Сокровище государя

Помощник дьяка разбойного приказа Ивана Федоровича Оничкова Одинко Копяев был мужиком упертым, умным. Хоть и из простых, а голова на плечах имелась – за то Иван Федорович Одинка под свою руку и взял, подьячим, да поручал дела важные, коих особливо много стало нынче, в дальнем воинском походе.

Стрельцы, а тем паче – рейтары да казаки, народец все больше вольный, им палец в рот не клади. То промеж собой подерутся, то постреляют, то покрадут что – а потом местные жалуются. Коли до драк да покраж промеж собой мелких – то стрелецкие сотники, есаулы казацкие да рейтарские капитаны разбирались, сами сыск чинили, сами и судили, сами и наказывали. Иное дело – когда местные людишки жалобы подавали, прямо в съезжую избу шли. Всяко-разно бывало, а новоназначенным в завоеванной Лифляндии воеводам самим царем наказано было над местными жителями произвол не чинить, все жалобы разбирать честь по чести и отписки жалобщикам давать вовремя. Но то жалобщики, а тут… Соглядатаи! Говоря немецким языком – самые настоящие шпионы!

О том пришло сообщение от думного дьяка, начальника посольского приказа Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, коего все знали как человека умного, важного и приближенного к самому государю. Нынче же царь Алексей Михайлович назначил дьяка воеводою в недавно взятый городок Кокенгаузен, ныне именуемый Царевич-Дмитров. Исполняя волю государя, Ордин-Нащокин строго-настрого наказал никаких обид местному населению не чинить, за чем следил самолично.

Послание от воеводы доставили Оничкову к обеду, и тот, прочитав бумагу, немедленно вызвал к себе помощника, наказав немедленно объявить в розыск двух подозрительных личностей, приметы коих указывались.

Один – кривобокий, лет сорока, с плоским лицом, нос приплюснут, роста невысокого. Отличается хитростью, любит польстить, по-русски говорит хорошо, обычно вкрадчиво и тихо. Может откликаться на прозвище Краб, настоящее имя – Ян Красиньш, ливонец.

Второй – молод, высок, крепок, Лицо белое, волосы светлые, глаза голубые. Особая примета – всегда улыбается. Ловко метает нож. Зовут – Иво Вирдзинь, полукровка, мать латгалка, отец – эст.

Насколько понимал подьячий, оба шпиона попали в войско недавно, верно, прибились добровольцами, прельстившись жалованьем и возможностью военной добычи. Таких тоже хватало, правда, было их не так уж и много, а, самое главное, Одинко Копяев все их приметы самолично записывал да складывал в заплечный мешок, аккуратно, грамотка к грамотке, так, чтобы в случае чего легко можно было б найти. Начальник Копяева об том прекрасно знал, вот и поручил подьячему столь важное дело.

Грамотки пришлись весьма кстати! Не прошло и часа, как Одинко уже почти наверняка знал, о ком идет речь. Да! О добровольцах! Один – кривобокий и вправду чем-то похожий на краба – пристал к казачьей сотне с неделю назад, второй – молодой – к стрельцам. Тоже примерно в это же время. Обоих почти сразу перевели к рейтарам – немцев к немцам, как на Руси называли всех иностранцев. Немец – от слова «немой», то есть по-русски не говорящий.

Сами себя добровольцы тоже именовали по-немецки – комбатантами, и, опять же, занимались в основном всяким хозяйственным делом: рубили-таскали дрова, готовили пишу, а, по нужде, даже чинили струги. Ну и в стычках участвовали, когда случалось, особо охочи были до всяких рейдов по рижскому посаду – форштадту. Правда, брать-то там было уже особенно нечего, но вот умудрялись, ага…

Взяв у рейтарского капитана четырех солдат с алебардами – вполне должно было хватить для ареста – Одинко Копяев тотчас же направился к месту дислокации вспомогательного отряда, в заросший сорняками сад у разрушенной деревни. Деревня располагалась на невысоком холме, с которого открывался великолепный вид на стены Риги, на величественную Двину-Даугаву, на море.

Впрочем, видом любоваться было некогда.

– Самый опасный – молодой, – придерживая висевшую на боку саблю, на ходу инструктировал подьячий. – Больно уж славно ножи метает. Его возьмем первым, а уж со стариком дальше сладим…

Высокий тощий капрал с редкими усиками в ответ лишь ощерился да кивнул. Ну, понял, наверное.

Молодой – Иво Вирдзинь – как раз разводил костер, ломал на дрова хворост, так что хруст стоял на все предместье.

– Эй, парень! Гутен таг! – подойдя, капрал громко поздоровался и, не говоря больше ни слова, ударил шпиона древком алебарды. Прямо между ног!

Не ожидавший такой западни Вирдзинь, выпустив хворостину, скривился от боли… Солдаты тотчас же набросились на него, не давая опомниться. Заломив руки за спину, ловко связали и при тщательном обыске нашли два ножа, один – в рукаве и другой – засапожный.

Настолько быстро все произошло – арестованный только глазами хлопал:

– Да… как же это? За что? Зачем же?

– Узнаешь ужо, за что, – довольно прищурился Копяев. – Шагай. В приказ его, парни.

«Приказом» называли чудом сохранившуюся от огня и разрушения мызу, кою деятели разбойного приказа приспособили для своих нужд. Мыза располагалась примерно в версте от Риги, за неширокою балкой, рядом с домом имелась и кузница, кою быстро приспособили под пыточную. Как раз вот для такого случая – в самый раз!

– Двое – с ним, – подумав, со всей важностью распорядился подьячий, – а мы пока старого возьмем. А, капрал? Сладим?

Капрал лишь ухмыльнулся да сплюнул:

– Нам ли не взять? Да кого хочешь!

– А ты по-русски-то – ничего, – пригладив бороду, одобрительно хмыкнул Копяев. – Где навострился-то?

– На Москве третий год живаху, – солдат неожиданно улыбнулся. – Жена у меня там, Анфиска.

– Молодец, немец!

– Не немец я. Скоттиш! Скотланд… Шотландия – понимаешь?

– Да уж как не понять.

Одинко тоже заулыбался, показав щербатый рот. А чего ж было не улыбаться-то? Такого матерого вражину схватили! Сильный вон какой, крепкий. Еще и ножи метает! И как все гладко прошло. Молодцы солдатушки, что и говорить! Главного гада взяли… теперь старого гаденыша прихватить да приступить поскорее к пыткам.

– Тсс! Вот он, – приложив руку к губам, Копяев указал на кривобокого мужичка, несущего кадки с водою. Видать, набрал только что из ближнего ручья и вот тащил, заметно припадая на левую ногу.

– Стоять! – догнав, гаркнул капрал. – Кому сказал – стоять. Живо!

Подьячий даже саблю не вытаскивал – на этакого-то заморыша да втроем! Куда он, гадина подлючая, денется-то? Даже в лес не убежит, не сможет – хромает, вон…

– Ась? – оглянувшись на капрала, кривобокий аж присел от страха.

На тонких губах его появилась заискивающая улыбка, темные, глубоко посаженные глаза испуганно забегали…

– Ой, господин офицер! Вы мне говорите?

– Кадки поставь!

– Ага… Я сейчас… я разом…


Согласно кивнув, шпион поставил кадки. Быстро! Разом. Просто швырнул их под ноги солдатам и опрометью бросился в лес! Куда, спрашивается, и хромота делась?

– Не уйдет, чертяка хромоногая! – Одинко рассерженно выхватил саблю. – В погоню, живо! Ага.

Размахивая алебардами, солдаты понеслись следом за беглецом, подьячий же свернул влево, перерезая соглядатаю путь.

– А ну, стой! Стой, кому говорю, вражина!

Вражина остановился. Послушался! Замер. Даже руки протянул – вяжи, мол…

– Вот, так-то лучше будет.

Убрав саблю в ножны, Копяев полез за пояс, за веревкою… Что-то сверкнуло вдруг в руках у кривобокого. Сверкнуло и впилось подьячему прямо в левый глаз! Да так, что и солнце погасло… и вмиг сделалось темно… и как-то легко, легко, свободно…

Отлетела душа. И не видел уже Одинко Копяев, как вновь понесся беглец к лесу, как преследующий его капрал, выругавшись, выхватил пистолет да, не особо целясь, пальнул…

Тяжелая пуля угодила беглецу прямо в затылок. Полчерепушки снесло. Случайность. Не таким уж и метким стрелком был капрал. Однако вот нынче славному шотландцу свезло. Ему-то – повезло, а вот тем двоим, что конвоировали высокого парня – не очень. Точнее говоря – вообще никак! Обоих нашли мертвыми. У одного – перерезано горло, у другого – рана в сердце. А куда делся злодей – бог весть. Сбежал, подлюка.





* * *


Ни в какой Кокенгаузен Марта не пошла, несмотря на все уговоры Ордина-Нащокина. Вот еще! Что ей в этой дыре делать-то? Награда – да, приятно, но… как-то мало! Вот если б ей замок подарили… и титул. Так ведь нет… Это все купить надо – и замок, и титул. А деньги у кого? У того, кого Лихой Сом называли. Царские сокровища… и не только царские. Лихой Сом – вот кто нужен был Марте, вот кто! Точнее, не он сам, а его денежки… Сокровища, ага. Зря, что ли, она до Риги добралась, да след Сома почти что и вынюхала… чтобы нынче в Кокенгаузене этом поганом сидеть, деньги невеликие тратить? Вот уж нетушки! Задуманное дело надобно довести до конца. Отыскать, наконец, Лихого Сома да забрать у него сокровища.

В том, что она все это сможет проделать, ушлая девчонка ни капельки не сомневалась, уж в себя-то она верила. Уж в кого и верить, как не в себя? Никто другой за-ради себя любимой в огонь да в воду не бросится… Разве что… Никита? Хм… Парень он, конечно, хоть куда – видный. И, кажется, к ней душой прикипел… Прикипел, да на верную смерть бросил! Послал, не задумываясь, задание поручил опасное. Ну, и выполнила его Марта… И что? Что теперь-то? Возвращаться назад, в Ригу? Но там ли ныне ошивается Лихой Сом со всей своей шайкой? Что он, дурак, в осажденном городе промышлять? Поди, рядом где-то сидит, грабит обозы… Вот, где грабят – там его и искать. Совсем недалеко где-то. Где-то…

В первую очередь нужно было как-то поставить саму себя. Хоть что-то из себя представлять, чтобы все видели – это вот слуга или маркитантка… Маркитантка… А, собственно, почему маркитантка или слуга? В мужском платье честной девушке вообще шастать опасно – чего доброго, вздернут на первом же суку, приняв за шпионку или, еще того хуже, сожгут, как ведьму. Не-ет, хватит этих мужских авантюр… Купить пару лошадей, телегу, разжиться каким-никаким нехитрым товарцем, и – вперед, за русским войском.

За русским войском и впрямь маркитантских возов тащилось немало, и на Марту никто внимания бы не обратил, однако же… Нужно ли это девушке? Ей Лихой Сом нужен, а тот вряд ли будет ошиваться около русских, скорее даже, наоборот.

И что? Нет, маркитантка – тоже не выход. А что тогда выход? Какой? Думай, дева, думай, иначе без денег останешься, а то и без головы. Будет тебе графский или баронский титул… на том свете, ага.

Марта придумала. Нашла выход. Все же девушка она была вовсе не глупая, умная даже, а вдобавок еще и практичная. Чтоб не пристали, чтоб не отобрали коней да телегу, неплохо бы знатной дамой стать… пусть и обедневшей, этакой беженкой. Карета, лошади – вот уже и можно даже и в дороге жить! Катайся вблизи войск, ищи Сома Лихого… А ежели кто спросит – беженка. Русские мызу сожгли… или шведы, да какие-то солдаты, наемники, бог весть уж, чьи… Теперь вот скитаться приходится. Муж – барон или там риттер – убит… или лучше пропал без вести, а она вот – родственников оставшихся ищет. Плохо человеку одному – вот и ищет. А что? Неплохая идея. Тем более знатной-то особой уж куда как лучше, нежели служанкой или, тем паче, слугой!

На первом же постоялом дворе Марта приобрела за десять талеров двух очень даже неплохих лошадок и еще за пять монет сторговала дорожную коляску, этакий рыдван, назвать который каретой можно было б лишь с большой опаской. Тем не менее это все же был настоящий дормез – повозка с раскладывающимися сиденьями, в которой, путешествуя, можно было и спать! Узорчатый кузов, подвешенный к изогнутой раме на прочных ремнях, производил впечатление вполне надежного, его б еще покрасить золотистой краской, да вставить в окна дверей выбитые стекла – и точно дормез, хоть принцессу вези! И кучера, обязательно кучера, что же, знатной беженке самой на козлах сидеть?

Да! Обязательно – кучер, он же и слуга. Нанять какого-нибудь шустрого мальчугана, чтоб хоть мало-мальски понимал в лошадях и дорого не просил. Платить… гм-гм… ну, полталера в месяц – максимум! А что? Плотники столько не зарабатывают, а тут – просто слуга. Сиди себе на козлах да вожжи крепче держи. Ну и там, если надо, так помочь даме…

Приняв решение, девушка, как была, в мужском платье, самолично взгромоздилась на козлы и покатила в ближайший городок, нисколько не интересуясь его названием, как и тем, взяли ли его уже русские или еще нет. Все это Марта вовсе не считала таким уж важным, ей просто нужен был любой городок, да хоть и большое село, где можно нанять слугу да быстренько пошить более-менее приличное платье.

Прогрохотав колесами по пыльной улице, ушлая дева завернула на постоялый двор, где и остановилась, лихо покрикивая на подбежавших слуг:

– Лошадей накормить, живо! Да… моя хозяйка пока задерживается… Где бы можно купить доброй ткани на платье? Так, чтобы не очень дорого, но и не очень стыдно… Ах, в лавке суконщика Ордалиуса? Понятно… А портной? Хозяйка просила меня узнать о портном? Как-как вы сказали? Иегуда Рубинштейн? Он что же, иудей? Ах, прекрасный портной… И берет недорого? Вот-вот, именно такой и нужен.

Кинув служкам пару мелких медных монет, Марта наскоро перекусила в харчевне, расположенной на первом этаже длинного двухэтажного дома, после чего, наказав корчемной теребени хорошенько присматривать за каретой, немедленно отправилась в суконную лавку. Что касается моды, то ушлая девушка знала в ней толк, несмотря на свое низкое происхождение, а потому очень быстро сторговала отрез тяжелой золотисто-багряной парчи и к ней еще вишневого бархата – вот уже второй год подряд именно эти цвета и ткани считались самыми модными у всех светских дам.

– И еще шелку немного, на нижнюю юбку и пеньюар…

– Я вижу, молодой человек, вы очень хорошо разбираетесь в юбках! Такое редко бывает, увы…

Марта приосанилась:

– Госпожа доверяет мне полностью!

– Ах, ах… большая редкость иметь столь достойного слугу!



Портной Иегуда Рубинштейн оказался еще довольно молодым человеком, верно, ему не было еще и тридцати. Жгучий брюнет с красивым лицом и карими чувственными очами, он выглядел сердцеедом и, как видно, знал толк во всех женских делах.

Почувствовав это, девчонка отнюдь не стеснялась, да она и вообще не считала себя особо стеснительной:

– Знаете, моя карета перевернулась. И я упала в грязь! В самую глубокую лужу, брр! Платье, конечно же, пришлось выбросить… я надела костюм слуги…

– Вам очень идет, фройляйн! Нет, в самом деле.

– Да? Спасибо… И все же хотелось бы наконец… Вот ткань…

– О, прекрасный выбор, милая девушка! Прекрасный. Ах, какой цвет… как он идет к вашим волосам… к глазам… А ну-ка давайте-ка снимем мерку…

– Мерку? Ах, да… Мне раздеваться?