут же ему стало стыдно: лучший предатель родины.

– Я сам переезжаю в Брюссель. И обещаю вывести вас из системы. Никто, кроме меня, не будет знать о вашем существовании. Когда мы дезактивируем вас в Швеции, шанс на разоблачение – почти нулевой.

– А Валентина, Лена? Как я могу ни с того ни с сего взять и переехать в Брюссель? И где я найду там работу?

– В ЕС постоянно нужны грамотные специалисты. И потом… я сказал – переехать? Даже переезжать не обязательно. Там полно тех, которые живут… где только они ни живут, и приезжают в Брюссель только на рабочую неделю. Не волнуйтесь – вас с вашими знаниями и опытом мигом отхватят.

В его интерпретации все выглядело проще некуда. А может быть, он прав. Есть преимущества. Леннарт ненавидел свою двойную жизнь и даже подумать боялся о том, что оступится и будет разоблачен. И это затронет и мать, и семью…

– Пора платить по-настоящему, – сказал Леннарт и повернулся к собеседнику. Профиль резко выделялся на фоне сентябрьского неба, словно каменное изваяние. Не расслышал, что ли? – Вы должны платить по-настоящему, – повторил он. – Самое время.





Том



Карлавеген, центр Стокгольма, январь 2014


Пустой винный бокал на подоконнике. Том машинально пошел его убрать и задержался взглядом на семейной фотографии. Все шестеро – Ребекка, три ее дочери и он с Ксюшей.

Как удар кулаком в солнечное сплетение. Все, что они долгие годы пытались выстроить, рухнуло. Никогда не будет семейных обедов, никогда не поедут вместе к теплому морю, некому будет ворчать на детей, что в их комнатах беспорядок, что они не убирают за собой тарелки.

Ксения на фотографии широко улыбается. Длинные волосы заплетены в косу, старый свитерок – он помнит его еще по Москве. Сколько ей здесь лет? Девять? Десять? Не сильно изменилась. Только щеки были покруглее… и выражение лица – веселое и беззаботное.

А может, это и благо – не знать, что ждет тебя завтра. Если бы он предполагал, что Ребекка его бросит, никогда не стал бы прилагать столько усилий, чтобы наладить совместную жизнь. Это были даже не «усилия». Это была борьба – ежедневная и не всегда победоносная.

Он долил вина в бокал и опять подошел к окну. Мимо пролетела стая ворон. Их тоскливые выкрики тоже не добавляли хорошего настроения.

И этот разговор с директрисой. Выбрала время доченька… Впрочем, нечему удивляться – в семье наступил ледниковый период. Ей тоже нелегко.

Он вспомнил слова директрисы: «Ученики идут группой в ICA и тащат с полок что понравится». А потом пояснила, что на этот раз Ксения была одна.

Почему-то именно этот факт беспокоил Тома особенно сильно. Даже не то, что она что-то там украла, а то, что она была одна. И не только его – директрису, как он заметил, тоже. Она была одна. Как будто ее одиночество придавало всему произошедшему какой-то особый, постыдный смысл.

Он одним глотком допил вино и пошел в спальню.

Ребекка не слышала его шагов – по ее же просьбе полы застелены толстым ковровым покрытием.

Но он-то ее слышал!

Из-за двери ванной – шепот с придыханиями. Сначала он ничего не мог разобрать, но потом понял.

Так разговаривают любовники.

Конечно, подслушивать нехорошо, надо отойти от двери, но почему-то он был уверен, что имеет на это право. В конце концов, это их общий дом.

– Я тоже… Тоже скучаю. Но… беспокоюсь. Не понимаю…

Долгая пауза. Потом опять:


– Только обещай… если тебе не станет лучше… потом, потом. И я тебя люблю.

Ему вдруг стало стыдно. Надо дать о себе знать. Кашлянуть или топнуть. Хотя бы из инстинкта самосохранения. Но ноги словно прилипли к ковру. Мазохист.

– О’кей. Целую.

Дверь ванной распахнулась.

– Какого черта? Ты шпионишь за мной?

– Я только…

Он не нашелся что сказать. Оказывается, он еще и виноват! Как будто бы он ей изменял, а не она ему.

На Ребекке было облегающее черное платье. Избыточный макияж, будто собралась на вечеринку. Он давно не видел ее такой красивой. На грани с вульгарностью. Наверное, и впрямь на вечеринку. Или на свидание с этим… с кем говорила по телефону. Для него и накрасилась так немилосердно.

– На свидание?

Хотел спросить шутливо, а вышло с горечью.

– Сукин ты сын, Том. Не мог удержаться?

Странно – вместо того чтобы накинуть куртку и убежать, она сняла лодочки и начала стягивать с себя платье.

– Что случилось?

– Не твое дело.

Она закрыла дверь перед его носом.

Всхлипывания, извинения, слезы – куда все подевалось? Обычная Ребекка – резкая и колючая, как еж. Он испугал и унизил ее своим подслушиванием, и она опять скрылась в свою раковину.

Том повернулся – в двух метрах от него стояла Ксения. Сжатые кулаки, ничего не выражающее лицо. Попятилась и, хлопнув дверью, скрылась в своей комнате.

Том постучал. В ответ послышался тяжелый рок.

Он постучал опять, посильнее.

– Ксюша, я хочу с тобой поговорить.

Она прибавила громкость.

Тома передернуло. Он забарабанил кулаком.

– Открой! Пожалуйста… я не выдержу все это. С меня хватит на сегодня.

Шаги. Щелкнула задвижка.

У Ксении как всегда – будто только что взорвалась бомба. Одежда, старые газеты, косметика, пустые банки кока-колы вперемешку на полу. Одеяло скомкано в изножье кровати, а покрывала вообще нигде не видно.

Он присел на край кровати. Ксения поправила волосы и тоже села с другого края.

– Можешь сделать потише?

Она, ни слова не говоря, убрала звук.

– Мне очень жаль, что ты видела эту сцену.

Она молча пожала плечами.

– Не знаю, что сказать… наверное, есть лучшие способы выяснять отношения.

– Есть или нет – не знаю. Знаю только одно – я умру, если стану такой, как вы.

И что на это скажешь? Он потянулся погладить ее по щеке, но она отодвинулась.

Взгляд остановился на брошюре рядом с подушкой. «Гринпис». Он вопросительно посмотрел на нее.

– Я записалась, – почти не разжимая губ, сказала она. – Оказывается, есть взрослые, которые думают не только о себе самих.

– Вот оно что… И о чем там говорят, в этом «Гринписе»?

Холодный, почти презрительный взгляд.