Созданы для любви

Как оказалось, Байрон официально заявил, что она пропала и не вполне в себе, охваченная горем из-за неизлечимой болезни отца, который, кажется, тоже исчез. Он предлагал баснословную сумму за любую информацию. Говорил, что ее могли похитить из-за его статуса и богатства, но до того, как похититель успел потребовать выкуп, случилось что-то ужасное. «Поиск любой информации, касающейся Хейзел, сейчас для меня в высшем приоритете, – сказал он, – как и ответственность перед акционерами, конечно».

Журналистка, которая брала у него интервью, любила пробивать знаменитостей на эмоции. Недавно она хайпанула, заставив Спасителя Дельфинов разрыдаться на камеру.

– Как вам удается жить дальше после исчезновения вашей жены? – спросила она, всматриваясь в лицо Байрона.

– Я обычно говорю, что работаю в технологическом бизнесе, – ответил Байрон. – Но на самом деле я продаю доступ к информации. – Он выдержал паузу. В его зрачках отражался светодиодный свет циферблата его часов; он скользил по поверхности глаз, как видимое воспоминание. – Я муж Хейзел, а значит, я должен знать о ней больше, чем кто-либо другой. Получается, ее исчезновение вызвало во мне и другие чувства – меня унизили, обманули, подвели. В конце концов я должен буду признать самое страшное и решиться двигаться дальше.

– Недавно вы подали бумаги на развод с пропавшей без вести супругой. Представить не могу, насколько тяжело вам это далось. С вами сейчас один из менеджеров вашей компании, Фиффани Лайбер, – камера развернулась, чтобы Фиффани попала в кадр; ухоженная и деловая, она оторвалась от планшета и улыбнулась в объектив. – Вы подчеркивали, как благодарны своей команде, которая вас поддерживает. Что помогает вам держаться день ото дня? Если Хейзел не найдут, сможете ли вы снова устроить личное счастье?

– Думаю, Хейзел найдут рано или поздно, – ответил он. – Я уже не надеюсь, что ее найдут живой, но мы получим ответы на все вопросы. Я руковожу компанией, которая все время открывает новое. Технологии, которые еще пару недель назад были за гранью фантастики, сегодня уже реальность.

Хейзел сглотнула и уставилась на дверной засов. Не похоже, чтобы Байрон решил «забыть о прошлом».

– Я стараюсь окружить себя энергичными, творческими людьми, которые не боятся быть смелыми. Когда вы теряете кого-то, проще всего заполнить внутреннюю пустоту страхом. Все мои лучшие сотрудники бесстрашны. – Его глаза, кажется, остановились на Фиффани, чтобы перехватить ее взгляд. – Это очень редкое качество.



В закусочной на вкус все отдавало картошкой фри. И царствовал запах жира, в котором картошку обжаривали. Этот запах пропитал одежду Хейзел и преследовал ее повсюду. Ее простыни пахли жиром, потому что вечером она приходила домой слишком разбитая и могла только упасть на кровать без сил. Только в номере она могла отдохнуть, потому что там можно было ходить на четвереньках. Это казалось ей естественным. Утром она заползала в душ и понять не могла, как раньше принимала душ стоя. Судя по воспоминаниям, стоять в душе было не проще, чем пробежать марафон. Она регулярно протирала губкой небольшой участок плитки, чтобы прислоняться к нему щекой, сидя у слива, пока ей на голову стекает вода. Сидя под душем, она могла закрыть глаза и представить, что она какое-нибудь растение. Все, что ей нужно было делать, это сидеть так, долго-долго, и иногда обращать внимание, что на нее льется вода. Слив ее немного напрягал – трудно было не задаться вопросом, не нашел ли ее Байрон и не поместил ли туда камеру. В один прекрасный день через отверстия в полу может просочиться какая-нибудь гадость.

Если Байрон и Фиффани отыщут ее, работая в тандеме, и замучают совместно, будет даже хуже, чем если Байрон найдет и убьет ее сам. Получится совсем как в старшей школе: популярная девочка снова победит. Было неправильно и мерзко считать женитьбу на Байроне достижением, но Хейзел ничего не могла с собой поделать – это была победа, которую такая странная девушка, как она, технически не могла одержать, если верить социальным законам. Фиффани должна была выйти замуж за Байрона с самого начала. Но вышла Хейзел, и какой бы сомнительной ни казалась эта победа, она была бы стерта, если бы они убили ее вместе и сблизились бы благодаря ее убийству так, как можно сблизиться, играя вместе в теннис.

Эти размышления заставили ее вылезти из раковины и выйти в интернет с компьютера в местной библиотеке. Конечно, она не могла проверить свой имейл или аккаунты в соцсетях. Она также не решилась вбить в поиск имя Байрона, Фиффани или свое собственное, хотя Байрона наверняка ежедневно гуглили сотни тысяч людей; надо было избегать всего, что могло подсунуть иголку в стог сена, в котором роются его алгоритмы. Так что она просмотрела заголовки на новостных сайтах и почерпнула все, что могла, из случайных упоминаний. У Байрона точно что-то было с Фиффани. Сошлись ли они еще до ее побега? Должно ли это ее волновать? Предположительно, ее ранило не то, что Байрон спал с Фиффани, а то, что это задевало ее эго. Ей было больно думать, что Байрон изменял ей с Фиффани, когда они еще были женаты, что он был с ними двумя одновременно и сравнивал их, и Хейзел проигрывала по всем пунктам. Причем Фиффани знала, что они соперничают, а Хейзел – нет.

Не то чтобы она поменяла бы свое белье из футуристической микрофибры на шелковый комплект и переманила бы Байрона назад, если бы узнала. Но знание могло добавить бы ей гордости и осознанности и пошло бы ей на пользу. Может быть, она бы не приносила в Центр конфетки с заправки, не ела бы их в постели и не забыла бы однажды выкинуть обертку. Во сне Байрон перевернулся, и фольга от шоколадки отклеилась от простыни и прилипла к его щеке. Он среагировал так же, как в той сцене из «Крестного отца», где герой просыпается и видит отрубленную голову лошади. Она попыталась исправить положение, сравнив ситуацию с адюльтером – «По крайней мере, это не упаковка от презерватива», – пошутила она, но Байрону от этого не полегчало и юмора он не оценил. «Это ситуации из разных сфер, – сказал Байрон. – Но одинаково пошлые».

Другие люди, которых ей хотелось бы найти онлайн, – Джаспер и Ливер – онлайн не существовали. Хейзел осознала, что ни о ком не беспокоится так, как о них. Привязываться к новым людям Хейзел не хотела – из опасений, что Байрон отыщет ее или их.

У нее даже возникла мысль создать фейковый аккаунт воображаемого домашнего любимца (морской свинки или щенка), чтобы безопасно общаться с людьми. Но и это казалось слишком рискованным. Что, если бы аккаунт раскрутился, а потом всплыло бы, что это мистификация и все фотографии стащены из интернета, и началась бы общенациональная охота на его создателя? Возможно, один из самых больших поклонников учетной записи случайно оказался бы сотрудником библиотеки, откуда Хейзел выходила в интернет, и когда разгневанные обманутые хакеры определили бы местонахождение компьютера, с которого создали учетную запись и заливали контент, библиотекарь предложил бы просмотреть видео с камер наблюдения, сверившись со временем постов, и раскрыл бы ее. Весь Интернет мог узнать, кто она такая, а она не знала бы, что они знают, пока не пришла бы опубликовать новый пост и не наткнулась бы на поджидающую ее толпу с библиотекарем во главе.

Лучше просто смотреть фотографии милых зверюшек, не превращая их в коварное оружие, с помощью которого можно заставить людей с собой общаться.



Когда Байрон с Фиффани поженились шесть месяцев спустя, их свадьба была куда более масштабным и распиаренным событием, чем свадьба Хейзел. Они рекламировали не технологии, а свою историю любви: если публика на нее поведется, то поведется и на все остальное, что Байрон предложит потом.

Мучительнее всего было смотреть интервью с Фиффани из-за того, что она говорила и о чем умалчивала. Все фразы, которые она произносила, принадлежали Хейзел, и некоторые из них без контекста звучали очень специфично. Когда ее спросили, где они проведут медовый месяц, Фиффани ответила: «Когда я стою у бассейна в сухом купальнике, меня панически пугают люди в мокрых купальных костюмах. Сейчас уже легче, но мне все равно страшно, что я случайно прикоснусь к ним, и мой купальник тоже промокнет, пропитается водой из бассейна, хотя я еще не нырнула». «Думаю, тогда вам лучше не ездить в тропики», – ответил репортер.

Хейзел не стала отсматривать бесконечные интервью с Фиффани – она не вынесла бы просмотра предсвадебного интервью Фиффани и Байрона, которое, казалось, транслировали все без исключения крупные сети и веб-сайты, – но в этом не было необходимости. Она и так знала. Условие, которое приняла Фиффани, было частью наказания Хейзел: публично Фиффани могла произносить только фразы, которые Хейзел говорила Байрону в течение их брака.

Почему Фиффани согласилась на нечто настолько абсурдное, удивлялась Хейзел, и какие нейромодуляции потребовались, чтобы ее уговорить? Безграничное богатство и известность, наверное. Хейзел все это было не нужно – внимание широкой публики ее пугало, к тому же широкая публика, похоже, не спешила находить Хейзел очаровательной и стремиться с ней общаться – но Фиффани приняли хорошо, и ей самой нравилось появляться в СМИ. Ей блестяще удавалось использовать прошлые реплики Хейзел, часто придавая им метафорический смысл. Может быть, она воспринимала это как забавную игру. Хейзел поймала себя на размышлениях о том, как работает программное обеспечение у нее в голове: возможно, Фиффани проговаривает вопрос про себя и видит возможные варианты ответа?

Еще Хейзел задавалась вопросом, как Фиффани относится к ней и что она знает о том, что сделал с ней Байрон? Может быть, она знала все и все равно за него вышла. Может быть, она не считала, что он злой.

Может быть, она просто думала, что Хейзел идиотка. Причем бесконечно неблагодарная.



Хейзел, конечно, чувствовала себя очень одинокой: человек, который хотел ее убить, вступил в отношения, а она нет. Как-то ночью она решила опробовать анонимный сервис для свиданий. Это было опасно, но ее жизнь и так была полна опасностей, и вот уже много лет, включая годы в браке, к ней как следует не прикасались. Так как варианта вступить в романтические отношения не было, она решила, что случайный секс – лучшее физическое взаимодействие с другим человеком из ей доступных.

Сервис работал так: нужно было позвонить и назвать день и время, но не имя, а потом выбрать, хочешь ли ты получить адрес или дать свой. Она назвала свой настоящий адрес, потому что и так жила в плохоньком мотеле. Ничего в ее комнате не говорило, что она остановилась тут надолго: судя по вещам, она арендовала комнату на ночь. «Хотите ли что-то ему передать?» – спросила оператор. «Убедитесь, что ему нравится запах картошки фри», – подумала Хейзел. Она попросила подыскать кого-нибудь потрезвее, чтобы повысить шанс, что он будет такой же несчастный, как она сама. «Чем меньше разговоров, тем лучше», – решила Хейзел. Затем оператор спросила, на что она согласна, и зачитала длинный перечень практик, на каждую из которых Хейзел отвечала «да» или «нет», там были и такие, о которых она никогда даже не думала. «Можно ли будет партнеру воспользоваться душем и туалетом?». Хейзел снова подумала, что в сливе может быть камера. «Туалетом – естественно, без проблем, – сказала она, – но не душем». Потому что если Байрон шпионит за ней через унитаз, то стыдно должно быть в первую очередь ему – вне зависимости от того, что делает Хейзел и кого приводит в гости.

Когда парень появился, он выглядел нормальным до банальности, как статист в фильме. Он был хорошо одет, и Хейзел испугалась, не передумает ли он, увидев ее. Его список разрешенного был намного длиннее, чем у нее; ей можно было свободно проявлять инициативу, и она решила, что нужно воспользоваться этим и сразу узнать, остается он или уходит. Поэтому, как только он закрыл дверь, она бросилась к нему, как возлюбленная невеста, вернувшаяся из-за границы, обняла и страстно поцеловала.

С самого начала ей одновременно хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось и закончилось поскорее. Она не ожидала, что будет ревновать, что у нее возникнут собственнические чувства, когда они окажутся в ее постели – кровать была плохонькая, но Хейзел сразу же возмутила необходимость ее делить, хотя это была ее инициатива. Утешало то, что спать она останется одна. На совместную ночевку она согласия не дала, хотя не исключала возможности вместе подремать.

Ее удивило, сколько между ними было нежности. Она всегда думала, что для близости нужна любовь или по крайней мере какие-то дружеские отношения, но теперь поняла, что это не так. Мужчина целовал ее в шею и касался сосков твердо, но не жестко, как она и просила по телефону, и она испытывала чувство невероятной близости, невероятной благодарности за прикосновение его кожи к своей. Он обнимал ее, проводя кончиками пальцев вверх и вниз по внутренней стороне бедер, пока они целовались, и она стонала и извивалась, а когда она была готова, то отвернулась от него и уткнулась лицом в подушку, и запах картошки фри от затхлого белья сменился на что-то более глубокое и сладкое, и на время ей удалось спрятаться от себя и всего вокруг – ее голова поднялась над океаном ее жизни, и она глотнула чистого воздуха, свободного от проблем, – прежде чем снова погрузиться в бездну и открыть глаза.

Когда все закончилось, она поняла, что не хочет оборачиваться, чтобы посмотреть на него, и что она совсем не помнит его лица – не успела присмотреться, прежде чем атаковать его поцелуями. Этот человек не мог оказаться Байроном, потому что прикасался к ней и целовал ее гораздо более умело. Но каким это было бы ужасным сюрпризом: вот у него отрываются усы, кожа на шее смещается и превращается в латексную маску с лицом Байрона под ней. Ага, попалась!

Или, на противоположном конце спектра, она поворачивается и видит, что ее анонимный любовник, казалось бы, мирно спит, она тянется укрыть его простыней и вдруг замечает длинное лезвие, торчащее у него из живота, и растекающуюся лужу теплой крови. Он приставал к тебе, дорогуша? Спросил бы Ливер, вытаскивая лезвие, и его правый глаз оживили бы несколько восторженных подергиваний. Или я слишком остро отреагировал? И он рассказал бы ей, как выследил ее, используя животную чуйку и способы, неподвластные любым технологиям. И тогда ей пришлось бы остаться с ним, ведь ради нее он убил человека, хотя на самом деле ей это было совсем не нужно. С тех пор, как Джаспер спас ей жизнь, она как будто больше не имела права покончить с собой. Даже несмотря на то, что спасал он ее больше в собственных интересах и она не очень-то хотела быть спасенной.

Какие еще кошмары могли ее ждать, если она повернется? Может быть, на этот раз любовник и правда спит, но зато рядом с ним бдит призрак ее матери, разгневанной и жаждущей выяснять отношения. «Ты ведешь беспорядочную половую жизнь специально, чтобы мне насолить?» Ее мать была не из Нью-Джерси, но Хейзел заметила, что у призрака слышен акцент; звучало органично. «Или ты так себя ведешь, потому что очень хочешь забеременеть? Я помню, я говорила, что мне хочется внуков чего бы это ни стоило, но я передумала. Конечно, свою жизнь ты уже не изменишь, но теперь я даже не верю, что ты можешь стать хотя бы сосудом. Даже если ребенка заберут у тебя при рождении, на него падет тяжесть твоего проклятья. Несправедливо обрекать крошку на страдания!» Ее отец, к счастью, никогда не будет ей являться в виде призрака. Он бы посчитал это жалким. Загробная форма нытья.

Хейзел испуганно помотала головой и ощутила руку у себя на предплечье. Рука была теплая, живая, ощущалась куда приятнее, чем ледяное касание призрака. Может быть, там был Джаспер, очень виноватый, который хотел сказать, что пытался быть хорошим, но у него не вышло; Гоголь связался с ним и сказал, что умрет либо он, либо Хейзел, и так как Джаспер был привлекательней, забавней и приятней, он решил, что имеет больше прав на жизнь, к тому же Байрон был ее злобным бывшим, а не его, а затем Джаспер вытащит шприц и воткнет ей в руку антиантидот, и чип снова заработает, и она вернется к стартовой точке.

Но это был всего лишь тот аноним, всего лишь его рука. Он встал и ушел, не сказав ни слова. Как она и просила, но это принесло разочарование. Видимо, разочарования избежать невозможно.

Но в целом разочарована она не была. Она получила приятный опыт. Значило ли это, что теперь должно случиться что-то плохое? Может ли хорошее не быть ничем омрачено?

Через несколько недель она подумала было снова воспользоваться сервисом, для подстраховки сняв комнату где-нибудь в другом месте. Но по пути на работу заметила вывеску.

Через дорогу от закусочной, в том ТЦ с пиццерией, открывался магазин Гоголя.


Может быть, просто совпадение?

А что, если нет? Вдруг аноним из сервиса свиданий как-то связан с Гоголем?

Хейзел подошла к стеклу витрины, которое, как она знала, должны были заменить – во всех гоголевских магазинах устанавливали стекла с покрытием, которое нельзя было испачкать или поцарапать; если на такое стекло подышать, следа на нем не оставалось. Хуже всего было то, что эти стекла ничего не отражали. На них нельзя было оставить никакой человеческий отпечаток. Если вылить на такое стекло ведро крови (Хейзел сама видела, как это демонстрировали в лаборатории), то каждая капля отскочит, как миниатюрный красный теннисный мячик. «Невероятно!» – воскликнула Хейзел, когда Байрон показал ей стекло. Она лучилась заинтересованностью и благоговением. «Его никак нельзя разбить?» «Можно, – ответил он. – Но не теми средствами, которые будут у покупателей». Тогда Хейзел замечталась, что раздобудет подходящее орудие, хотя понятия не имела, какое именно – алмазное сверло? – наденет синий парик и отправится разносить один из магазинов, а в критический момент снимет маскировку и закричит в камеру наблюдения: «Я ненавижу Байрона и ненавижу его фирму; я несчастна, и я хочу, чтобы все об этом знали. Если подойти к нему поближе, так, чтобы слышно было дыхание, и прислушаться, вы услышите на вдохе такой резкий звенящий звук, звук, как будто кусочки остриженных ногтей падают на лед, ногтей каких-то грызунов. Любой, кто издает такой звук на вдохе, – страшный человек». Но тогда ее посчитали бы сумасшедшей, и Байрону одобрили бы какую-нибудь психиатрическую опеку над ней, и она никогда больше не покинула бы Центр.

Она не могла поверить, что открытие магазина по соседству с местом ее работы – простое совпадение. Не стоило пускать незнакомца к себе в номер.

Хейзел отработала смену как обычно, но в тот же вечер пошла к миссис Шишке: та сидела за столом в кабинете и слушала ток-шоу по радио, погрузив ноги в большое ведро, в котором раньше была куриная подливка. Ведущий ток-шоу брал интервью у женщины, которая чуть не умерла и утверждала, что успела побывать на небесах. «Там наверху куча телевизоров, – говорила она. – Почти везде, куда бы вы ни посмотрели, будет телевизор, они парят в воздухе рядом с вами, куда бы вы ни пошли. В этом для меня единственный плюс смерти. На небесах я смогу смотреть свои сериалы, пока иду к автобусной остановке. Я почти уверена, что видела там парочку автобусных остановок. К чему нужно привыкнуть на небесах, так это к тому, что никто не разговаривает: там все поют. Даже по телевизору поют. Поначалу кажется, что это чересчур. Я подумала: „Скоро это начнет действовать мне на нервы“. Но голоса там у всех вполне приличные. Через некоторое время я привыкла. Когда я вышла из комы, меня удивляло, что все вокруг говорят. Теперь мы с мужем дома только поем. Я поняла, что мне так приятнее. На самом деле, мне трудно говорить сейчас с вами. Говорить – все равно что улыбаться через силу».

Двери в кабинет не было, поэтому Хейзел постучала о стену. Миссис Шишка сдвинула очки на нос и скептически посмотрела на нее снизу вверх.

– Дерьмо, – сказала она.

– Да. Мне нужно уехать из города, – сказала Хейзел. – Извините, что поздно предупреждаю. Было очень приятно тут работать.

– Очень жаль. Ты не особо умная и прилежная, но тебе точно было некуда больше деться. Я буду скучать по твоему насупленному личику: оно напоминало мне, за что я должна благодарить судьбу. Надеюсь, ты отыграешь назад свою душу или что там тебе нужно. Давай-ка я выдам тебе налом то, что ты заработала за неделю, но с учетом того, что ты поздно сообщила об уходе. Тебе есть на что питаться? Хочешь прихватить с собой один из больших мешков с рисом? Тебе хватит сил, чтобы его унести?

Хейзел приняла и деньги, и рис. Может, ей удастся приклеить его на скотч к туловищу, и тогда он сослужит двойную службу: если кто-нибудь из Гоголя придет за ней во тьме ночи, рис послужит импровизированным бронежилетом. Правда, скорее всего он только замедлит пулю, так что умирать она будет дольше и гораздо более мучительно. Но если они схватят ее и потащат куда-то убивать, возможно, она сумеет залезть себе под рубашку и расковырять спрятанный мешок, и падающие рисинки оставят за ней след на случай, если кто-то станет ее искать. Но никто не станет.

Она вышла и направилась к дому обходной дорогой. Через пару минут она заметила, что за ней следует какой-то мужчина и говорит с кем-то по телефону. Периферийным зрением она смогла разглядеть, что его костюм не был сшит из гоголевской ткани, но мужчина тем не менее от нее не отставал.

Хейзел свернула с маршрута на узенькую улочку. Человек свернул следом. Сердце забилось чаще.

– Ага, – сказал он в свой телефон. – Да. Байрон Гоголь.

Посмотрев в лужу на земле, она попыталась оценить его комплекцию. Высокий и мускулистый. Но ради Джаспера, ради всего, что он, рискуя жизнью, для нее сделал, она должна была постараться изо всех сил.

Хейзел развернулась, размахиваясь мешком с рисом и влепила преследователю по лицу. Его гаджет отлетел и приземлился на землю с громким треском. Она бросилась бежать.

Удирая, она дважды услышала, как он кричит – сначала из-за лица, потом из-за смартфона.

Проходя мимо крупного магазина электроники, она заметила, что на всех экранах высвечивается лицо Байрона.

Что-то случилось?

Да, случилось. Больше он никогда не будет преследовать Хейзел.





23




Наутро Хейзел вернулась в закусочную и надела фартук. Он лежал там же, где она его и оставила.

– Эй ты! – позвала миссис Шишка. – Я знаю, это ты. Только ты так тихонько закрываешь дверь и ходишь как мышка. Как будто съемкой диких животных подрабатываешь или что-то в этом роде. Ты, наверное, вернулась на волонтерских началах помогать? Может, за сэндвичи? Ха. Ха-ха. Шучу. Они там занимаются утренней чисткой фритюрницы. Чтобы отметить возвращение на работу, можешь отдраить плиту.

Вчерашняя новость подействовала на нее как наркотик, такой наркотик, который вызывает хорошо приправленную паникой эйфорию. В середине смены дежурный повар Бенни заметил, что у Хейзел постоянно дрожат руки, хотя на кухне жарко.

– Помнишь, как становится больно, когда тебя слишком долго щекочут? – спросила его она. – У меня такие же ощущения, только без щекотки.

Денни кивнул.

– Ты ведь в курсе, что невозможно щекотать саму себя? Потому что мозг понимает, что сейчас будет.

– Ты когда-нибудь принимал так много таблеток от простуды…

– Да-а-а, – потянул он.

– Что у тебя возникало это ощущение на коже головы, как будто волосы в голову втыкаются иголками?

Именно в этот момент на кухню вошла миссис Шишка.

– Хейзел, тебя там спрашивал какой-то парень, когда все носились с обедом. Ну я ему и сказала: «Тут вам что, офис? У вас с Хейзел назначена встреча после полудня? Вам приходило имейл-уведомление? Сомневаюсь!» Он схватил ручку и написал записку на салфетке. Подмигнул мне и пошел на выход, ничего не заказав. «На вашем письме нет обратного адреса, – сказала ему я, – Думаете, я его доставлю без марки?»

Теперь Хейзел дрожала всем телом, так сильно, что боялась, что не сможет проглотить слюну. Она пыталась было заговорить, но не смогла. Как будто с полным ртом воды. Значит, все, что она видела в новостях – какой-то изощренный трюк. Изощренный для всех, но не для Байрона. Конечно же, ему захотелось дать ей надежду перед тем, как за ней придут.

– Чего ты дрожишь? – миссис Шишка повернулась к повару. – Ты ей что-то дал?

Он отрицательно замотал головой и пожал плечами. Миссис Шишка театрально положила салфетку на разделочную доску и всадила в нее гигантский кухонный нож.