Список гостей

— Вы там кого-то знаете? — интересуется Уилл. — Кого?

— Она недолго там училась, — быстро отвечаю я. — Кстати, Уилл, я все хотела спросить. В той серии «Дожить до утра», когда ты был в арктической тундре, насколько там было холодно? Ты правда чуть не отморозил руку?

— Ага, — подтверждает Уилл. — Я ничего не чувствовал подушечками этих пальцев, — он протягивает ко мне руку. — С парочки даже исчезли отпечатки.

Я щурюсь. Лично я не вижу никакой разницы. И все же ловлю себя на том, что говорю:

— Да, кажется, вижу. Ничего себе.

Я говорю как чокнутая фанатка.

Ко мне поворачивается Чарли.

— А я и не знал, что ты видела это шоу, — говорит он. — Когда ты его смотрела? Уж точно не со мной.

Упс. Я вспоминаю те дни, когда мы с ребятами сидели на кухне и смотрели шоу Уилла на моем айпаде, пока я разогревала им ужин. Чарли смотрит на Уилла.

— Не обижайся, приятель, я правда все собираюсь посмотреть, — по тому, как он это говорит, сразу понятно, что это неправда. Он даже не пытается звучать искренне.

— Все нормально, — мягко отмахивается Уилл.

— Ну… — протягиваю, — я целиком-то его и не смотрела. Так… просто отрывки.

— Что-то мне кажется, дамочка слишком сильно отнекивается, — говорит Питер и хватает Уилла за плечо, ухмыляясь. — Уилл, у тебя тут фанатка!

Уилл легко отшучивается. Но я чувствую, как краснею до самой шеи. Надеюсь, тут слишком темно, чтобы кто-то заметил мой румянец.

Вот черт. Нужно еще выпить. Я поднимаю бокал и допиваю все оставшееся.

— Ну, хотя бы жена у тебя умеет веселиться, — обращается Дункан к Чарли. Феми наливает мне почти полный бокал.

— Ой, — замечаю я, когда жидкость касается краев. — Это очень много.

Внезапно раздается громкое «бульк», и что-то брызжет мне на запястье. Я с удивлением замечаю, что в мой бокал что-то упало.

— Что это было? — растерянно спрашиваю я.

— Смотри, — говорит Дункан, ухмыляясь. — Я бросил монетку. Теперь придется все выпить.

Я смотрю на него, потом на свой бокал. И правда, на дне моего полного бокала лежит маленькая медная монетка с суровым профилем королевы.

— Дункан! — журит его Джорджина, хихикая. — Какой ужас!

Кажется, мне не кидали монетку в бокал с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Внезапно все смотрят на меня. Я смотрю на Чарли, ожидая поддержки, заверения, что мне не придется это пить. Но выражение его лица до странности напоминает мольбу. Именно такой взгляд периодически бросает на меня Бен: «Пожалуйста, мам, не позорь меня перед друзьями».

«Какая глупость», — думаю я. Мне не обязательно это пить. Мне тридцать четыре года. Я даже не знаю этих людей, они не имеют надо мной никакой власти. Меня нельзя заставить…

— Пей…

— Пей!

Боже, они начали повторять хором.

— Спаси королеву!

— Она утонет!

— Пей! Пей! Пей!

Я снова чувствую, как краснеют мои щеки. Чтобы заставить их отвести от меня глаза и прекратить повторять одно и то же, я опрокидываю бокал и выпиваю залпом. До этого мне казалось, что шампанское восхитительно, но теперь оно ужасно — кислое, острое, обжигающее горло, когда я закашливаюсь на середине глотка, оно бьет мне в нос. Я чувствую, что не могу проглотить все и часть вот-вот выльется изо рта. У меня глаза на мокром месте. Какое унижение. Как будто все знают правила этого вечера, кроме меня.

После этого они радостно смеются. Но это не для меня. Они поздравляют самих себя. Я чувствую себя ребенком, которого окружили хулиганы с детской площадки. Когда я бросаю взгляд в сторону Чарли, он виновато морщится. Меня вдруг окутывает такое одиночество. Я отворачиваюсь от компании, чтобы спрятать лицо.

И тут я замечаю такое, от чего кровь стынет в жилах.

Кто-то стоит у окна, смотрит на нас из темноты и молча наблюдает. Лицо прижато к стеклу, черты искажены в отвратительную маску горгульи, а зубы оскалены в ужасной ухмылке. Пока я смотрю, не в силах отвести взгляд, оно произносит губами один-единственный слог.

БУ!

Я даже не понимаю, что выпустила бокал из рук, пока он не разбивается у моих ног.






Сейчас. Вечер свадьбы




Через несколько минут официантка приходит в себя. Судя по всему, сама она не пострадала, но то, что она увидела, почти лишило ее дара речи. Гостям удается вымучить из бедной девушки лишь тихие стоны и неразборчивое бормотание.

— Я отправила ее в «Каприз» за парой бутылок шампанского, — беспомощно говорит старшая официантка, которой самой едва больше двадцати.

Казалось, тишину в шатре можно было потрогать пальцами. Гости пытаются различить лица своих близких, убедиться, что они здесь, в безопасности. Но среди взволнованной толпы трудно разглядеть хоть кого-нибудь, все немного потрепаны после бурного праздника. Не помогает и огромная форма шатра: танцпол в одной части, бар — в другой, а обеденный зал — в самом большом отсеке.

— Она могла просто перепугаться, — замечает какой-то мужчина. — Ей же всего ничего, а снаружи кромешная тьма и бушует шторм.

— Но если нет, то кому-то нужна помощь, — встревает другой мужчина. — Надо пойти посмотреть…

— Нельзя, чтобы вы все разбрелись по острову.

Все беспрекословно слушаются свадебного распорядителя. В ней чувствуется властность, хотя она и выглядит столь же испуганной, как и все остальные, ее лицо осунулось и побелело.

— Там действительно буря, — добавляет она. — И темно, не говоря уже о болотах и скалах. Я не хочу, чтобы кто-то еще… поранился, если что-то и правда случилось.

— Наверное, вся перетряслась из-за своей страховки, — кто-то бормочет.

— Надо выйти и посмотреть, — предлагает один из друзей жениха. — Идем, парни. Один в поле не воин, и все такое.





За день до этого. Джулс. Невеста




— Папа! — возмущаюсь я. — Ты перепугал бедную Ханну!

Она, конечно, слегка перебрала, раз вот так выронила бокал. Неужели правда надо было устраивать такую сцену? Я подавляю раздражение, пока Ифа незаметно снует вокруг нас с метлой.

— Прости, — ухмыляется папа, когда заходит в комнату. — Мне так хотелось вас напугать.

Его акцент звучит отчетливее обычного, вероятно, потому что здесь он чувствует себя почти как дома. Он вырос в Гэлтахте — в той части Голуэя, где говорят на ирландском языке — недалеко отсюда. Папу нельзя назвать крупным мужчиной, но места он занимает много: внушительный рост, широкие плечи, сломанный нос. Мне трудно оценить его со стороны из-за того, что он мой отец. Но, пожалуй, незнакомец мог бы назвать папу бывшим боксером или кем-то вроде того, а не успешным застройщиком.

Северин, последняя папина жена — француженка, практически моего возраста, состоящая на одну треть из декольте и на две трети из подводки для глаз, — скользит за ним, откидывая длинную гриву рыжих волос.

— Что ж, — обращаюсь я к папе, игнорируя Северин (с ней без толку разговаривать, пока она не пройдет отметку в пять лет — папин рекорд). — Ты приехал… наконец-то.

Я знала, что они должны сейчас приехать, потому что просила Ифу заказать лодку. Но все равно гадала, не придумает ли он какую-нибудь отговорку, чтобы не приезжать сегодня. Это случилось бы далеко не в первый раз.

Я замечаю, что Уилл и папа исподтишка оценивают друг друга. Как ни странно, в компании отца Уилл кажется немного меньше, непохожим на себя. Глядя на него, в этой отглаженной рубашке и брюках, я беспокоюсь, что папе Уилл покажется эдаким привилегированным мальчишкой из дорогущей школы.

— Поверить не могу, что вы видитесь впервые, — говорю я. И это уж точно не потому, что мы не пытались. Уилл и я специально полетели в Нью-Йорк пару месяцев назад. И потом узнали в последнюю минуту, что папу срочно вызвали по работе в Европу. Я так и представляла, как наши самолеты пересекаются над Атлантическим океаном. Папа — это мистер Занятой Человек. Слишком занятой, чтобы познакомиться с женихом дочери до свадьбы. Ничего нового, черт бы его побрал.

— Рад с вами познакомиться, Ронан. — Уилл протягивает ему руку.

Папа не обращает на это внимания и хлопает моего жениха по плечу.

— Знаменитый Уилл, — произносит он. — Мы наконец-то встретились.

— Пока еще не такой знаменитый, — смеется Уилл, победно улыбаясь. Я морщусь. Какой промах. Это прозвучало как бахвальство, а я почти уверена, что папа говорил вовсе не о шоу. Он не очень жалует звезд, да и вообще всех, кто зарабатывает деньги не тяжелым трудом. Папа добивался всего сам.

— А это, должно быть, Северин, — Уилл тянется к ней, чтобы поцеловать в обе щеки. — Джулс мне так много о вас рассказывала, как и о близнецах.

Нет, не рассказывала. Близнецов, последних папиных отпрысков, я не пригласила.

Северин жеманничает и тает под обаянием Уилла. От этого папа тоже вряд ли подобреет к Уиллу. Хотела бы я не думать о мнении отца. И все же вот она я — стою, оцепенев, и наблюдаю, как они ходят вокруг да около. Какое мучение. Я расслабляюсь только когда Ифа сообщает, что ужин вот-вот подадут.

Ифа — мой человек: организованная, способная, сдержанная. В ней есть какая-то холодность, отстраненность, которая может кого-то отталкивать. А мне она нравится. Я не хочу, чтобы кто-то притворялся моим лучшим другом, когда я ему плачу. Ифа мне понравилась с того самого момента, как мы впервые поговорили по телефону, и я даже думаю, не согласится ли она бросить все это и пойти работать в «Загрузку». Может, она и выглядит какой-то домашней, но в ней есть сила.

Мы идем в столовую. Мама и папа, как и задумано, сидят по обе стороны стола — на самом большом расстоянии друг от друга, насколько это возможно. Я правда думаю, что мои родители не говорили друг с другом с девяностых годов, и, пожалуй, лучше бы так и осталось, чтобы выходные прошли спокойно. А вот Северин сидит так близко к папе, что с таким же успехом могла бы уже сесть к нему на колени. Гадость. Она, конечно, моложе его в два раза, но ей все равно уже больше тридцати, а не шестнадцать.

Хотя сегодня все ведут себя нормально. Думаю, несколько выпитых бутылок Боллинже 1999 года сыграли в этом не последнюю роль. Даже мама любезничает, уверенно исполняя роль счастливой матери невесты. Казалось, актерским мастерством она пользовалась только в реальной жизни, а не на сцене.

И вот заходят Ифа с мужем, неся наши закуски: кремовую похлебку с петрушкой.