Совдетство
Часть 42 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Д-да…
– Юра?
– Ага…
– Сын Лидии Ильиничны?
– Да-а-а…
– А чего весь дрожишь?
– Не дрожу…
– Ладно, допустим. А здесь что делаешь? Места не для прогулок.
– К бабушке иду.
– Ну, чистая – Красная шапочка. Только вместо корзинки авоська. И что от тебя эти шалопаи хотели?
– Ничего.
– Допустим. А вырядился-то, как на Первое мая! Или у бабушки сегодня день рожденья?
– Н-нет… Просто мы с мамой в «Детский мир» ходили…
– Вижу! Балуют тебя родители. Цени! Вторая попытка. Чего от тебя эта шпана хотела?
– Ничего.
– А не врешь?
– Нет. Честно! Просто поговорили…
– О чем?
– О… разном… вообще…
– А если вообще, почему тогда вибрируешь? Поговорили… За такие разговоры в колонию отправляют. Ты их раньше видел?
– Нет.
– И как зовут – не знаешь?
– Не знаю.
– Точно?
– Точно…
– Грозили?
– Нет.
– Ясно.
– А вы разве теперь здесь работаете?
– Там же я, где и раньше. Смежник приболел. Погнался за такой же шпаной и в больницу попал. Попросили меня за его участком пока приглядеть. Может, тебя домой отвезти, парень?
– Спасибо, мне еще в парикмахерскую…
– Ну ты в разнос сегодня пошел! Ладно, думаю, тебя они больше не тронут. Но смотри, если что… Где опорный пункт, знаешь?
– Знаю.
– Какой у бабушки подъезд?
– Второй.
– А квартира?
– Двенадцатая.
– Это куда малахольный пацан все время «Скорую помощь» вызывает?
– Ага…
– Вот беда-то! Шагай! Обожду, пока в парадную зайдешь.
Я на ватных ногах направился к двери, с ужасом сердца подозревая, что мои враги притаились за дверью и набросятся на меня, едва я войду, но там никого не оказалось. Кстати, подъезд у бабушки Ани на редкость чистый и аккуратный, даже удивительно для такого бандитского места: ни одной черной сосульки на потолке, ни единой неприличной надписи на стене, кроме: «Ленка + Колька = любовь». Только кошками здесь пахнет, как и везде.
Дойдя до площадки между вторым и третьим этажами, я присел на крапчатый подоконник, чтобы дождаться, пока утихнет дрожь в коленях, и внимательно сверху осмотрел окрестности: хулиганы, чуть не ограбившие меня, кажется, исчезли. Про то, чем могла закончиться встреча с местной шпаной, я старался не думать, но воображение упорно подсовывало самые жуткие картины. Вот я вхожу в комнату, и Лида смотрит на меня с обиженным изумлением:
– Сынок, а где же новая курточка?
– Продал за три сольдо, – деревянным, как у Буратино, голосом отвечаю я.
– Шутишь?
– Да уж какие шутки…
– На Чешихе раздели? – догадывается, играя желваками, Тимофеич. – Какой же ты мужик после этого? Средь бела дня! Спасибо, портки оставили! Где эти гоп-стопники на тебя наехали? Найду и разделаю, как бог черепаху!
– Они все с ножами ходят! – пугается Лида.
– И мы не с зубочисткой!
– Не пущу-у-у! – Она, раскинув руки, заслоняет собой дверной проем.
А может, вместо бокса заняться борьбой? На втором этаже церкви, над боксерами, как раз секция самбо, это так и расшифровывается: самооборона без оружия. То что надо! Гуляю, как обычно, по Чешихе. Подкатывают ко мне два таких же субчика, одного я кидаю через бедро, а у второго, специальным приемчиком выбив финку, заламываю за спину руку, и он, изнывая от боли, униженно молит: «Сдаюсь, больше так не буду…» То-то!
Я даже повеселел, воображая, как жестко разделаюсь с Корнем и Серым. Конечное же, в этот момент по удивительному стечению обстоятельств мимо пройдет Шура Казакова собственной персоной, пусть даже с выпендрежником Соловьевым, который жутко сдрейфит и смоется без оглядки. Нет, не так… Вовке я тоже заломлю руку и грозно спрошу:
– Ну, так кто же на самом деле придумал обидную кличку «Коза»?
– Я, я, я… придумал… Больше не повторится… – заплачет он. – Отпусти!
Я отпущу – и Соловьев, хныча, убежит, а Шура застынет в изумлении, ее зеленые глаза округлятся от жадного восторга:
– Ах, я не знала, что ты такой сильный!
– Первый мужской по самбо, – небрежно брошу я, медленно достану из бокового кармана и надену на нос темные очки, чтобы прохожие не узнали знаменитого спортсмена.
Внизу вдоль тополей, сразу ставшими темно-зелеными, медленно проехала коричневая (на самом деле – бежевая) «Волга» с высоким застекленным багажником, его зовут почему-то «сараем». Над лобовым стеклом – на ножке круглая фара с красным крестом, а сбоку надпись: «Помощь на дому». Однако у второго подъезда «неотложка» не остановилась, а проследовала дальше.
– Слава богу!
В трехкомнатной квартире кроме бабушки и тети Клавы живут еще две семьи. Гольдинеры: Лия Давыдовна с сыном Эдиком, инженером, который недавно женился и привел в дом «новую жиличку» Риту, улыбчивую девушку с глазами цвета спелой черешни. Но она взяла моду так часто мыться в общей ванне, что тетя Клава злится, называя ее «нудиной». А Лия Давыдовна, чтобы не мешать молодым отдыхать после работы, постоянно сидит вечерами, когда стемнеет, на кухне, хотя ничего не готовит, а просто читает книгу со странным названием «Шолом Алейхем».
Вторая семья – Корнеевы: дядя Жора, тетя Катя и Сева, их сын, он тоже шестиклассник, перешел в седьмой, но вымахал на полголовы выше меня, хотя я, между прочим, на физкультуре стою в шеренге четвертым. В прошлом году, весной, тетя Катя заболела и так сильно похудела, что я после летних каникул ее не узнал. Бабушка Аня шепотом объяснила мне: рак. Взрослые это слово произносят с каким-то обреченным ужасом. Врачи оказались бессильны, но есть еще целебный гриб «чага», он растет высоко на березах. Дядя Жора попросил Тимофеича изготовить на заводе железную палку, которая свинчивается, вроде бамбуковой удочки, и достигает четырех метров в длину, а на конце приклепана острая, как нож, зубчатая пластинка.
Палку сделали из легкого, но прочного оборонного сплава, и Тимофеич по частям выносил ее с завода, за что пришлось охранникам отдать пол-литра спирта, но с Корнеевых он не взял ни копейки, ведь люди должны помогать друг другу. Дядя Жора ездил с это палкой в дальние леса Подмосковья и сшибал с берез чагу, она чем выше растет, тем целебнее. Гриб этот мельчат на терке, как морковь, а потом заваривают наподобие чая – только в термосе. Сначала тете Кате в самом деле стало лучше, она повеселела, гуляла во дворе, но потом ослабела, пожелтела и слегла окончательно.
Сева же решил, будто его маму неправильно лечат, не теми таблетками и уколами, а значит, нужен настоящий доктор, с пониманием. Он стал звонить по «03», умоляя, чтобы спасли его маму, и давал свой адрес. Поначалу «Скорая помощь» думала, будто произошел какой-нибудь несчастный случай, срочно приезжала, врач осматривал тетю Катю и мягко объяснял: случай, конечно, тяжелый и вызывает сочувствие, но обращаться следует к специалистам. Однако упорный Сева продолжал вызывать «неотложку», надеясь, что кто-нибудь разберется и поможет. Медики снова приезжали, сердились, мол, вам же человеческим языком объяснили: «Казус инкурабилис!»
Упорный Сева не унимался, снова звонил, его узнавали, ругали, он вешал трубку и опять набирал «03», пока не нападал на нового, ничего не знающего медика. Но таких вскоре не осталось. Тогда Сева научился менять голос, говорил, как шпионы в кино, через платок, давал для отвода глаз номера соседних квартир, а потом караулил «неотложкку» во дворе и, плача, молил очередного врача спасти маму. Его вызывали к директору школы, таскали в детскую комнату милиции, грозились отправить в больницу для умалишенных детей… Дядя Жора его сначала просил, потом ругал, бил, а после, махнув на все рукой, стал редко бывать дома.
«У жены рот землей обметан, а он вином горе заливает и веревочкой завивает!» – ворчала бабушка Аня.
Что означает «завивать горе веревочкой», я так и не понял, даже дядя Коля Черугин не смог мне объяснить, сказал: «Есть такое фигуральное выражение».
Поднявшись на третий этаж, я привычно два раза нажал кнопку звонка и стал ждать, рассматривая названия газет и журналов. Корнеевы выписывают «Вечернюю Москву» и «Работницу», у Гольдинеров вырезками обклеен весь ящик: «Правда», «Литературная газета», «Новый мир», «За рубежом», «Наука и жизнь», «Юность», «Иностранная литература». Только у тети Клавы и бабушки Ани ящик без единого названия, зато с замком.
Эх, плохой из меня вышел ликвидатор безграмотности – никудышный!
27. Надомницы
– Кто там? – подозрительно спросил строгий голос. – Если «неотложка» – мы не вызвали!
– Это я!
– Кто – я? По какому вопросу?
– Юра?
– Ага…
– Сын Лидии Ильиничны?
– Да-а-а…
– А чего весь дрожишь?
– Не дрожу…
– Ладно, допустим. А здесь что делаешь? Места не для прогулок.
– К бабушке иду.
– Ну, чистая – Красная шапочка. Только вместо корзинки авоська. И что от тебя эти шалопаи хотели?
– Ничего.
– Допустим. А вырядился-то, как на Первое мая! Или у бабушки сегодня день рожденья?
– Н-нет… Просто мы с мамой в «Детский мир» ходили…
– Вижу! Балуют тебя родители. Цени! Вторая попытка. Чего от тебя эта шпана хотела?
– Ничего.
– А не врешь?
– Нет. Честно! Просто поговорили…
– О чем?
– О… разном… вообще…
– А если вообще, почему тогда вибрируешь? Поговорили… За такие разговоры в колонию отправляют. Ты их раньше видел?
– Нет.
– И как зовут – не знаешь?
– Не знаю.
– Точно?
– Точно…
– Грозили?
– Нет.
– Ясно.
– А вы разве теперь здесь работаете?
– Там же я, где и раньше. Смежник приболел. Погнался за такой же шпаной и в больницу попал. Попросили меня за его участком пока приглядеть. Может, тебя домой отвезти, парень?
– Спасибо, мне еще в парикмахерскую…
– Ну ты в разнос сегодня пошел! Ладно, думаю, тебя они больше не тронут. Но смотри, если что… Где опорный пункт, знаешь?
– Знаю.
– Какой у бабушки подъезд?
– Второй.
– А квартира?
– Двенадцатая.
– Это куда малахольный пацан все время «Скорую помощь» вызывает?
– Ага…
– Вот беда-то! Шагай! Обожду, пока в парадную зайдешь.
Я на ватных ногах направился к двери, с ужасом сердца подозревая, что мои враги притаились за дверью и набросятся на меня, едва я войду, но там никого не оказалось. Кстати, подъезд у бабушки Ани на редкость чистый и аккуратный, даже удивительно для такого бандитского места: ни одной черной сосульки на потолке, ни единой неприличной надписи на стене, кроме: «Ленка + Колька = любовь». Только кошками здесь пахнет, как и везде.
Дойдя до площадки между вторым и третьим этажами, я присел на крапчатый подоконник, чтобы дождаться, пока утихнет дрожь в коленях, и внимательно сверху осмотрел окрестности: хулиганы, чуть не ограбившие меня, кажется, исчезли. Про то, чем могла закончиться встреча с местной шпаной, я старался не думать, но воображение упорно подсовывало самые жуткие картины. Вот я вхожу в комнату, и Лида смотрит на меня с обиженным изумлением:
– Сынок, а где же новая курточка?
– Продал за три сольдо, – деревянным, как у Буратино, голосом отвечаю я.
– Шутишь?
– Да уж какие шутки…
– На Чешихе раздели? – догадывается, играя желваками, Тимофеич. – Какой же ты мужик после этого? Средь бела дня! Спасибо, портки оставили! Где эти гоп-стопники на тебя наехали? Найду и разделаю, как бог черепаху!
– Они все с ножами ходят! – пугается Лида.
– И мы не с зубочисткой!
– Не пущу-у-у! – Она, раскинув руки, заслоняет собой дверной проем.
А может, вместо бокса заняться борьбой? На втором этаже церкви, над боксерами, как раз секция самбо, это так и расшифровывается: самооборона без оружия. То что надо! Гуляю, как обычно, по Чешихе. Подкатывают ко мне два таких же субчика, одного я кидаю через бедро, а у второго, специальным приемчиком выбив финку, заламываю за спину руку, и он, изнывая от боли, униженно молит: «Сдаюсь, больше так не буду…» То-то!
Я даже повеселел, воображая, как жестко разделаюсь с Корнем и Серым. Конечное же, в этот момент по удивительному стечению обстоятельств мимо пройдет Шура Казакова собственной персоной, пусть даже с выпендрежником Соловьевым, который жутко сдрейфит и смоется без оглядки. Нет, не так… Вовке я тоже заломлю руку и грозно спрошу:
– Ну, так кто же на самом деле придумал обидную кличку «Коза»?
– Я, я, я… придумал… Больше не повторится… – заплачет он. – Отпусти!
Я отпущу – и Соловьев, хныча, убежит, а Шура застынет в изумлении, ее зеленые глаза округлятся от жадного восторга:
– Ах, я не знала, что ты такой сильный!
– Первый мужской по самбо, – небрежно брошу я, медленно достану из бокового кармана и надену на нос темные очки, чтобы прохожие не узнали знаменитого спортсмена.
Внизу вдоль тополей, сразу ставшими темно-зелеными, медленно проехала коричневая (на самом деле – бежевая) «Волга» с высоким застекленным багажником, его зовут почему-то «сараем». Над лобовым стеклом – на ножке круглая фара с красным крестом, а сбоку надпись: «Помощь на дому». Однако у второго подъезда «неотложка» не остановилась, а проследовала дальше.
– Слава богу!
В трехкомнатной квартире кроме бабушки и тети Клавы живут еще две семьи. Гольдинеры: Лия Давыдовна с сыном Эдиком, инженером, который недавно женился и привел в дом «новую жиличку» Риту, улыбчивую девушку с глазами цвета спелой черешни. Но она взяла моду так часто мыться в общей ванне, что тетя Клава злится, называя ее «нудиной». А Лия Давыдовна, чтобы не мешать молодым отдыхать после работы, постоянно сидит вечерами, когда стемнеет, на кухне, хотя ничего не готовит, а просто читает книгу со странным названием «Шолом Алейхем».
Вторая семья – Корнеевы: дядя Жора, тетя Катя и Сева, их сын, он тоже шестиклассник, перешел в седьмой, но вымахал на полголовы выше меня, хотя я, между прочим, на физкультуре стою в шеренге четвертым. В прошлом году, весной, тетя Катя заболела и так сильно похудела, что я после летних каникул ее не узнал. Бабушка Аня шепотом объяснила мне: рак. Взрослые это слово произносят с каким-то обреченным ужасом. Врачи оказались бессильны, но есть еще целебный гриб «чага», он растет высоко на березах. Дядя Жора попросил Тимофеича изготовить на заводе железную палку, которая свинчивается, вроде бамбуковой удочки, и достигает четырех метров в длину, а на конце приклепана острая, как нож, зубчатая пластинка.
Палку сделали из легкого, но прочного оборонного сплава, и Тимофеич по частям выносил ее с завода, за что пришлось охранникам отдать пол-литра спирта, но с Корнеевых он не взял ни копейки, ведь люди должны помогать друг другу. Дядя Жора ездил с это палкой в дальние леса Подмосковья и сшибал с берез чагу, она чем выше растет, тем целебнее. Гриб этот мельчат на терке, как морковь, а потом заваривают наподобие чая – только в термосе. Сначала тете Кате в самом деле стало лучше, она повеселела, гуляла во дворе, но потом ослабела, пожелтела и слегла окончательно.
Сева же решил, будто его маму неправильно лечат, не теми таблетками и уколами, а значит, нужен настоящий доктор, с пониманием. Он стал звонить по «03», умоляя, чтобы спасли его маму, и давал свой адрес. Поначалу «Скорая помощь» думала, будто произошел какой-нибудь несчастный случай, срочно приезжала, врач осматривал тетю Катю и мягко объяснял: случай, конечно, тяжелый и вызывает сочувствие, но обращаться следует к специалистам. Однако упорный Сева продолжал вызывать «неотложку», надеясь, что кто-нибудь разберется и поможет. Медики снова приезжали, сердились, мол, вам же человеческим языком объяснили: «Казус инкурабилис!»
Упорный Сева не унимался, снова звонил, его узнавали, ругали, он вешал трубку и опять набирал «03», пока не нападал на нового, ничего не знающего медика. Но таких вскоре не осталось. Тогда Сева научился менять голос, говорил, как шпионы в кино, через платок, давал для отвода глаз номера соседних квартир, а потом караулил «неотложкку» во дворе и, плача, молил очередного врача спасти маму. Его вызывали к директору школы, таскали в детскую комнату милиции, грозились отправить в больницу для умалишенных детей… Дядя Жора его сначала просил, потом ругал, бил, а после, махнув на все рукой, стал редко бывать дома.
«У жены рот землей обметан, а он вином горе заливает и веревочкой завивает!» – ворчала бабушка Аня.
Что означает «завивать горе веревочкой», я так и не понял, даже дядя Коля Черугин не смог мне объяснить, сказал: «Есть такое фигуральное выражение».
Поднявшись на третий этаж, я привычно два раза нажал кнопку звонка и стал ждать, рассматривая названия газет и журналов. Корнеевы выписывают «Вечернюю Москву» и «Работницу», у Гольдинеров вырезками обклеен весь ящик: «Правда», «Литературная газета», «Новый мир», «За рубежом», «Наука и жизнь», «Юность», «Иностранная литература». Только у тети Клавы и бабушки Ани ящик без единого названия, зато с замком.
Эх, плохой из меня вышел ликвидатор безграмотности – никудышный!
27. Надомницы
– Кто там? – подозрительно спросил строгий голос. – Если «неотложка» – мы не вызвали!
– Это я!
– Кто – я? По какому вопросу?