Сотня

Теперь Гласс спешила по незнакомому коридору, приглядываясь, не выдаст ли себя серебристым блеском вход в какую-нибудь вентиляционную шахту. Палуба F находилась в хвостовой части корабля и почти целиком предназначалась под склады. Когда Гласс сбежала с челнока, вентиляционный коридор привел ее на палубу F Уолдена, и она надеялась, что Феникс имеет аналогичную конструкцию. Замедлив шаг, она внимательно разглядывала стены, ощущая, как с каждой минутой внутри растет ужас. Что, если она ошиблась и свернула не в тот коридор? Или, быть может, когда-то Феникс с Уолденом связывали вентиляционные ходы, но их давным-давно замуровали?

Наконец глаза уловили блеск металла, и теснившая грудь паника сменилась облегчением. Гласс встала на цыпочки и потянулась к решетке, но та оказалась слишком высоко. Девушка разочарованно вздохнула и принялась озираться по сторонам. На выходящих в коридор дверях не было табличек, но, похоже, эти двери не запирались: Гласс не увидела на них сканеров. Подойдя к ближайшей двери, она дернула за ручку, и дверь со скрипом распахнулась в темноту складского помещения.

Остановив свой выбор на небольшом бочонке, Гласс выкатила его в коридор, вскарабкалась на донце, сняла решетку, подтянулась и оказалась в темной вентиляционной шахте.

Вспомнив свое предыдущее путешествие по системе вентиляции, когда металлические стенки словно пытались расплющить ее тело, Гласс вздрогнула и потянулась к заднему карману брюк. Что ж, на этот раз у нее по крайне мере есть фонарик. Слабый луч света выхватил из мрака лишь бесконечный коридор, но Гласс знала, что где-то он все-таки кончается, и надеялась, что успеет добраться до цели прежде, чем прекратится подача воздуха. Если ей суждено умереть, она хочет встретить судьбу в объятиях Люка.



На Уолдене все было совсем не так, как она предполагала. Освещение тут работало, как обычно, и на пути к квартире Люка Гласс не встретила ни одного охранника. На миг в ее душе вспыхнула искорка надежды. Может быть, мама просто ошиблась, и паника на Фениксе возникла в результате какого-то недоразумения? Но, поднимаясь по лестнице, Гласс почувствовала странное стеснение в груди, которое только усилилось, когда она остановилась перевести дух. Конечно, пульс мог учащаться и от того, что ей не терпится увидеть Люка, но Гласс знала правду: кислород на Уолдене уже на исходе.

Заставляя себя не спешить, дыша коротко и поверхностно, чтобы сердце билось в обычном темпе, она свернула к квартире Люка. В коридоре, громко переговариваясь, толпились взрослые, встревоженно поглядывая на снующих туда-сюда детей. Ребятишки были взбудоражены тем, что в такой поздний час никто не гонит их в постель, и даже не замечали, как тяжело им дышится. Гласс хотела сказать родителям, чтоб те утихомирили своих отпрысков: чем спокойнее они будут себя вести, тем меньшим окажется расход кислорода,– но решила, что это только усилит панику, а помочь, по большому счету, ничем не поможет.

Не успела Гласс постучать в дверь Люка, как оказалась в его комнате, в его объятиях и на миг отключилась от всего: осталось лишь тепло тела любимого да ощущение его рук на плечах. Но потом он отступил, и Гласс увидела, как в его глазах борются шок и радость.

– Что ты тут делаешь? – спросил Люк, проводя рукой по ее щеке, словно для того, чтобы еще раз убедиться, что перед ним живая Гласс, а не иллюзия. Бросив взгляд на закрытую дверь, он понизил голос и продолжил: – Это опасно.

– Я знаю,– тихо сказала Гласс, ловя его руку.

– Не знаю, как ты сюда попала, но тебе срочно нужно вернуться,– покачав головой, сказал Люк.– На Фениксе у тебя будет гораздо больше шансов выжить.

– Никуда я без тебя не пойду.

Люк со вздохом отвел Гласс к дивану и усадил себе на колени.

– Послушай,– сказал он, накручивая на палец прядь ее волос,– если охранники поймают нас, когда мы будем пробираться на Феникс, они пристрелят меня и тебя, возможно, тоже.– Он поморщился и закрыл глаза.– Нас ведь этому учили, Гласс. Впрямую ничего не говорилось, но… все равно было ощущение, будто что-то надвигается, и нас натаскивают не просто так.

Люк открыл глаза, в которых теперь плескалась холодная ярость. Гласс никогда прежде не видела у него таких глаз. Должно быть, Люк заметил ее тревогу, потому что выражение его лица смягчилось.

– Но это не твоя забота. Главное, что с тобой все будет в порядке. Это единственное, что имеет для меня значение.

– Нет,– сказала Гласс, дивясь собственной горячности,– со мной не будет все в порядке.

Люк, нахмурившись, начал было возражать, но она перебила:

– Я буду знать, что ты тут один, и это убьет меня. Да, убьет,– повторила она, внезапно задохнувшись и хватая воздух ртом.– А раз мне все равно погибать, лучше я останусь с тобой.

– Тссс,– прошептал Люк, гладя ее по голове.– Ладно, ладно.– Он печально улыбнулся.– Хуже не придумаешь, чем тратить кислород на споры.

– Ты боишься? – спросила Гласс после долгой секунды тишины.

Люк повернулся к ней и покачал головой:

– Нет.– Он приподнял пальцем подбородок Гласс, и глаза их встретились.– Я ничего не боюсь, когда ты со мной.– Потянувшись, Люк нежно поцеловал ее в губы.

Ощутив на своей коже его дыхание, Гласс затрепетала и с улыбкой отстранилась, сказав:

– Разве сейчас мы не зря тратим кислород?

– Как раз наоборот,– прошептал Люк, снова притягивая ее к себе.– Мы его сберегаем.

Их губы снова слились в поцелуе, на этот раз куда более страстном. Ладонь Гласс поднялась вверх по его руке. Люк вздрогнул, девушка улыбнулась и, не отстраняясь, принялась расстегивать его рубашку, убеждая себя, что учащенное сердцебиение любимого вызвано исключительно ее действиями. Люк тем временем осыпал поцелуями ее подбородок и шею. И вдруг Гласс замерла, увидев на его груди татуировку – две даты, от которых у нее внутри все оборвалось.

– Что не так? – спросил Люк, садясь.

Ее пальцы скользнули было к татуировке, но шарахнулись прочь, словно она боялась испачкаться в чернилах.

– Что это?

Люк нахмурился и опустил взгляд.

– Это? Я думал, что рассказал тебе. Это в честь Картера.– Его голос стал каким-то отстраненным.– Даты его жизни. Дни, когда он родился и когда его казнили.

Глядя на вторую дату, Гласс не могла сдержать дрожь. Ей не нужна была татуировка, чтобы не забыть день казни Картера. Эта дата была выбита в ее мозгу с той же четкостью, что и на коже Люка.



Гласс застонала, подтягивая колени к груди. Простыни на кровати сбились и были влажны от пота. Отчаянно хотелось пить, но поднос с ужином и водным пайком принесут только через час, и она с тоской подумала: ее жизнь прошла в блаженном неведении относительно того, что вода в Колонии по большей части нормирована.

Раздался низкий звук зуммера, потом послышались шаги. Оторвав от подушки гудящую голову и посмотрев на появившуюся в дверях фигуру, Гласс вздрогнула. Это был не охранник. На пороге стоял Канцлер собственной персоной.

Гласс села и убрала с лица прядь влажных волос. Она ожидала, что взорвется от ярости, встретившись глазами с человеком, отдавшим приказ арестовать ее, но сквозь дымку боли и усталости не увидела главу Совета. Перед ней было озабоченное лицо отца ее лучшего друга.

– Здравствуй, Гласс,– он сделал движение к изножью ее койки.– Я могу присесть?


Она слабо кивнула.

Усаживаясь, Канцлер вздохнул.

– Мне очень жаль, что так случилось.– Он казался совсем загнанным. Даже после смерти жены он выглядел лучше.– Я никогда не желал тебе ничего плохого.

Машинально, без единой мысли, Гласс положила руку на живот.

– Плохое случилось не только со мной.

Канцлер на миг закрыл глаза и потер виски. Он никогда не выказывал на людях разочарование или усталость, но Гласс несколько раз видела его таким за работой в домашнем кабинете.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что у меня не было выбора.– Его голос стал тверже.– Я дал клятву соблюдать законы Колонии. Я не могу позволить себе роскоши закрыть глаза на преступление, даже если преступница – лучшая подруга моего сына.

– Я понимаю, что вам необходимо в это верить,– без выражения сказала Гласс.

Выражение его лица стало жестче.

– Ты готова назвать мне имя отца ребенка?

– Зачем мне это? Чтоб вы заперли его тут вместе со мной?

– Потому что таков закон.– Канцлер встал и шагнул в ее сторону.– Потому что будет несправедливо, если отец не понесет соответствующего наказания. И потому, что не составит труда узнать, где ты проводила время,– на то существуют записи со сканеров сетчатки. Мы в любом случае найдем его, но, если ты нам поможешь, у тебя будет больше шансов на помилование при повторном рассмотрении дела.

Их глаза встретились. Гласс первой отвела взгляд и содрогнулась от боли, представив, как Люка посреди ночи выдергивают из постели, как на лице его появляется выражение ужаса, и он умоляет охранников сказать, что происходит. Ответят ли они? И сколько ему придется жить с этой болью, сколько времени пройдет, прежде чем в грудь ему вонзится игла? Или он умрет в полной уверенности, что стал жертвой чудовищной ошибки?

Она не может этого допустить.

Но Канцлер прав. Они не остановятся, пока не найдут ее соучастника. К тому же один из охранников отследил передвижения Гласс по Уолдену. Он знает о том, что она бывала на этаже Люка – а может, и о том, что она посещала его квартиру.

Медленно, очень медленно она снова повернулась к Канцлеру, точно зная, как следует поступить. Когда она в конце концов заговорила, в ее голосе звучал могильный холод:

– Отцом ребенка был Картер Джейс.



Из коридора донесся громкий скрип. Она села, напрягая в темноте слух и чувствуя, как в груди раскручивается маховик паники. Казалось, это стонет сам корабль.

– О, боже,– прошептал Люк, мгновенно вскакивая.

Звук повторился: на этот раз он сопровождался грохотом, от которого задрожали стены.

– Идем.

Коридор был до сих пор полон людьми, хотя теперь даже дети вели себя тихо. Свет начал мерцать. Крепко держа Гласс за руку, Люк протиснулся через толпу к своей соседке. Она что-то серьезно зашептала ему на ухо, и Гласс, хоть не могла расслышать слов, по выражению лица догадалась, что ничего хорошего та не сказала. Потом Гласс резко вздохнула, потому что возле них возникла еще одна фигура.

Это была Камилла. Она заметила Гласс, и ее глаза сузились.

Гласс отвернулась. Сейчас у нее просто не было сил играть с Камиллой в гляделки. Она не могла не испытывать угрызений совести. Нельзя винить Камиллу, если та ее возненавидела.

Кучка детей прикорнула на полу у ног родителей, которые переговаривались глухими, тревожными голосами. Губы одной из девчушек были синюшного цвета. Она вцепилась в ручку мальчугана, который с трудом боролся за каждый вдох.

Свет еще раз мигнул и погас. Во внезапно наступившей темноте послышались испуганные возгласы. Здесь, в отличие от Феникса, не было ламп аварийного освещения.

Люк обнял Гласс за талию и притянул ближе к себе.

– С нами все будет хорошо,– прошептал он ей на ухо.

Но тут в потемках прозвучал другой голос. Это Камилла подкралась к ней с другой стороны.

– Сама ему скажешь или лучше я? – спросила она тихо, чтобы не услышал Люк.

Гласс повернулась к Камилле, но не могла разглядеть выражения ее лица.

– О чем это ты?

– Он заслуживает того, чтобы знать правду. А ведь это из-за тебя погиб его друг.

Гласс вздрогнула. Хоть она и не могла видеть лица Камиллы, но по голосу поняла, что та улыбается.

– Я знаю твою тайну. Я знаю, как ты поступила с Картером.