Созданы для любви

– Ты что, прикалываешься?

Голос исходил одновременно из ниоткуда и отовсюду – это, несомненно, был голос бога.

Он вывел бога из себя. Ни разу, ни одним своим мошенническим романом он не возмутил бога настолько, чтобы тот явился. Но, видимо, подумал Джаспер, он наконец перешел черту.

Потом он понял, что включился свет. Мозгу Джаспера потребовалось несколько мгновений, чтобы перезагрузиться – как перегревшемуся ксероксу. Все, о чем он мог думать, и все, что он видел, – это пронзительная яркость. Но когда он наконец осознал происходящее, он понял, что все очень плохо. О черт. Его застал Малыш.

Надетая на кого-нибудь другого, хипповская рубашка Малыша свидетельствовала бы о пацифизме, но растянутая на его широкой груди, особенно в сочетании с его нынешним выражением лица, она придавала Малышу вид злодея, наделенного сверхъестественными силами. Переплетающиеся красные линии казались не узором на одежде, а мышцами вокруг червоточины в центре живота. Джаспер почти ждал, что из нее вылетит огненный шар.

Малыш, как полицейскую дубинку, сжимал длинную деревянную флейту.

– Я понимаю, люди иногда злятся на существ, за которыми по долгу службы должны присматривать, – сказал он. Он подошел ближе, сдержанно похлопывая флейтой по ладони. – И это нормально. Все чувства имеют право на существование. Но действия – нет. Действия – неприемлемы, и ты переступил черту. Ты не первый из моих подчиненных, кто сорвался. Один парень нарисовал свастику на лбу керамической белуги в морских садах. Но мочиться в дыхало дельфина – не просто подростковая выходка. Это пытка. Ты представляешь себе, каково будет этому невинному созданию, чья жизнь в неволе, возможно, и так довольно печальна? Он будет мучиться, как будто его топят. И, должен сказать, насколько мне известно, даже когда наше правительство прибегает к самым чудовищным и незаконным варварским действиям, они используют воду, а не собственную мочу. Насколько я знаю. Так что, если подумать, ты еще хуже, чем американское правительство. Я понимаю, насколько неприятно это будет слышать, но я должен сказать тебе как одно живое существо другому: думаю, это тревожный звоночек. В штате океанариума есть психолог. Если ты согласишься сходить к нему…

Джаспер выпрямился, и глаза Малыша вылезли из орбит.

– Я люблю дельфинов, – смог выдавить из себя Джаспер.

– Я бы попросил тебя надеть штаны, – сказал Малыш. Его голос переполняла настороженность и легкий страх – он сомневался, что Джаспер согласится.

– Охрана знает, что я здесь, – продолжил Малыш. – Меня сюда сегодня привело альтруистическое беспокойство о твоей безопасности, приятель. Ты забыл погасить свет и запереть дверь отделения технического обслуживания – то есть, я так подумал, когда они все проверили и обнаружили, что отделение открыто и там горит свет. Поскольку у тебя нет мобильного телефона, я заволновался и решил удостовериться – просто на всякий случай – что ты не ударился головой и не потерял сознание от холода в бассейне – или что-то в этом роде. Да, я случайно оказался свидетелем того, что ты не хотел бы, чтобы я видел; у нас, конечно, есть кое-что общее, но меня сюда привели добрые намеренья. Ты же не хочешь испортить себе карму, причинив вред тому, кто действовал в твоих интересах, верно? То, что я увидел, говорит о том, что у тебя и так есть проблемы в жизни. Ты несешь свой крест. Тебе ни к чему усугублять ситуацию. И, думаю, я могу сказать – потому что это объективно, и я не погрешу против скромности: карма – мой второй пилот. Карма – это верная собака, которая каждую ночь будет спать на моей могиле, если я умру. Думаю, она и правда вцепится зубами в плоть того, кто причинит мне зло, особенно если я сам не смогу добиться справедливости, потому что буду, скажем, мертв.

– Я против насилия, – сказал Джаспер. Глаза Малыша на мгновение скользнули вниз, на голый пах Джаспера. Джаспер пожалел, что у него так много болячек и раздражений от натирающих прорезиненных трусов.

– Ты не причинишь мне вреда? – спросил Малыш. – Любым способом? В том числе – не будешь домогаться? Для ясности: сейчас любые твои прикосновения будут домогательством.

Джаспер начал натягивать штаны. Словам человека в штанах поверить легче.

– Конечно, я ничего тебе не сделаю.

– Что ж, хорошо, – сказал Малыш. – Поехали дальше. Ты, разумеется, уволен. Я просто скажу всем, что поймал тебя на краже чистящих средств – это в моих интересах, не в твоих: я не хочу это кому-либо пересказывать. Но если ты совершишь какую-нибудь дичь, например, сошлешься на меня, чтобы я дал тебе рекомендацию для следующей работы, я, не моргнув глазом, расскажу, что ты пытался вступить в сексуальные отношения с дельфином.

– Но я не собирался, – сказал Джаспер спокойно. – Я только хотел прикоснуться к боку дельфина.

– Мне придется окурить здесь все шалфеем, – сказал Малыш. – На самом деле, везде, где ты патрулировал. Нужно выкурить последствия твоего присутствия.



Когда Джаспер возвращался в свою студию, он плакал, и из-за этого его мотало из стороны в сторону по полосе. Его переделанный микроавтобус вез теперь огромный холодильник – казалось, заполненный погибшими мечтами Джаспера.

Он хотел направить машину на пляж – и прямо в океан, но он знал, что в итоге, к его разочарованию, микроавтобус заглохнет прежде, чем задние колеса коснутся воды; кроме того, пляжный патруль выпишет ему большой штраф и потребует документы, а при его нынешнем везении наверняка всплывет, что права краденные. Вероятно, его бы все равно скоро уволили за мошенничество.

Сегодняшний шанс был единственным. А он все испортил.

Вид его дерьмовой квартиры это только подчеркнул. Он говорил себе, что жизнь в нищете – мимолетный период на пути к цели. Он помнил, как читал интервью с генеральным директором «Гоголя», компании, выпускавшей все телефоны, гаджеты и прочие штуки, без которых люди уже не могли обойтись в повседневной жизни. Компании, производившей микрокамеры с профессиональным качеством съемки, с помощью которых сфотографировали и засняли на видео Джаспера на пляже с дельфином на руках. Генеральный директор говорил, что в начальный период, только переехав в офис, он работал, сидя на полу в углу – не купили даже мебель! – потому что дело настолько его захватило, что создание комфорта интересовало его в последнюю очередь. Джаспер сказал себе, что это справедливо и для него самого; его поле зрения сузилось до туннельного, потому что единственное, что имело значение, – заполучить Беллу.

Теперь пришло время зайти в квартиру и принять решение. Стоит ли ему ехать в арендованный дом с бассейном, олицетворяющий всю радость, которую он никогда не испытает? Стоит ли ему поехать в другой город, где он по-прежнему не сможет спать с женщинами и, следовательно, не сможет зарабатывать достойные деньги, тем более, если он хочет работать под псевдонимом? Использовать настоящее имя небезопасно; бывшие, которых он обманул и у родственников которых были тугие кошельки, вероятно, наняли частных детективов, установивших его личность и пускающих слюнки в ожидании, когда он объявится.

Войдя, он увидел в углу студии очертания своего надувного матраса, заваленного плюшевыми дельфинами, которых он приносил из сувенирного магазина океанариума и использовал постыдными способами. Он подумывал отнести их в прачечную, но беспокоился, что кто-нибудь увидит, как он стирает гору плюшевых дельфинов, и позвонит в полицию, интуитивно заподозрив неладное.

Стены квартиры были беспорядочно увешены вырванными страницами с изображениями, которые он нашел преимущественно в детских учебниках. На одном листе было задание «соедините точки», где получался дельфин. Его Джаспер повесил прямо над своей подушкой. Ему казалось, что это почти пещерная живопись, символическое изображение, еще более значимое в силу своей топорности: самый примитивный образ, в котором можно было попытаться обобщить величие этого животного. С точки зрения его представлений и чувств относительно межвидовой романтики, Джаспер показался бы стороннему наблюдателю первобытным человеком – в том смысле, что он такой был первый – и наверняка любой, кто услышал бы о его планах, захотел бы объяснить ему, почему он не должен пытаться выкрасть принадлежащую океанариуму дельфиниху и вступить с ней в гражданский брак. Но первый человек, использовавший огонь, тоже, вероятно, столкнулся с волной скепсиса. Так Джаспер и чувствовал себя последнее время – избранным первопроходцем. В конце концов, он не просил об этом влечении. Оно не было врожденным. Оно свалилось на него – почти буквально; дельфиний купидон поразил его треугольными зубами, и с тех пор люди его не интересовали.

Но теперь Джасперу было очевидно, что он не вершина естественного отбора. Состав игроков уже сформирован, и он не вошел в команду.

Он посмотрел на ванну, которую с утра наполнил для Беллы.

Теперь только эта вода, в которой, он надеялся, Белла должна была оказаться, сближала его с возлюбленной.

Малыш лишил его шанса спасти свою жизнь от шекспировской трагедии. Возможно, подумал Джаспер, стоит просто смириться. Если дельфин, напавший на него на пляже, хотел, чтобы Джаспер нашел свою смерть в водной могиле, – что ж, его желание сбудется.

Он прожил неплохую жизнь. Джаспер, мерзавец, ты прожил неплохую жизнь, – подумал он, взглянул в темное зеркало и подмигнул себе. Поначалу он мог бы жить на деньги, которые у него остались, – многолетние доходы от мошенничества, сбережения, на которые он собирался обустроить свою жизнь с Беллой. Но как именно жить? Все, что доставляло ему удовольствие, – секс и развод на деньги (в процессе которого он занимался отличным сексом), и теперь последнее стало для него невозможным, а с первым все дороги закрыты, если у него нет живого дельфина. А дельфина нет.

Он мог оставить записку и сообщить, что он и есть настоящий Спаситель Дельфинов. Неизвестно, поверил бы в это кто-нибудь или нет, но можно было попытаться. В качестве доказательства он мог положить свои накопления в банк, составить список женщин, которых он обманул, – по крайней мере, он приложил бы все усилия, чтобы всех вспомнить, – и приложить к записке с признанием. Джаспер мог притвориться, что его гложет чувство вины из-за того, как он поступил с этими женщинами. Мог написать, что, увидев, как другой человек обманывает людей, понял, каким обманщиком был сам, и хочет, чтобы его жертвы разделили между собой его деньги так, как они сочтут справедливым.

Но сил у него на это не было. Пришло время двигаться дальше. Джаспер ощущал знакомое беспокойство, сосредоточенное в животе и пустившее корни ниже, в пах и бедра. Это чувство он испытывал накануне всех переездов, но сейчас оно достигло такой силы, что Джаспер понял: это действительно конец.

В этот раз не было необходимости покидать город или штат. Он отправится куда-то еще. Навсегда.



Джаспер слил воду из ванны, набрал теплую, залез в нее и положил бритву на тумбочку. Он хотел сделать разрез под водой. Тогда она стала бы красной и непрозрачной, и ощущение было бы таким же, как во время нападения, с которого начался этот кошмар. На него напали, и это сделало его другим человеком, а он не хотел идти по жизни, будучи тем, кем он стал. С Беллой, имея возможность чувствовать удовлетворение, он бы справился. Он не жалел, что хотя бы попытался. Это была бы не слишком беззаботная жизнь, и вести ее было бы непросто. Все могло бы обернуться куда хуже, чем сейчас.

Он выходил победителем так часто и так долго. Он знал, что невозможно побеждать всегда. Но не ожидал, что череда побед закончится так скоро и так странно. Однако это произошло, и вот чем это кончилось.

Просто чтобы убедиться, что ему хватит мотивации совершить задуманное – он не хотел передумать на полпути – Джаспер взял планшет Гоголя, который позаимствовал на неограниченный срок в одном из обучающих кабинетов океанариума, и запустил ставшую хитом песню Спасителя Дельфинов.


Когда песня заиграла, в углу экрана выскочила реклама: ему соблазнительно подмигивала женщина в бикини. Ее лицо немного напомнило ему кого-то из его бывших любовниц – Неле? Кристину?

Возможно, это был знак. Он щелкнул по рекламе и решил еще раз попробовать добиться возбуждения от вида человеческой женщины. Жизнь или смерть.

Женщина в бикини наклонилась, готовясь заговорить, и ее губы оказались прямо над декольте. «Проблемы каждого человека требуют индивидуальных решений, – сказала она, слегка покачивая бедрами. – Решения так же уникальны, как и люди, которые их ищут». Зазвучали звуки обнадеживающей струнной музыки. Джаспер убавил громкость. Содержание рекламы оказалось не таким сексуальным, как он надеялся. Но тело у женщины было великолепным – на нем и следовало сосредоточиться.

«Мы работаем один на один с людьми, желания которых обычные технологии не могут удовлетворить», – продолжала женщина.

Ему пришлось заставить себя не таращиться на колышущуюся воду.

Он понял, что надеется на появление дельфина.

Вздохнув, Джаспер перевел взгляд на другую одетую в бикини женщину, катящую по пляжу в инвалидном кресле парализованного мужчину на несколько десятков лет старше нее. К ним подходили еще женщины – они тоже были одеты в бикини, еще на них были защитные очки и расстегнутые лабораторные халаты. Они вместе несли что-то, удерживая на правых плечах. Байдарку?

Не байдарку. Женщины остановились и вертикально поставили на песок свою ношу. Она напоминала заднюю половину водолазного костюма. Вместе женщины вынули мужчину из коляски и надели на него костюм, как надевают чехол на мобильный телефон.

Теперь мужчина стоял прямо. Он пронзительно свистнул, и беспилотный скутер примчался по воде на большой скорости и с не заглушенным двигателем остановился у его ног, как хорошо выдрессированная собака. Мужчина залез на скутер. Сколько лет было этому человеку? Восемьдесят пять? Женщина в бикини, толкавшая инвалидное кресло, села на скутер следом, и мужчина наклонился, чтобы она могла забраться ему на плечи. Другие женщины тоже присоединились: шагнув из своих медицинских халатов, сбросив защитные очки на песок, они прижались к мужчине так, что получился бутерброд. Скутер съехал в воду, и почему-то сквозь шум мотора, даже когда они отъехали далеко, был отчетливо слышен их дружный смех.

«Возможности завтрашнего дня могут стать доступными уже сегодня, – вдохновлял голос за кадром. – Приезжайте в „Биотехн Медикал“, и будущее поможет вам. „Биотехн“ – это дочерняя компания „Гоголя“».





13




Хейзел заехала в дом и застала папу сидящим на диване между Дианой и еще одной куклой, тоже рыженькой.

– Стучаться надо! – крикнул он.

– Ты мог запереться, пап, – Хейзел остановилась, обернулась, незаметно достала пачку купюр из штанов и положила ее на кофейный столик. – У меня тут наличка. Хватит примерно на год аренды. Но у меня есть предложение получше: я забираю тебя в клинику Байрона. Спасибо, конечно, что ты пытался меня не волновать, и, если хочешь, мы можем не обсуждать эту тему. Можешь просто собрать вещи и сесть со мной в машину. Всю дорогу мы будем болтать о погоде, бейсболе или составлять подробный, пронумерованный список того, в чем я тебя разочаровала. О раке я не скажу ни слова. Я могу провести с тобой все дни от рассвета до заката или оставить тебя в покое, меня устроит любой вариант. Я буду приходить так часто или так редко, как ты скажешь. Можешь делать все, что захочешь.

– Конечно, могу, Хейзел. Это, черт возьми, моя жизнь!

Она смотрела на него, уютно устроившегося между Ди и второй куклой, и ее поразило, что выражения кукольных лиц оставались по-прежнему игривыми и беззаботными, несмотря на то, что при них обсуждали. Они как будто приехали в чужую страну, почти не зная местного языка, и неверно истолковали разговор как простую болтовню ни о чем или намеренно пытались поддержать праздничное настроение на вечеринке, хотя назревал конфликт.

Может быть, стоит поговорить об этом с Байроном. Гоголь, несомненно, мог бы создать секс-куклу, лицо которой изменялось бы в зависимости от того, что происходит вокруг. С другой стороны, идея все-таки была хуже некуда. К горлу подступила тошнота, когда Хейзел подумала, что люди захотят купить куклу, которая выглядит расстроенной, если на нее кричат, или куклу, которая может плакать.

– Согласна, жизнь твоя. Так, может, спасем ее?

Он сдвинул очки на кончик носа и прищурился, как обычно делал, когда был чем-то очень озадачен. Еще подростком, она называла это выражение лица «канцлер Крот». В этот момент отец напоминал подземное существо, которому пришлось выбраться на поверхность по служебным делам, чтобы заполнить какие-то документы от имени своего вида, хотя его отвращало все, что он видел при дневном свете.

– Поэтому я ничего и не говорил, Хейзел. Подозревал, что ты захочешь сдать меня в какую-нибудь безумную лабораторию. Я не хотел, чтобы ты принимала это близко к сердцу, малышка. Даже будь мы с тобой ближе, я не гнался бы за вечной жизнью. Продолжать лечение я не собираюсь.

– То, что с тобой делали – детский сад в сравнении с тем, что еще можно сделать. Нельзя просто так сдаться и помереть.

Он улыбнулся, и для Хейзел это было больнее всего на свете. Лучше бы он закричал, что это не ее дело или что он, скорее всего, заболел только потому, что переживал из-за всех ее косяков. Он мог бы даже сказать ей, что только после смерти сможет наконец отдохнуть от нее, неудачницы. Все что угодно, что сохранило бы дистанцию, не позволило сблизиться с этим грубым человеком, за которого она, несмотря ни на что, не могла не переживать.

Дистанция – их обоюдный выбор. Он мог идти своим путем, а она – своим. Но от его улыбки, которая сближала их, она не могла защититься.

– Мишка-малышка, – сказал он. Ее замутило. Когда он в последний раз так ее называл? – Если чего-то слишком много – это тоже пытка. Это кино я уже смотрел. Я знаю, чем все закончится, и мне неохота снова это переживать. Я надеялся, что в твоей жизни что-то поменяется до того, как мои дела будут совсем плохи. Я не знаю, сколько мне осталось, но я хотел пощадить тебя. Как ты узнала?

Хейзел подумала было соврать: она хотела, чтобы он поверил, будто она догадалась сама, благодаря своему собственному уму.

– Байрон. То есть его шлем для сна, который я надела. Он диагностирует болезни у тех, кто рядом с тобой.

Он снова сделал лицо канцлера Крота.

– Понимаешь, о чем я? Мое время пришло. Мир, который имел для меня смысл, ушел на пенсию.

– Не стоит прощаться с жизнью только потому, что кто-то изобрел этот дурацкий шлем. – Хейзел хотела понять причину, почему он отказывается от помощи, причину, которую она могла бы принять, но она так ничего и не добилась. – Это из-за мамы? Из-за того, что ты видел, как ее лечили?

– Из-за того, что с меня хватит. Я хочу провести те немногочисленные дни, которые мне остались, в моем собственном доме в окружении красивых женщин. Или их дубликатов. Без разницы. Я никогда не отличался требовательностью.

– Хорошо, – сказала Хейзел. Она медленно выдохнула. Несмотря на то, что это означало для его здоровья, она с трудом сдерживала улыбку. Как же велико было облегчение, что ей не нужно возвращаться в Центр. – Я здесь ради тебя. И буду с тобой до конца.

Ее отец покачал головой.

– Я ценю твою заботу, Хейзел. Хотя и не считаю, что это разумно. Тебе всегда было трудно держаться подальше от неприятностей, но сейчас ты бьешь все рекорды.

– Папа, давай ты не будешь умирать в одиночестве.