Совдетство
Часть 23 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Дедуктивный метод Шерлока Холмса плюс врожденная наблюдательность, – веско ответил я. – Может, все-таки потом съездим, после юга?
– Никаких разговоров! Такой умный ребенок не должен ходить в обносках!
«Горе от ума» мы будем проходить в восьмом классе.
На дворе сияло солнце, особенно яркое и жгучее после дождя. Воробьи плескались в свежей луже. У ящиков две облезлые кошки рычали друг на друга, не отрывая зеленых глаз от большой кости, вытащенной из помойного бака. На мослах оставалось немного темно-коричневого мяса. Под «грибком» сидел пенсионер Бареев и сам с собой играл в шашки, записывая ходы.
Дядя Гриша, увидев нас у ворот, отдал честь трясущейся рукой:
– Н-н-н-а-а-а-ш-ш-ш-л-и-и с-с-с-с-ы-н-н-н-к-а?
– Нашла, Григорий Филимонович, нашла, слава богу.
– А разве членам партии можно говорить: «Слава богу» и «Черт-черт!»? – спросил я, когда мы немного отошли.
– Нежелательно.
– Ну ты же говоришь.
– Я в другом смысле.
– А как ты думаешь, дядю Гришу еще можно вылечить?
– Вряд ли… Он ведь так с самой войны трясется.
– Вдруг уже изобрели лекарство, а он не знает.
– Не думаю. Если бы изобрели, то обязательно написали бы в «Здоровье».
– Может, уже и написали. Просто ты невнимательно читаешь.
– Куда уж мне! – усмехнулась Лида, намекая на случай двухлетней давности, когда я, начитавшись без спросу «Здоровья», отправился на Большую кухню и стал выяснять у соседок, что такое «криминальный аборт»? А они молчали и как-то странно переглядывались…
Кусты акации вокруг сквера еще не высохли после дождя и на солнце искрились, как висюльки на люстре. Ручьи вдоль тротуара совсем обмелели. Но в выбоинах асфальта стояли лужи, подернутые радужной бензиновой пленкой. Когда мы проходили мимо школьного двора, я увидел Расходенкова, он одиноко висел на турнике и раскачивался, точно обезьяна в зоопарке.
«Где ж ты был час назад, павиан бесхвостый?!» – горестно подумал я.
Ирина Анатольевна в таких случаях обычно говорит: «Что такое не везет и как с этим бороться?» Я помахал Витьке рукой, но он даже не заметил.
Мы дошли до Бакунинской улицы и свернули к остановке, что напротив торгового техникума. Табличку с номерами маршрутов, прикрепленную высоко на столбе, заметишь не сразу, но местоположение остановки всегда можно определить по лузге от семечек. А еще там установлены газетные стенды, возле которых обычно толпятся любители бесплатного чтения, две копейки, им, видите ли, жалко на расширение кругозора потратить!
– В Кремлевской стене похоронят! – доверительно сообщила Лида, кивнув на одинаковые портреты умершего маршала. – Рядом с Мавзолеем.
– Здорово! – одобрил я. – А награды после смерти государству сдают?
– Нет, по-моему, семье оставляют…
– И орден Победы с бриллиантами?
– С бриллиантами, наверное, все-таки сдают в Гохран… – заколебалась маман.
От Балакиревского переулка до «Детского мира» шли 25-й троллейбус и 3-й автобус, который подоспел первым. Пассажиров было мало: все пока еще на работе.
– Следующая остановка «Спартаковская площадь. Гавриков переулок. Магазин “Автомобили”», – послышался из репродуктора хриплый голос водителя. – Не забывайте своевременно оплачивать проезд!
Я сел на свое любимое место – впереди, слева, прямо за спиной шофера: оно редко пустует. Стекло, отделяющее кабину от салона, на всякий случай забрано никелированными трубочками, которые вставлены в пазы и легко вращаются. Так вот, будучи простодушным детсадовцем, я крутил ручонками эти трубочки, воображая, что по-настоящему рулю троллейбусом или автобусом, а шоферу остается лишь открывать-закрывать складывающиеся двери да еще продавать на остановках проездные талоны – по десять штук в книжечке.
Лида достала из кошелька, бросила в прозрачную кассу гривенник, оторвала билеты и устроилась рядом со мной. Когда мне было шесть с половиной лет и я мог еще ездить бесплатно, к ней привязались контролеры, которые входят в транспорт незаметно, с двух сторон. Одетые неброско, даже чуть неряшливо – для маскировки, они поначалу ведут себя как обычные пассажиры, наблюдая и выжидая, потому что «зайцем», по закону, человек становится лишь в том случае, если не взял билет до следующей остановки. Но как только закрываются двери, они достают специальные жетоны и злорадно всем предлагают предъявить проездные документы. Отговорки, мол, не успел или потерял, контролеры не принимают и начинают штрафовать, требуя целый рубль! Лида в тот раз спокойно показала им оторванный билетик.
– А на мальчика?
– Мальчику шесть с половиной.
– Не похоже.
– Вы не верите!
– Не верим!
– Дай им честное партийное! – шепнул я, твердо зная: коммунисты не имеют права врать, лишь в самых крайних случаях, например, если нужно убедить Тимофеича, будто пузырек «пробных духов» стоил всего сорок копеек, хотя на самом деле за него заплачено в три раза больше.
– Он и в школу-то еще не ходит.
– На нем не написано.
– А где написано?
– В свидетельстве о рождении.
– Нет у меня с собой свидетельства. Он у нас просто крупный ребенок.
– Это заметно. Придется вам, гражданочка, штраф платить!
Лида скуксилась, беспомощно оглянулась на пассажиров, наблюдавших с выжидательным интересом за конфликтом, сочувствуя, но не вмешиваясь. Да, плохо еще у нас с солидарностью трудящихся! И вдруг ветхий старичок в панаме спросил:
– А паспорт у вас, сударыня, с собой есть?
– Есть, – закивала она.
– Ну ведь там же вписан ваш ребенок и дата рождения указана!
– Вот кулема-то! – самокритично воскликнула Лида и полезла в сумочку. – Как же я сама не догадалась?!
– Не надо! – замахал руками строгий контролер. – Мы вам верим.
– Нет уж, теперь смотрите!
Государство у нас доверчивое. Оно установило в автобусах, трамваях и троллейбусах прозрачные кассы, рассчитанные на сознательность, и готовит население к коммунизму, который достроят к 1980 году, а может, и раньше. Тогда деньги отменят, все станет бесплатным, но людей, как считает Лида, надо заранее тренировать, чтобы при коммунизме советский человек снял бы в ГУМе с вешалки и унес домой одну кепку, одни брюки, одну рубашку, а не две, три или даже четыре…
– Зачем человеку четыре рубашки? – удивился я.
– Как зачем? – хмыкнул отец. – Лишние продаст кому-нибудь.
– Кому? – вскинулась маман.
– Соседу, – предположил Тимофеич.
– Сосед сам может в ГУМ сходить и взять что нужно.
– А если он занят или ему просто лень?
– Выпил пива и на диване лежит? – усмехнулась Лида.
– Отдых тоже гарантирован Конституцией.
– Что-то я в Конституции ничего про пиво не помню.
– И зря!
– Погодите. – Мне пришлось вмешаться, чтобы остановить назревающую ссору. – Как продаст? Денег-то не будет!
– Верно… Молодец, Профессор! – смутилась Лида.
– Найдет кому! – остался при своем мнении отец.
Так вот, поскольку до коммунизма осталось всего-то ничего, с гулькин нос, двенадцать лет, людей стали заранее приучать к честности, хотя я еще помню в троллейбусах бдительных кондукторш с большими кожаными сумками на широких брезентовых ремнях, к которым металлическими скобками крепились рулончики билетов. От пристального взгляда такой кондукторши не спрячешься, и руки сами лезут в карманы и кошельки за мелочью. Она громко, на весь салон кричала: «Не задерживаемся у дверей! Проходим в середину! Обилечиваемся!» Если кто-то канал под рассеянного, кондукторша вставала со своего места у задней двери, со словами – «П-п-а-а-а-звольте!» – проталкивалась к хитроумному пассажиру и скрипучим голосом говорила: «А вы, гражданин, не забыли оплатить проезд? Шофер не дед Мазай, он “зайцев” не возит!»
Да, люди еще не готовы к честности, и многие в транспорте мухлюют. Но это не так-то просто даже при самообслуживании. На тебя смотрят другие пассажиры, и когда ты бросаешь в прозрачную кассу свои копейки, всем ясно – сколько. Государство у нас доброе, но не глупое: твоя мелочь лежит у всех на виду, так как падает сначала на железную пластину, которая не сразу, под тяжестью меди и серебра, накреняется, и только тогда монеты ссыпаются, звеня, вниз. Не обманешь! Да еще над кассой красными трафаретными буквами написано:
Совесть – лучший контролер
Мало того, перед кассой как раз расположены места для престарелых пассажиров и инвалидов, а престарелые и инвалиды – люди очень бдительные и принципиальные, так как скучают без ежедневной работы. Я сам слышал, как один ветеран с медалями на груди строго одернул молодого наглого «зайца»:
– В Магадан бы тебя, парень, – проветриться! Ишь, государство вздумал обманывать!
– Я сейчас… Я забыл… Я сейчас… – испугался тот и купил билет.
Еще года три назад меня очень волновал вопрос, куда именно ссыпаются деньги с накренившейся пластины? Как-то раз мы ехали в гости к бабушке Мане и Жоржику на 25-м троллейбусе. И я в очередной раз забеспокоился, что брошенные в кассу монеты могут пропасть.
– Не волнуйся, – успокоил меня Тимофеич. – Там, внутри, есть специальный контейнер, когда он наполнится, мелочь вынимают и сдают.
– Куда?
– В банк.
– Государству, – уточнила Лида, она всегда очень переживает за государство.
– Никаких разговоров! Такой умный ребенок не должен ходить в обносках!
«Горе от ума» мы будем проходить в восьмом классе.
На дворе сияло солнце, особенно яркое и жгучее после дождя. Воробьи плескались в свежей луже. У ящиков две облезлые кошки рычали друг на друга, не отрывая зеленых глаз от большой кости, вытащенной из помойного бака. На мослах оставалось немного темно-коричневого мяса. Под «грибком» сидел пенсионер Бареев и сам с собой играл в шашки, записывая ходы.
Дядя Гриша, увидев нас у ворот, отдал честь трясущейся рукой:
– Н-н-н-а-а-а-ш-ш-ш-л-и-и с-с-с-с-ы-н-н-н-к-а?
– Нашла, Григорий Филимонович, нашла, слава богу.
– А разве членам партии можно говорить: «Слава богу» и «Черт-черт!»? – спросил я, когда мы немного отошли.
– Нежелательно.
– Ну ты же говоришь.
– Я в другом смысле.
– А как ты думаешь, дядю Гришу еще можно вылечить?
– Вряд ли… Он ведь так с самой войны трясется.
– Вдруг уже изобрели лекарство, а он не знает.
– Не думаю. Если бы изобрели, то обязательно написали бы в «Здоровье».
– Может, уже и написали. Просто ты невнимательно читаешь.
– Куда уж мне! – усмехнулась Лида, намекая на случай двухлетней давности, когда я, начитавшись без спросу «Здоровья», отправился на Большую кухню и стал выяснять у соседок, что такое «криминальный аборт»? А они молчали и как-то странно переглядывались…
Кусты акации вокруг сквера еще не высохли после дождя и на солнце искрились, как висюльки на люстре. Ручьи вдоль тротуара совсем обмелели. Но в выбоинах асфальта стояли лужи, подернутые радужной бензиновой пленкой. Когда мы проходили мимо школьного двора, я увидел Расходенкова, он одиноко висел на турнике и раскачивался, точно обезьяна в зоопарке.
«Где ж ты был час назад, павиан бесхвостый?!» – горестно подумал я.
Ирина Анатольевна в таких случаях обычно говорит: «Что такое не везет и как с этим бороться?» Я помахал Витьке рукой, но он даже не заметил.
Мы дошли до Бакунинской улицы и свернули к остановке, что напротив торгового техникума. Табличку с номерами маршрутов, прикрепленную высоко на столбе, заметишь не сразу, но местоположение остановки всегда можно определить по лузге от семечек. А еще там установлены газетные стенды, возле которых обычно толпятся любители бесплатного чтения, две копейки, им, видите ли, жалко на расширение кругозора потратить!
– В Кремлевской стене похоронят! – доверительно сообщила Лида, кивнув на одинаковые портреты умершего маршала. – Рядом с Мавзолеем.
– Здорово! – одобрил я. – А награды после смерти государству сдают?
– Нет, по-моему, семье оставляют…
– И орден Победы с бриллиантами?
– С бриллиантами, наверное, все-таки сдают в Гохран… – заколебалась маман.
От Балакиревского переулка до «Детского мира» шли 25-й троллейбус и 3-й автобус, который подоспел первым. Пассажиров было мало: все пока еще на работе.
– Следующая остановка «Спартаковская площадь. Гавриков переулок. Магазин “Автомобили”», – послышался из репродуктора хриплый голос водителя. – Не забывайте своевременно оплачивать проезд!
Я сел на свое любимое место – впереди, слева, прямо за спиной шофера: оно редко пустует. Стекло, отделяющее кабину от салона, на всякий случай забрано никелированными трубочками, которые вставлены в пазы и легко вращаются. Так вот, будучи простодушным детсадовцем, я крутил ручонками эти трубочки, воображая, что по-настоящему рулю троллейбусом или автобусом, а шоферу остается лишь открывать-закрывать складывающиеся двери да еще продавать на остановках проездные талоны – по десять штук в книжечке.
Лида достала из кошелька, бросила в прозрачную кассу гривенник, оторвала билеты и устроилась рядом со мной. Когда мне было шесть с половиной лет и я мог еще ездить бесплатно, к ней привязались контролеры, которые входят в транспорт незаметно, с двух сторон. Одетые неброско, даже чуть неряшливо – для маскировки, они поначалу ведут себя как обычные пассажиры, наблюдая и выжидая, потому что «зайцем», по закону, человек становится лишь в том случае, если не взял билет до следующей остановки. Но как только закрываются двери, они достают специальные жетоны и злорадно всем предлагают предъявить проездные документы. Отговорки, мол, не успел или потерял, контролеры не принимают и начинают штрафовать, требуя целый рубль! Лида в тот раз спокойно показала им оторванный билетик.
– А на мальчика?
– Мальчику шесть с половиной.
– Не похоже.
– Вы не верите!
– Не верим!
– Дай им честное партийное! – шепнул я, твердо зная: коммунисты не имеют права врать, лишь в самых крайних случаях, например, если нужно убедить Тимофеича, будто пузырек «пробных духов» стоил всего сорок копеек, хотя на самом деле за него заплачено в три раза больше.
– Он и в школу-то еще не ходит.
– На нем не написано.
– А где написано?
– В свидетельстве о рождении.
– Нет у меня с собой свидетельства. Он у нас просто крупный ребенок.
– Это заметно. Придется вам, гражданочка, штраф платить!
Лида скуксилась, беспомощно оглянулась на пассажиров, наблюдавших с выжидательным интересом за конфликтом, сочувствуя, но не вмешиваясь. Да, плохо еще у нас с солидарностью трудящихся! И вдруг ветхий старичок в панаме спросил:
– А паспорт у вас, сударыня, с собой есть?
– Есть, – закивала она.
– Ну ведь там же вписан ваш ребенок и дата рождения указана!
– Вот кулема-то! – самокритично воскликнула Лида и полезла в сумочку. – Как же я сама не догадалась?!
– Не надо! – замахал руками строгий контролер. – Мы вам верим.
– Нет уж, теперь смотрите!
Государство у нас доверчивое. Оно установило в автобусах, трамваях и троллейбусах прозрачные кассы, рассчитанные на сознательность, и готовит население к коммунизму, который достроят к 1980 году, а может, и раньше. Тогда деньги отменят, все станет бесплатным, но людей, как считает Лида, надо заранее тренировать, чтобы при коммунизме советский человек снял бы в ГУМе с вешалки и унес домой одну кепку, одни брюки, одну рубашку, а не две, три или даже четыре…
– Зачем человеку четыре рубашки? – удивился я.
– Как зачем? – хмыкнул отец. – Лишние продаст кому-нибудь.
– Кому? – вскинулась маман.
– Соседу, – предположил Тимофеич.
– Сосед сам может в ГУМ сходить и взять что нужно.
– А если он занят или ему просто лень?
– Выпил пива и на диване лежит? – усмехнулась Лида.
– Отдых тоже гарантирован Конституцией.
– Что-то я в Конституции ничего про пиво не помню.
– И зря!
– Погодите. – Мне пришлось вмешаться, чтобы остановить назревающую ссору. – Как продаст? Денег-то не будет!
– Верно… Молодец, Профессор! – смутилась Лида.
– Найдет кому! – остался при своем мнении отец.
Так вот, поскольку до коммунизма осталось всего-то ничего, с гулькин нос, двенадцать лет, людей стали заранее приучать к честности, хотя я еще помню в троллейбусах бдительных кондукторш с большими кожаными сумками на широких брезентовых ремнях, к которым металлическими скобками крепились рулончики билетов. От пристального взгляда такой кондукторши не спрячешься, и руки сами лезут в карманы и кошельки за мелочью. Она громко, на весь салон кричала: «Не задерживаемся у дверей! Проходим в середину! Обилечиваемся!» Если кто-то канал под рассеянного, кондукторша вставала со своего места у задней двери, со словами – «П-п-а-а-а-звольте!» – проталкивалась к хитроумному пассажиру и скрипучим голосом говорила: «А вы, гражданин, не забыли оплатить проезд? Шофер не дед Мазай, он “зайцев” не возит!»
Да, люди еще не готовы к честности, и многие в транспорте мухлюют. Но это не так-то просто даже при самообслуживании. На тебя смотрят другие пассажиры, и когда ты бросаешь в прозрачную кассу свои копейки, всем ясно – сколько. Государство у нас доброе, но не глупое: твоя мелочь лежит у всех на виду, так как падает сначала на железную пластину, которая не сразу, под тяжестью меди и серебра, накреняется, и только тогда монеты ссыпаются, звеня, вниз. Не обманешь! Да еще над кассой красными трафаретными буквами написано:
Совесть – лучший контролер
Мало того, перед кассой как раз расположены места для престарелых пассажиров и инвалидов, а престарелые и инвалиды – люди очень бдительные и принципиальные, так как скучают без ежедневной работы. Я сам слышал, как один ветеран с медалями на груди строго одернул молодого наглого «зайца»:
– В Магадан бы тебя, парень, – проветриться! Ишь, государство вздумал обманывать!
– Я сейчас… Я забыл… Я сейчас… – испугался тот и купил билет.
Еще года три назад меня очень волновал вопрос, куда именно ссыпаются деньги с накренившейся пластины? Как-то раз мы ехали в гости к бабушке Мане и Жоржику на 25-м троллейбусе. И я в очередной раз забеспокоился, что брошенные в кассу монеты могут пропасть.
– Не волнуйся, – успокоил меня Тимофеич. – Там, внутри, есть специальный контейнер, когда он наполнится, мелочь вынимают и сдают.
– Куда?
– В банк.
– Государству, – уточнила Лида, она всегда очень переживает за государство.